Власов против Сталина. Трагедия Русской освободительной армии, 1944–1945
Шрифт:
Генерал-квартирмейстер своими приказами от 6 августа, 21 октября и 2 декабря 1941 г. установил пищевые рационы, обязательные при содержании всех советских военнопленных, находившихся на оккупированных восточных территориях, включая районы подчинения командующих вермахтом на Украине, в Прибалтике (Остланд) и Польше (Генерал-губернаторство), а также в Норвегии и Румынии [305]. Уже поверхностное изучение этих норм снабжения показывает полную несостоятельность попытки, предпринятой известной стороной, связать Главное командование сухопутных войск и генерал-квартирмейстера с гитлеровской «политикой уничтожения» на Востоке именно из-за этих приказов [306]. Ведь даже рационы, предоставленные неработающим советским военнопленным, оказались не только теоретически в принципе достаточными, они были, если провести сравнение, отчасти даже существенно выше, чем у обычных немецких потребителей еще в течение лет после завершения Второй мировой войны, а потому никак не могли явиться подлинной причиной массовой смертности. Поэтому перед историком встает лишь вопрос о том, выполнялись ли или могли ли выполняться распоряжения ОКХ и, если нет, то по каким причинам выполнение отсутствовало. Ввиду огромных сражений в окружении осенью 1941 г. с их гигантским числом пленных при этом следует учесть еще один момент. А именно то, что советские военнопленные «из-за длительного периода голодания» до и во время сражения – частично они «не получали в бою никакого довольствия в течение 6–8 дней» – «даже при наличии достаточного питания физически больше не были в состоянии принять и использовать соответствующую пищу». «Из почти всех пересыльных лагерей
В целом, во всяком случае, можно констатировать, что соответствующие командующие тыловыми районами групп армий и коменданты тыловых армейских районов в рамках своих ограниченных возможностей стремились улучшить положение военнопленных [308]. Вплоть до сентября 1941 г. питание военнопленных, похоже, и было в определенной мере достаточным. Скачкообразный рост численности пленных после огромных сражений осени 1941 г. совпал с ухудшением продовольственного положения в германских армиях на Востоке и, наконец, с полным крахом транспортной системы. Тем не менее на всей оперативной территории зафиксированы усилия, чтобы, насколько можно, подготовить жилые помещения к зиме, по крайней мере, приблизительно достичь «приказанных», «предписанных», «установленных» пищевых рационов и, если необходимо, заменить отсутствующие виды продуктов другими. Например, квартирмейстер при командующем тыловым районом группы армий «Север» дал «всем продовольственным службам и складам, а также хозяйственным командам» «строгое» указание «выделить причитающееся по приказу ОКХ продовольствие для лагерей военнопленных». Точно так же квартирмейстер при командующем тыловым районом группы армий «Центр» пытался, «используя все имеющиеся возможности (пекарни, захваченные мельницы, трофейные склады и т. д.), в значительнейшей мере обеспечить питание пленных», хотя положение с подвозом носило катастрофический характер и у немецких войск центрального участка. По территории группы армий «Юг» можно назвать 11-ю армию генерал-полковника фон Манштейна, которой, несмотря на трудные условия подвоза, «используя все предоставляемые возможности», все же удалось действительно выдать «приказанные продовольственные рационы» и путем постоянного контроля «питания, одежды и жилищ» уже в конце 1941 г. настолько укрепить состояние здоровья военнопленных, что смертность – по крайней мере, на этом участке – снизилась до минимума.
Когда Розенберг в своем запоздалом письме протеста шефу ОКВ 28 февраля 1942 г. потребовал «обращения с военнопленными по законам человечности», лед в действительности был уже сломан. [309] Два приказа ОКХ от 7 и 16 марта, а также приказ ОКВ от 24 марта 1942 г. положили начало целому ряду мер, которые, вместе взятые, с весны 1942 г. шаг за шагом преобразовали условия жизни советских военнопленных в районах действий как ОКХ, так и ОКВ. Кроме того, в это время уже существовала большая группа военнопленных, имевших «особо предпочтительное обращение, питание и размещение», а именно: представители нерусских национальных меньшинств – среднеазиаты и кавказцы, а также казаки, которые как «равноправные соратники» могли приниматься и в ряды вермахта и которым, как настоятельно подчеркнул руководитель соответствующего отделения в организационном отделе Генерального штаба сухопутных войск, подполковник граф Штауффенберг 31 августа 1942 г., «заведомо» причитались немецкие продовольственные рационы. Вскоре после того, как сам Гитлер «совершенно однозначно и обстоятельно» высказался за «абсолютно достаточное питание» «русских» [310], 13 апреля 1942 г. генерал-квартирмейстер подчеркнул в «инструкции», что в принципе всем советским солдатам необходимо обеспечить «достаточное питание и хорошее обращение… с момента их взятия в плен» [311]. Эта инструкция генерал-квартирмейстера даже устанавливала принцип, что советские военнопленные должны считать «счастливой судьбой» возможность «пережить эту войну в обеспеченной ситуации».
То, как конкретно следовало добиваться этой цели, регулировали различные приказы и директивы, которые вполне сознательно обращались к положениям Гаагских конвенций о законах и обычаях войны [312]. В июне 1942 г. был учрежден новый пост «начальника лагерей военнопленных в оперативной области», который имел инспекционные и директивные полномочия, а также право докладывать о не устраненных по его требованию недостатках в обустройстве военнопленных командующему группой армий. В инструкции генерал-квартирмейстера об «отправке в тыл вновь поступивших военнопленных» в это же время было предписано оставлять военнопленным личное имущество, одежду и предметы обихода, включая кухонную посуду и полевые кухни, немедленно удалять их из зоны боевых действий, по возможности избегая изнурительных пеших маршей и предоставляя необходимое питание, чтобы избежать ужасной картины жалких процессий минувшего года [313]. Как устанавливалось далее, для раненых и больных должно было предоставляться медицинское обслуживание, а питание осуществляться в целом «по немецким принципам» [314]. В рамках вновь заметного с 1942 г. улучшения условий нормы питания, которые в силу обстоятельств пришлось несколько снизить весной, были опять повышены для всех военнопленных, находившихся на оккупированных советских территориях, а также в Норвегии, Франции, Бельгии и Румынии, по приказу генерал-квартирмейстера от 24 октября 1942 г. [315] Издававшиеся ОКХ с декабря 1942 г. «Особые распоряжения по делам военнопленных на Восточном театре военных действий» еще раз напоминали всем командным инстанциям и службам об обязанности «безупречного обращения и содержания» для военнопленных. Была создана почта для военнопленных, обитателям лагерей стали в большем количестве раздаваться газеты «Клич» и «Заря», которые, наряду с политическим воздействием, заботились и о том, чтобы найти внутренний подход к своим читателям. Так, например, номер газеты для военнопленных «Клич» от 5 апреля 1942 г. был снабжен многообещающим пасхальным девизом «Христос воскресе» [316].
Чтобы противодействовать эффективной советской пропаганде и поддержать собственные усилия по разложению вражеских войск, ОКХ рано стало придавать значение лучшему обращению с перебежчиками, чем с обычными военнопленными. После того как генерал-квартирмейстер уже 7 марта 1942 г. дал соответствующую директиву, вопрос был окончательно урегулирован в основополагающем приказе № 13, который издал по поручению Гитлера 20 апреля 1943 г. начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал пехоты Цейтцлер [317]. Всем военнослужащим Красной Армии («офицер, политрук, политический комиссар, унтер-офицер или рядовой»), которые поодиночке или группами добровольно сдавались в плен, теперь были официально гарантированы лучшее размещение, питание, одежда и обращение согласно положениям Женевской конвенции, которую игнорировало советское правительство. «Сохранение денежных средств, ценностей, одежды, знаков различия, почетных знаков», т. е. и советских военных орденов, отныне подразумевалось само собою [318].
Одновременно при всех дивизиях сухопутных войск на Востоке, в сборных армейских пунктах для пленных, а также в пересыльных лагерях, были созданы «Русские подразделения обслуживания» [319], каждое из которых состояло из 1 офицера, 4 унтер-офицеров и 20 рядовых РОА. То, что в рамках организации германской армии русские офицеры, унтер-офицеры и рядовые теперь получали самостоятельные полномочия в отношении обслуживания военнопленных и духовного воздействия на них, произвело на красноармейцев, как сообщалось, «глубокое впечатление». Этот новый феномен затем существенно способствовал и успеху пропагандистской акции «Серебряный просвет», проводившейся вслед за появлением основополагающего приказа № 13 [320].
Как же складывалась общая и политическая позиция советских солдат на различных стадиях пребывания в плену? Здесь также нужно исходить из того, что красноармейцы уже самим фактом своего пленения вступали в непреодолимое противостояние
с Советским государством. По наблюдениям Кромиади, впоследствии полковника РОА, который в качестве члена комиссии Восточного министерства с сентября по декабрь 1941 г. объезжал лагеря военнопленных на Востоке, «подавляющее большинство» военнопленных было к этому времени настроено «хотя бы подсознательно антибольшевистски». Его убеждение, что эти миллионы можно было бы «с большим успехом использовать для антибольшевистской борьбы», разделялось немалым числом военнопленных советских генералов и других высших офицеров [321]. К тем, кто так думал и давал немцам советы о том, как можно было бы свергнуть сталинский режим, принадлежали: командующий 22-й (ранее 20-й) армией генерал-лейтенант Ершаков, командир 49-го стрелкового корпуса генерал-майор Огурцов, командир 8-го стрелкового корпуса генерал-майор Снегов, командир 72-й горно-стрелковой дивизии генерал-майор Абранидзе, командир 102-й стрелковой дивизии генерал-майор Бессонов, командир 43-й стрелковой дивизии генерал-майор Кирпичников и др. Как сообщил в октябре 1941 г. военнопленный командир 21-го стрелкового корпуса генерал-майор Закутный коменданту офлага XIII-d (Нюрнбергский военный округ) полковнику Тёльпе, из 10 находившихся в этом лагере советских генералов были готовы «активно участвовать в борьбе против Советского Союза как оплота мирового коммунизма», помимо Закутного, генералы: Трухин, Благовещенский, Егоров, Куликов, Ткаченко, Зыбин, а при определенных условиях также Алавердов и испытанный командующий 5-й армией Потапов. Закутный был готов поручиться за то, что «большинство офицеров украинско-белорусского происхождения и примерно половина всех штабных офицеров являются сторонниками социального и политического устройства России на национальной основе».Примечательной была позиция уже упомянутого командующего советской 19-й армией и всей окруженной под Вязьмой в октябре 1941 г. группировкой (19-я, 20-я и влившаяся в ее состав 16-я, 32-я, 24-я армии, а также оперативная группа Болдина) генерал-лейтенанта Лукина. Этот видный военачальник, ранее занимавший ответственный пост коменданта гарнизона города Москвы, а после своего возвращения из плена реабилитированный лишь в итоге многомесячного уголовного расследования, был до своей смерти в 1970 г. членом Советского комитета ветеранов войны. В Советском Союзе он считался «верным сыном Коммунистической партии», генералом, «посвятившим всю свою сознательную жизнь беззаветному служению Родине, делу Коммунистической партии», и при этом умалчивалось, что в плену он показал себя не только русским патриотом, но и открытым противником советского режима.
В декабре 1941 г. Лукин так охарактеризовал позицию широких масс в Советском Союзе: «Большевизм смог утвердиться среди народов нынешнего Советского Союза лишь в результате конъюнктуры, существовавшей после мировой войны. Крестьянину была обещана земля, рабочему – участие в промышленности, крестьянина и рабочего обманули. Если крестьянин сегодня больше не владеет ничем, если средний рабочий зарабатывает 300–500 рублей в месяц (и на них ничего не может купить!), если царят нищета и террор и прежде всего безрадостная жизнь, то вы поймете, что эти люди должны с благодарностью приветствовать свое освобождение от большевистского ига» [322].
Правда, готовность советских солдат видеть в немцах своих освободителей и совместно с ними бороться против большевизма, поначалу, согласно компетентным оценкам, широко распространенная [323], после пережитого в плену уступила место глубокому отрезвлению. Поэтому под впечатлением от ужасной зимы 1941/42 гг. германская система зачастую отвергалась не в меньшей мере, чем советская, и люди начали спрашивать себя, кто же, собственно, является большим врагом – Сталин или Гитлер. Нельзя сказать, что немцы, формируя с 1941–1942 гг. восточные части, испытывали недостаток в добровольцах из рядов военнопленных. Число бывших красноармейцев, которые по разным причинам были готовы сменить судьбу военнопленного на судьбу солдата или добровольного помощника на немецкой стороне, всегда было достаточно велико и уже в ранний период составляло сотни тысяч. Но все более решительным становился теперь вопрос о политическом смысле их борьбы. То, что русские в перспективе будут сражаться не за германские, а только за свои собственные национальные цели, со всей определенностью высказал уже генерал-лейтенант Лукин. В своих рассуждениях от 12 декабря 1941 г., доведенных Розенбергом и до Гитлера, выступая как бы от имени всех других военнопленных генералов, он без долгих раздумий потребовал создания альтернативного русского правительства, чтобы продемонстрировать русскому народу и красноармейцам, что вполне можно выступать «против ненавистной большевистской системы» и одновременно за дело своей Родины. «Русские стоят на стороне так называемого врага, – подытожил он свои мысли, – так что переход к ним – это не измена родине, а только отход от системы… Над этим наверняка задумаются и видные русские вожди, возможно, и такие, которые бы еще могли что-то сделать! Ведь не все видные деятели – рьяные сторонники коммунизма». Авторитет немцев после первой военной зимы, несомненно, потерпел тяжелый урон, и драгоценное время было упущено. Но именно пример генерала Власова и других плененных или перебежавших в 1942 г. военачальников – командира 1-го отдельного стрелкового корпуса генерал-майора Шаповалова, командира 41-й стрелковой дивизии полковника Боярского, командира 126-й стрелковой дивизии полковника Сорокина, командира 1-й воздушно-десантной бригады полковника Тарасова и др. [324] – показывает, какие возможности существовали еще и в это время. Это особенно заметно и по рассуждениям взятого в плен 21 декабря 1942 г. к северо-западу от Сталинграда командующего 3-й гвардейской армией генерал-майора Крупенникова [325] – по оценке советника посольства Хильгера, человека «степенного и исполненного достоинства», «который проявил готовность к показаниям, данным им немецким военным инстанциям, лишь после тяжелой внутренней борьбы» и у которого поэтому можно было «предполагать значительную меру надежности». Крупенников резко критиковал оккупационную политику немцев на Востоке и расценил как кардинальную ошибку, что они положились «в войне против Советского Союза» лишь «на силу собственной армии». Тем не менее он все еще считал возможным формирование русской добровольческой армии из военнопленных красноармейцев для борьбы против советского режима. Но он заявил, что для такого русско-немецкого сотрудничества необходимо создание политической базы. Преследуя свои военные цели, Германия должна дать уверенность народам России, что с ними будут обращаться не как с «неполноценными колониальными народами», а как с «равноправными членами» «европейской семьи народов». Необходимо прежде всего создание русского альтернативного правительства. Лишь при этом условии, по его мнению, можно было сформировать многочисленную и надежную, разделенную на корпуса и дивизии русскую национальную армию. В этом случае генерал Крупенников и теперь еще рассчитывал на «большой приток из лагерей военнопленных». Из офицеров, находившихся в немецком плену, «по его оценке, 70 % готовы воевать против советской системы».
Требование о признании России союзником в качестве предпосылки для военно-политического альянса открыто высказывали командующие армиями: генерал-лейтенант Ершаков, генерал-лейтенант Лукин, генерал-майор Крупенников и другие генералы, а военнопленные командующие: 5-й армией – генерал-майор Потапов, 6-й армией – генерал-лейтенант Музыченко и 12-й армией – генерал-лейтенант Понеделин, по крайней мере, намекали на это в дружеских беседах [326]. Реальные обещания на этот счет отсутствовали, но с 1942 г., как упоминалось, все же происходили определенные события, указывавшие на то, что такого признания вскоре нельзя будет больше избежать, среди них – первое публичное выступление генерала Власова, его «Открытое письмо», распространенное в миллионах экземпляров, декларация «Смоленского комитета» и другие заявления и, не в последнюю очередь, тот факт, что все «принятые в ряды Вермахта русские добровольные помощники, а также русские добровольцы в туземных частях» с апреля 1943 г. могли считать себя военнослужащими «Русской освободительной армии» или «Украинского вызвольнего вийска» [327]. Не соображения принципиального характера, а лишь то обстоятельство, что вскоре больше не стало слышно о дальнейших мерах по созданию русского правительства и национальной армии, привело к разочарованию многих военнопленных, а также к дистанцированию указанных генералов от всякого сотрудничества с немцами.