Власть над водами пресными и солеными. Книга 2

Мой страх перед спонтанным романтическим путешествием развеяло по ветру. Ветра здесь было навалом. Зимняя Венеция пронизана ветрами, силу и злобу которых невозможно представить, находясь в Москве или в Берлине.

Внезапно я поняла, что мне уже не так холодно. Дракон подошел, и обнял меня, и прижал к своему телу, горячему даже сквозь все твидово-джинсовые слои одежды. Если ты и глюк, то очень своевременный.

— Не жалеешь?! — прокричал он. Слова срывало с губ и уносило в серую даль над лагуной.

— О чем?!

— Что мы всех бросили и сбежали?!

— Пусть научатся жить без меня!

— А вот это — правильный подход! — и он, смеясь, прикоснулся губами к моей щеке. Первый поцелуй. Надо бы вздрогнуть и зардеться, нежно заалеть щеками. Увы. Я и так красная, словно обветренный помидор. Алеть мне некуда.

Венеция надвигалась на нас, вся в обшарпанных, почерневших от сырости дворцах, в строительных лесах, в чехлах, укутывающих недореставрированные шедевры архитектуры. Безлюдная зимняя Венеция. Относительно безлюдная. Грета Гарбо в ванне* (С Гретой Гарбо в ванне зимнюю Венецию сравнивал Иосиф Бродский — прим. авт.), ага, как же. Никакого сходства.

Палаццо Гварди, выбранное нами за то, что я когда-то это самое палаццо сдавала на экзамене, оказалось, как и всякое итальянское палаццо, прямоугольным бараком с разными декоративными глупостями на фасаде. А Венеция оказалась каменным мешком, прихотливо пошитым из множества каменных кармашков и рукавчиков. Изрисованным вездесущими граффити и пованивающим вездессущими туристами. Весь венецианский пафос конденсировался вдоль каналов, дома обращали к водным артериям богато украшенные лица со слепыми глазами намертво задраенных окон. Вот интересно, люди здесь так и живут — в вечном сумраке, за непроницаемыми ставнями?

Палаццо встретило нас темным промозглым колодцем лестничного пролета с узкими крутыми ступенями и стеклянной кишкой грузового лифта. По кишке вверх-вниз ездила платформа без стенок, всем своим видом демонстрируя: ходить пешком — полезно. Но мы не послушались. Набились со своими чемоданами внутрь, как сельди в банку, и шкодливо хихикали всю дорогу до последнего этажа.

Это было подходящее место. Правильное место. Двухзвездочное, отнюдь не шикарное, bed amp; breakfast" ное* ("Постель и завтрак", категория недорогих отелей — прим. авт) — и не надейтесь провести здесь лишние часы, разомлев в любовной истоме, поев с утра самолетно-пакетированной еды, сразу выметайтесь на познавательную экскурсию по достопримечательностям, у нас и без вас забот хватает, извините, спасибо, до свидания. Я выбрала это пристанище, ничем не напоминающее романтическое гнездышко влюбленной пары. Мы еще не составили пару. А значит, B amp;B — в самый раз.

Но Дракон казался разочарованным. Уныло похлопав по мягким, обитым узорчатым шелком стенам (липкий холод каменных стен просачивался даже сквозь обивку), он жалобно посмотрел на меня.

— Ася, ты уверена, что нам стоило…

— …не ухнуть все деньги на Ритцы-Метрополи? Уверена.

— Да ты жадина! — с изумлением воззрился он на меня. — Жадина-говядина, турецкий барабан!

— Не-а, я не жадина. Я трусиха. Не хочу шиковать на пять с плюсом. Потому что каждую минуту буду чувствовать себя не в своей тарелке.

— Да ну! За сутки бы освоилась!

— А здесь и осваиваться не надо. Здесь надо кинуть шмотки и пойти радоваться жизни во все злачные места разом.

— Понял! — Дракон скосил глаза к носу и глубокомысленно поднял палец. — Ты МЕНЯ боишься. Боишься моих сугубо мужских притязаний на…

— На то, чтобы потребовать в номер обед из пяти блюд, а потом завалиться дрыхнуть на семиспальное ложе под балдахином. Знаю я ваши мужские притязания. Быстро отжался, поднялся, побрился и пошел развлекаться!

— И с кем я связался, — заворчал мой многострадальный глюк… или не глюк. — Так рассчитывал на сексуальную оргию по приезду, а вместо оргии получаю марш-бросок по магазинам… Шоппингоманка!

— Ты же еще не знаешь, куда я тебя поволоку!

— Да знаю, знаю. На Риальто. Будешь шарить по лавкам, пока не купишь себе бусики муранского стекла и поллитра дорогих духов. Для того, небось, и экономию развела, — откликнулся Дракон из ванной.

— А ты, я вижу, досконально в теме! Многих ты сюда уже возил, развратная рептилия?

— Щас, автографы у зеркала посчитаю… Катя из Омска, Света из Томска, Люда из Иркутска, Эрменгарда Потаповна…

— И Зина из резины!

Дракон захихикал. Хмурый каменный город тоже улыбнулся сумрачной усталой улыбкой.

* * *

Мы опоздали. Опоздали, опоздали, опоздали. И никакое предчувствие не намекнуло нам: не время полоскать когти в озерах и закладывать виражи в тучах, наслаждаясь воздушной акробатикой под зеленой луной. Черт, ну хоть бы у Дубины сердце екнуло — так нет же! Мы вальяжно махали крылами, точно у нас целая вечность впереди.

Вообще драконам свойственно считать: впереди — вечность. Если не у дракона лично, то у вселенной — наверняка. А любое живое существо вмещает в себя вселенную — так же, как и вселенная — любое живое существо. Наверняка организм дракона производит ЛСД. В качестве гормона. Отсюда и открытое сознание, и могучее чувство единства с мирозданием. Ладно, особенности драконьего метаболизма оставим на потом.

В момент приземления нам было не до рассуждений о метаболизме. И вообще не до рассуждений.

Сверзившись на смотровую площадку башни — оба голые, без клочка одежды, изорванной гигантскими драконьими телами в момент превращения — мы кое-как похватали свое драгоценное оружие (зря, что ли, возле пещеры его не бросили, с собой поперли?) и, не тратя времени на прочие деликатности, кинулись вниз по лестнице. Потому что человек не в пример чувствительнее дракона. И оба мы, став людьми, сообразили: нельзя нам было задерживаться. Нельзя.

Дракон — существо одновременно благородное и эгоцентричное. И ко всему живому (включая друзей и любимых из рода человеческого) дракон относится с фатализмом: все равно жизни тебе, дорогой друг, отведено немногим больше, чем поденке-однодневке. Так лучше я и заморачиваться не буду со всей этой скорбью, трауром, верностью памяти. Буду радоваться, пока ты еще есть, а как тебя не станет, смирюсь. Причем немедленно.

Лишь человек всей душой ощущает протест при мысли, что тот, кого он любит — обречен.

Пока мы были драконами, нам и в голову не приходила мысль, естественная для шантажиста: если жертва слишком хорошо защищена, бей в то, что жертве дорого! И я впервые за долгий срок обнаружила, что переживаю не только за Дубину (навязался на мою голову!), но и за его пассию.

Словом, мы, топоча, будто пара кентавров (вот только в ЭТО не превращайте меня, пожалуйста!) ворвались в спальню Кордейры, кожей чуя неладное.