Власов: Восхождение на эшафот

— Все верно, этот не наш. А вот Курбатова надо бы попридержать при себе.

— Если только захочет иметь дело с «красноперами», — безо всякого энтузиазма поддержал его Меандров. И Власов понял, что тот опасается конкуренции. — Вы же знаете, что беляки не очень охотно идут на сотрудничество с нами. Все время чувствую, что мы оказываемся в военно-политической западне, между белыми, красными и немцами, при этом всеми ими презираемые.

— Отставить, полковник. Вскоре все обернется так, что и немцам, и белякам придется нас возлюбить. Причем крепко возлюбить, в стремени, да на рыс-сях. Если только захотят выжить.

Власов цедил остатки вина и задумчиво смотрел в окно. Ему вдруг, совершенно некстати, вспомнилась оголенная фигурка Хейди при свете луны, в ту, первую, ночь, которую они провели в ее служебной обители. И тропа, по серпантину которой они бродили два дня назад, пробираясь к вершине горы. Как-то неожиданно он почувствовал, что та, русская, ностальгия, так рьяно истощавшая его в первые дни пребывания в Германии, давно развеялась. Появилась ностальгия баварская, альпийская. Ему все чаще чудился этот горный край, этот санаторий, и женщина, которая словно бы ниспослана ему Богом… Чего еще желать человеку, почти чудом уцелевшему в распроклятой войне, на полях которой уже полегли миллионы?

«Угомонись, генерал! Забываешь, что эта женщина уже видит себя правительницей России и смотрит из окон своего санатория так, словно стоит у бойниц Кремля, — с некоторой досадой напомнил себе генерал. — В отличие от тебя, вчерашнего пленника, она решительно настроена говорить с Европой „языком Бонапарта“. Вопрос в том, готов ли точно так же говорить ты сам. А ведь не готов, черт возьми; признайся себе, что не готов!»

— Очень скоро мы точно так же позволим себе презирать тех и тех.

— Думаете, успеем, господин генерал?

— Уверен.

Это было неправдой, уверенности не только в успехе действий Русской Освободительной Армии, но и в самой целесообразности ее создания у него становилось все меньше. Но маховик сотворения войска уже был запущен, а события давно развивались по сценарию, в тайны сотворения которого его попросту забыли посвятить.

— То есть, я так понимаю, что принято решение делать ставку на американцев?

— На кого же еще?! Уж не на французов ли? Ну, можно еще на англичан. Однако англичане всегда появляются там, куда уже ступили американцы. Скандинавы тоже могут окрыситься, требуя вернуть Финляндии все то, что захвачено Советами в Финскую войну, на Карельском перешейке. Конечно, это не те союзники, которые способны поддержать настолько, насколько этого потребуется, тем не менее… Правда, нам невыгодно отдавать то, что издревле находилось под российским державным гербом, однако в деталях и тонкостях будем разбираться потом.

— Жаль, что так долго не позволяли нам создавать полноценную русскую армию…

— Как только закончится война — а закончится она, судя по всему, поражением для немцев, — они поймут, но будет слишком поздно. И тогда уже…

Власов умолк. Полковник смотрел на него широко раскрытыми глазами, в которых удивление граничило с едва скрываемым ужасом.

— Вы уверены в этом?

— Вы же военный человек, штабист. Неужели не в состоянии проанализировать положение на фронтах?

— Мой штабной опыт позволяет анализировать любую фронтовую обстановку, господин генерал-лейтенант. Но существуют еще и факторы сугубо политические. А здесь, в Германии, в этом хаосе мировой войны, когда интересы многих бывших союзников и, наоборот, бывших врагов, переплетаются самым невероятным образом… Мне казалось, что англо-американцы попросту не допустят окончательного разгрома Германии.

— Отставить, полковник. Еще как допустят. С превеликим удовольствием. Но как раз тогда они вспомнят о наличии Русской Освободительной Армии. Той единственной, которая способна воевать с русскими по-русски, чему никак не могут научиться они сами. Что вполне устраивает всех без исключения.

— Неужели все настолько плохо?

— Возможно, будет еще хуже, чем мы себе представляем.

— А вы говорите: «штабной опыт»! Что мы можем здесь со своим опытом?

— Кое-что все-таки можем. Например, создать армию.

— Но вы же сами…

— Отставить, полковник. Нужно создавать армию! — постукивал он кулаком по столу. — Немедленно создавать ее. Русскую. Освободительную. Несмотря ни на что. Никогда уже в обозримом будущем мы не получим возможности создать ее вот так вот, на чужой территории. Имея в своем распоряжении сотни тысяч пленных, перебежчиков, остарбайтеров. Никогда, никакая сила не сможет потом, после войны, оторвать такую массу люда от родных очагов, вооружить и нацелить на борьбу с коммунистами. Вот почему… Во что бы то ни стало…

— Мне нравится ваша решительность, господин командарм.

— В конце концов, Германия не обязана заниматься освобождением России из-под ига большевиков. Это наше дело, русских патриотов. Наша святая — перед Богом и народом — обязанность.

— Что тоже верно.

— Поэтому у меня еще один, прямой и честный вопрос: вы, господин Меандров, лично вы, к борьбе за освобождение, борьбе, которую по-настоящему мы будем разворачивать уже после окончания Второй мировой войны, — готовы?

Меандров замялся, прокашлялся.

— Готов, господин генерал.

— Отставить, полковник. Это разговор не в стремени, да на рыс-сях. Мне важно знать, действительно ли вы готовы.

— Готов, Андрей Андреевич.

Власов передернул губами, как делал всегда, когда что-то в словах собеседника не нравилось ему А он терпеть не мог, когда кто-либо из офицеров обращался к нему по имени-отчеству. К тому же он почему-то не верил этому запоздавшему к весенней стае грачу. Слишком долго этот полковник ошивался где-то на задворках, словно бы слыхом не слыхал ни о РОА, ни о Русском освободительном движении. Не очень-то он доверял таким запоздавшим полковникам-подполковникам из тех, что давно вырвались из лагерей военнопленных, а то и никогда не попадали в них.

— Ладно, полковник, служба покажет, — мрачно капитулировал Власов перед авторитетом Штрик-Штрикфельдта. — Как я уже распорядился, возглавите офицерскую школу. Время и служба все прояснят.

— Рад служить, господин генерал.

«Ишь ты!.. — проворчал про себя командарм. — „Рад служить!“. Еще метки от красноармейских шпал-ромбов не выцвели, а уже рапортуют, как заправские беляки!»

16

— Хайль Гитлер! — сдержанно приветствовал Скорцени бригаденфюрера Кранке, выполнявшего теперь обязанности адъютанта и личного секретаря Гиммлера. — Доложите рейхсфюреру, что я прибыл по его приказанию.

— Рейхсфюрер знает, и просил подождать, — опустил Кранке глаза на кипу каких-то бумаг.

— Как долго это может длиться?

— В приемной господина рейхсфюрера СС это всегда длится долго, — невозмутимо просветил его адъютант.

В СД ни для кого не оставалось тайной, как Кранке, этот несостоявшийся диверсант, получивший генеральский чин, несмотря на несколько бездарно проваленных операций, по-черному завидовал Скорцени. Но как же болезненно, в какой тоске и безнадежности это проявлялось!