Власть полынная
Шрифт:
Перестав постукивать костяшками пальцев по подлокотнику, государь внимательно посмотрел на сына. Подумал, не в мать обличьем. Только бы не в тверскую породу, кровь-то тверичей не к Москве тянет, к удельщине. Все норовят себя выше Москвы поставить… Спросил:
– Ты, великий князь Иван, как мыслишь: посмеют ли новгородцы противиться, когда мы на них войной пойдём?
– Боярство новгородское, государь, против Москвы стоять намерено, и его одним разом не сломить. И люд новгородский бояре смущают: Новгород-де город вольный, а Москва неволить их будет. Новгород сломим, когда их вечевого
– Гм! Однако мы их сломим, а ежели они перед Казимиром на колени встанут, так мы и на Литву управу найдём…
В думную начали сходиться бояре Хрипун-Ряполовский, Стрига-Оболенский, Даниил Шеня, Нагой, Крюк, Григорий Морозов.
Опираясь на посох, вступил митрополит Филипп. Шёл достойно, уселся в кресло.
Следом за митрополитом прибыли воеводы, какие полки на Ходынское поле привели. Вошёл Борис Матвеевич Тютчев. Чуть погодя явились Даниил Холмский и Семён Образцов.
Пробежал Иван Третий глазами по палате, промолвил:
– Все, кого звал, собрались. – Чуть повременил. – Что рать на Новгород скликаю, каждому понятно. Мы о том с братьями моими заедино. И с сыном, великим князем Иваном Молодым, всё обговорили… На Новгород выступим двумя ратями: одну поведут воевода Даниил Дмитриевич Холмский и Фёдор Давыдович Стародубский и я с ними, вторую рать поручаю боярину Семёну Образцову. А идти ему на Двину, на Вятку и оттуда в Двинскую землю. Ему в подмогу двинется Борис Матвеевич Тютчев.
Образцов головой качнул в знак одобрения. С ним Иван Васильевич загодя всё обговорил.
А государь продолжил:
– Боярину Семёну задача – отрезать двинцам дорогу к Новгороду…
Замолчал, ждал вопросов. Боярин Нагой голос подал:
– А не случиться ли татарскому набегу, когда мы Москву покинем?
Государь сомнения Нагого развеял:
– На случай татарских разбоев на Москве оставлю сына своего, молодого великого князя Ивана, а ему в подмогу брата Андрея Меньшого… Теперь же, коли всё уяснили, хочу спросить, когда выступим? Как мыслите?
– На Покров! – крикнул боярин Григорий Морозов. – Самое время, и конно, и лыжно.
– Боярин Григорий истину сказывает. Покров самое время: болота замёрзнут да и хлеб смерды сожнут.
Иван Васильевич на воевод посмотрел. Но те отмолчались.
– На Покров, однако, далече. Не будем время терять, готовьтесь, думные, и вы, воеводы.
Выходившего из палаты воеводу вятичей государь задержал:
– Ты, боярин Борис, домой с дружиной на той неделе возвращайся. Пока воевода Семён Образцов с ратью в ваши края пойдёт, ты со своими вятичами и с воеводой устюжан Василием Фёдоровичем до Двины доберётесь. Путь-то у вас не ближний, да и дороги, сам ведаешь, развезло.
Думную палату покидали шумно. Не ожидали, что Иван Третий на такой скорый срок поход назначит. Боярин Крюк даже возроптал:
– Государю бы на Покров поход перенести, ан в лето надоумил!
Услышал голос Крюка молодой великий князь Иван и прикрикнул:
– Ты, боярин Крюк, не высокоумничай. Знай сверчок свой шесток!
И зазвенел металл на Зарядье, едко запахло окалиной. Ковали сабли и шлемы, кольчуги и колонтари. Кузнецы подковывали коней, а в Кожевенной слободе шили сбруи
и чинили седла.Иван Молодой дни проводил среди мастеровых. Смотрел на их работу, иногда за ратников в защиту голос подавал:
– Цену-то, мастеровые, не задирайте. Лишку-то не накладывайте, воину в поход идти, не на свадьбу.
Мастеровые посмеивались:
– Новгород богатый, воины озолотятся!
– Побойтесь Бога, люд мастеровой! – возмущались ратники, приглядывались к товару.
А какой-то служилый дворянин зло кинул:
– Вам бы, мастеровые, самим в Новгород сходить, калиту деньгой набить. Глядишь, поумнели бы. А может, и голову свою оставили бы…
На Пятницкой, у трактира, два мужика, вцепившись друг другу в бороды, орали:
– Ты почто телегу свою наперёд моей выставил!
Однако до драки не дошло, молодого великого князя заметили, разъехались.
А князь Иван площадь пересёк, через Фроловские ворота мимо Чудовского монастыря ко дворцу направился.
Глава 9
В покоях Марфы Исааковны Борецкой полутемно, окна завешены тяжёлыми шторами. Горят в медных поставцах восковые свечи, плавятся, отекают. Их свет отражается, переливаясь, в кувшинах и чашах, в окованных кипарисового дерева сундучках, на золотой вазе, на аналое и тяжёлом, отделанном серебром Евангелии, которое любит читать боярыня долгими зимними вечерами.
Неспокойна её душа, мысли тревожны. Ну как Москва руки к Новгороду протянет? Вспомнила, что, когда был ещё жив её муж Исаак, друг её Василий Иванович, впоследствии принявший постриг под именем Варлаам, говаривал ей: безбожный Магомет Царьградом овладел, и отныне одна Русь оплотом православия осталась. Ей одной Христову веру блюсти…
Взгляд Марфы остановился на пологе с серебряной нитью, прикрывающем её пышную постель с горой подушек и соболиным одеялом. Мягкая постель, но холодная с той поры, как не стало Исаака, а Василий Иванович так и не приблизился к ней. Марфа Исааковна и тела его не познала, а уж как о том мыслила…
Заглянула дочь Олена, шепнула:
– Пимен в сенях.
– Чего ждёшь, проводи.
Седовласый владычный ключник Пимен, дородный, с обжигающими очами и ухоженной бородой, едва порог переступил, пророкотал:
– Спаси и сохрани, мать моя, Марфа.
– Проходи, Пимен, вон креслице, садись.
Олена внесла накрытый льняной салфеткой поднос с едой, поставила на столик. Пимен ел аккуратно, вытирая салфеткой губы. Но вот наконец отодвинул поднос, взглянул на Марфу:
– Бога Всевышнего благодарю и тебя, мать моя, за доброту твою.
Боярыня головой качнула:
– Благодарствую, не забываешь ты меня, Пимен. Гляжу я на тебя, и душа моя скорбит. Не настояли мы, бояре, чтобы Иона тебя, Пимен, своим восприемником оставил. Хоть владыка Феофил ноне сторону Новгорода взял, а вдруг митрополит московский его сломит?
И Марфа вспомнила, как после смерти Ионы избирали Феофила. В Детинце на святом соборе надлежало назвать владыку новгородского. Из трёх названных выбор пал на Феофила, бывшего ризничего Ионы, священника Вяжицкой обители, теперь взлетевшего так высоко, до владыки новгородского!