Власть и оппозиции

Лифшиц подчеркивал, что «классовая правда» врага включает две взаимодополняющие ипостаси: 1) «И верно, да скверно!» (на основе анализа реальных исторических фактов и тенденций, содержащего элементы объективной истины, делаются реакционные социологические и политические выводы); 2) «И скверно, да верно!» (ложные истолкования истории и социологические обобщения паразитируют на ошибках и преступлениях, которые имели место в реальной исторической практике).

Для выявления различий между «внешней, сатирической карикатурой» и правдивой исторической картиной оказывается бесплодным проведение «абстрактных разграничительных линий», игнорирование «диалектических схождений и расхождений идей, вплоть до соприкосновения противоположного» [880]. Такими «абстрактными разграничительными линиями» изобиловали официальная советская историография и социология времён сталинизма и застоя, огульно отметавшие все констатации и выводы своих оппонентов как выражение «вражеской клеветы».

Однако отвержение «абстрактных разграничительных линий» не избавляет от необходимости выявлять конкретные разграничительные линии между историческими оценками, выдвигаемыми приверженцами непримиримых идеологических позиций. Первой такой разграничительной линией является отношение к внутрипартийным оппозициям, численность и влияние которых нынешние антикоммунисты стремятся всячески преуменьшить (Д. Волкогонов, например, договаривается до того, что в 30-е годы «реальных троцкистов в стране было… максимум три-четыре сотни» [881]). В действительности через левую и другие антисталинские оппозиции прошли многие тысячи большевиков, в том числе почти все наиболее видные деятели героического периода русской революции. Конечно, многие из них «сломались» ещё до того, как попали в жернова сталинских тюрем и лагерей. Однако даже из фактов, приведённых в этой книге (а многие эпизоды оппозиционной борьбы продолжают оставаться скрытыми в российских архивах), вырисовывается картина широкого распространения в партии оппозиционных, антисталинских настроений. А тот факт, что деятельность оппозиций 1928—33 годов развертывалась в чудовищных условиях тоталитаризма и была сопряжена для их участников с тягчайшими жертвами и опасностями, отсекает довод, будто оппозиционерами в те годы были «наивные мечтатели» или люди, которые просто «рвались к власти».

Зафиксированная в оппозиционных документах по свежим следам исторических событий картина преступлений сталинской клики выглядит не менее трагичной, чем «обличения задним числом», идущие сегодня из лагеря политических перевёртышей, вчерашних защитников сталинистских исторических версий. Но эта схожесть исторических констатаций лишь ярче выявляет вторую разграничительную линию, связанную с трактовкой соотношения между большевизмом и сталинизмом. Если в глазах антикоммунистов преступления сталинизма рассматриваются как проявления «сатанизма» большевиков, их изначальной иррациональной страсти к насилию над беззащитными людьми, то коммунистические оппозиции четко отделяли борьбу против действительных классовых врагов от борьбы против собственного народа и поэтому рассматривали сталинские преступления как жесточайшее поругание большевистских принципов и традиций.

Даже в условиях гражданской войны, когда белогвардейские армии и заговорщики действовали в прямом союзе с интервенцией четырнадцати капиталистических держав, большевики не пошли дальше экспроприации крупных средств производства и частичной экспроприации потребительского имущества (например, жилищное «уплотнение») помещиков, капиталистов и других хозяев царской России. Сама по себе принадлежность к классу крупных собственников не влекла за собой ни депортации, ни других политических репрессий. В отличии от этого раскулачивание, обращённое по замыслу его организаторов против мелких собственников (а фактически — и против значительной части середняцких слоёв деревни), свелось к тотальной экспроприации всего их производственного и потребительского имущества и к их депортации.

Третья разграничительная линия возникает при обсуждении вопроса об альтернативах развития советского общества. В работах нынешних «демократов» настойчиво варьируется мысль о том, что только такой «социализм» (сталинский, кровавый, казарменный, тоталитарный) мог быть построен в результате претворения в жизнь «доктринальных предпосылок» марксизма и политической стратегии большевизма. Наиболее убедительными опровержениями этого мифа являются и критическая, и позитивная, конструктивная стороны платформ всех антисталинских оппозиций, в состав которых входили наиболее политически зрелые и теоретически подготовленные большевики. Их критика сталинизма развертывалась с позиций марксистских взглядов на социализм и пути его строительства.

Знакомство с «аграрными» разделами этих программ наглядно убеждает, что большевистская, социалистическая альтернатива исторически сложившемуся течению событий (которую отстаивали в рассматриваемый период и «левые» и «правые») состояла в постепенном и добровольном развитии кооперативного движения на селе от менее к более высоким формам при ограничении частнокапиталистических элементов на основе налоговой политики и других, по преимуществу экономических мер. К этому следует прибавить, что если бы политика правящей фракции, начиная с 1923 года, не претерпевала резких шараханий — от благоприятствования частному накоплению в кулацких хозяйствах до бессмысленного насилия по отношению к тем, кого ещё недавно призывали «обогащаться», то коллективизация могла быть осуществлена без фронтального столкновения с широчайшими массами крестьянства, повлёкшего неисчислимые человеческие и материальные жертвы.

Анализ исторического опыта и документов оппозиций опровергает и просталинистский довод, согласно которому безжалостное ограбление деревни, даже если и признать его антигуманный характер, явилось необходимой ценой, которую требовалось уплатить за осуществление индустриализации и обеспечение обороноспособности страны. Действительно экономически эффективными путями мобилизации средств деревни на нужды ускоренной реконструкции (модернизации) народного хозяйства не были и не могли быть ни раскулачивание и «самораскулачивание» наиболее продуктивной части сельского населения, ни подневольный, а следовательно, и малопроизводительный труд в колхозах, ни лихорадившая страну на протяжении пяти лет фактическая гражданская война с крестьянством.

Четвертая разграничительная линия между марксистскими и антикоммунистическими позициями связана с отношением к социалистическим основам советского общества — обобществлению средств производства и плановому хозяйству. Критики «коммунизма» из лагеря либералов усматривают в этих основах отрицание экономической свободы производителей и потребителей, закономерно влекущее подавление политической свободы и демократии. Марксисты видят в плановой экономике и национализированной собственности величайшее достижение общественного прогресса. Правота этой позиции доказана во-первых, тем, что даже частичное внедрение этих начал в передовых капиталистических странах избавило последние на несколько десятилетий от разрушительных экономических кризисов, подобных «великой депрессии» 30-х годов, явилось важнейшим фактором выживания и стабилизации капитализма в XX веке.

Во-вторых, Сталин при всей своей неограниченной власти не был всемогущ в насилии над историческими законами. Наделив привилегированную касту огромными преимуществами в сфере личного потребления и накопления, он сохранил, хотя и в бюрократически деформированном виде, важнейшие социально-экономические завоевания Октябрьской революции. Благодаря этим завоеваниям и вопреки тоталитарному политическому режиму, некомпетентному управлению, самоуправству и произволу бюрократии и её «вождей», были достигнуты неоспоримые экономические успехи Советского государства. Ликвидация наиболее чудовищных проявлений тоталитаризма (государственный террор и милитаризация труда) после смерти Сталина позволила на базе социалистических завоеваний советского народа обеспечить значительный подъём народного благосостояния и культуры, создать развитую систему социальных гарантий, по многим параметрам превосходящую социальные достижения наиболее передовых капиталистических стран. Эти социалистические завоевания советский народ защищал в Великой Отечественной войне, их утрату он болезненно ощущает в нынешний период отката к кабально-колониальному капитализму, за их возрождение он борется и будет бороться с силами капиталистической реставрации. Что же касается бюрократического абсолютизма — главного тормоза прогрессивного развития нашей страны на протяжении шести десятилетий, то это термидорианское детище, как показывает исторический опыт, сохраняется в неприкосновенности нынешними временщиками, приход к власти которых не дал народу ни реальной политической свободы, ни действительной демократии.

Ещё в начале 30-х годов Троцкий неоднократно подчеркивал, что советская бюрократия не является имущим классом в научном смысле слова, поскольку она не обладает правом владения собственностью на средства производства. Поэтому она вынуждена поддерживать социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, утрата которых отбросит СССР на десятки лет назад. Однако она выполняет эту функцию с такими издержками, которые раньше или позже приведут к взрыву всей социальной системы. Такой взрыв может завершиться либо низложением бюрократии, созданием обновлённой марксистской партии и восстановлением демократии Советов и профсоюзов, либо реставрацией капиталистического строя, которая «создала бы химически чистую культуру русского компрадорства с „политически-правовыми“ предпосылками деникински-чанкайшистского образца. Всё это было бы, конечно, и с богом и со славянской вязью, т. е. со всем тем, что нужно душегубам для „души“». При этом компрадорская буржуазия «могла бы (если бы могла) достигнуть своей цели не иначе как через многолетнюю гражданскую войну и новое разорение страны…» [882].

Ясным осознанием этой перспективы определялась неприемлемость для коммунистических оппозиций 30-х годов какого-либо сотрудничества с антисоветскими силами как внутри страны, так и за рубежом. С этим было связано одно из «преимуществ» Сталина перед своими противниками. В целях удержания своей власти Сталин не гнушался самыми беспринципными, чисто империалистическими сделками на международной арене, принося в жертву этим сделкам (вплоть до сговора с Гитлером) интересы коммунистического движения в других странах.