Власть земли

Вся толпа онемела от страха и смущения; еще не слыхано было, чтобы так на Красной площади с царем говорили. Но при последних словах Ляпунова кто-то крикнул: «Верно!» — и толпа снова заволновалась.

Ляпунов вдруг в пояс поклонился царю и громко возопил:

— Сжалься над умалением нашим! Положи посох свой!

Царь дрожал от сдерживаемой ярости, но при последних словах не выдержал. Его глаза сверкнули, как у волка, он выхватил нож, висевший у него на поясе, и бросился на Захара.

— Как ты, навоз вонючий, смеешь говорить мне это, когда мне бояре не говорят этого? — закричал он на всю площадь.

Захар отмахнулся от ножа, протянул к лицу Василия свой богатырский кулак и гневно крикнул:

— Василий Иванович! Не бросайся ты на меня, а то как я возьму тебя — в порошок изотру!

Царь смущенно потупился. Стыд охватил его, сменяя гнев. Он закрыл лицо руками и тихо повернулся к терему.

— Православные! — закричал тогда Ляпунов, обращаясь к народу. — Не будет Шуйский царем! Соберемся вместе да подумаем, что делать. Идите за ворота Серпуховские!

И снова народ повалил за Серпуховские ворота; направились туда и бояре, и дворяне, поехал и сам патриарх.

На этом новом народном собрании решили свергнуть царя, и тот же Воротынский, шептавший Василию наговоры на Голицына, объявил ему народную волю.

Царь Василий положил свой посох и переехал в княжеский дворец.

На другой день после свержения царя тот же Терехов-Багреев скакал в Коломенское с вестью и грамотой.

«Мы своего Шуйского свели с престола, — говорилось в той грамоте, — мы клятвенное слово свое совершили; теперь ведите к нам в Москву своего вора».

Эту грамоту прочел князь Трубецкой и зло усмехнулся.

— Дурни!.. — с усмешкой сказал он Терехову. — Вы вот не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады!

Терехов вспыхнул, словно от пощечины.

— Дважды изменники и воры! — запальчиво сказал он. — А мы-то на ваше слово понадеялись!

— Ну, ты, потише! — остановил его князь.

Терехов, как безумный, прискакал в Москву. Все заволновались, всем стало стыдно, что их так одурачили и посрамили. Многие стали жалеть Шуйского. Прежде надеялись, что с царем и «вора» не будет, а теперь и царя нет и «вор» грозится.

Шуйский ожил. Он тотчас стал подкупать стрельцов, которых в Москве было тысяч до восьми, чтобы захватить престол. Москвичей охватил страх. Грозили поляки, требуя признания Владислава ^{32} , грозил «вор» со своей силой, а тут еще Шуйский готовился затеять смуту в самой столице. И вот несколько человек решили устранить его.

Девятнадцатого июля Захар Ляпунов подобрал себе товарищей: Ивана Салтыкова, Петра Засекина, князя Туренина, князя Василия Тюфякина да Мерин-Волконского, и подговорил монахов из Чудова монастыря; придя в дом к Шуйскому, они разлучили его с женой и увезли в Чудов монастырь, а ее — в Вознесенский.

— Куда? Зачем? — в смятении и ужасе спрашивал Василий.

— В монастырь! Так смекаем, что пора тебе чин монашеский принять, — с глумлением ответил Захар.

Они подъехали к монастырю. Василий Шуйский бился в их руках.

— Люди московские, — говорил он с плачем, — что я вам сделал? Какую обиду учинил? Разве за то, что воздал месть тем, которые содеявали возмущение на святую нашу православную веру и тщились разорить дом Божий? Разве за то, что мы не покорились Гришке-расстриге?

— Иди, иди! Полно жалобиться! — грубо толкнул его в храм Ляпунов. — Говорят, такой тебе час пришел!

— Не хочу, и никто не заставит меня! — закричал Василий.

Ляпунов взял его за плечи и почти принес на средину церкви.

Никогда ничего подобного не видали монахи и, полные ужаса, безмолвно покорялись.

— Начинайте, отцы честные! — приказал Мерин-Волконский.

И страшный обряд насильственного пострижения начался. Василий Шуйский бился и кричал на все вопросы, что не хочет быть монахом, но за него громко и четко отвечал князь Туренин, а Ляпунов не выпускал его тщедушного тела из своих железных рук. Насильно надели на него рясу и насильно водворили в келье.

В то же время так же насильственно постригли его жену, Марью Петровну, в Вознесенском монастыре.

Так окончилось царствование Василия Шуйского.

Глава XXI Новый царь-поляк

Терехов все это тяжелое время работал без устали. Привезя письмо Прокопия Ляпунова к брату Захару, он с ним вместе работал над свержением царя Василия, сносился с коломенскими ворами, писал грамоты и словно искал в этой горячей деятельности забвенья.

— Уж и горяч ты до дела, Петр Васильевич! — говорил ему князь Голицын, у которого вместе с Ляпуновым жил Терехов.

— Это что за работа! До меча бы!

Князь Голицын вздыхал.

— Да, кабы в рати да такие воины, да над ними покойник наш, князь Скопин-Шуйский, не полонили бы нас поляки!

Если удивлялся деятельности Терехова Голицын, то еще большее удивление охватило его друга, Семена Андреева. Они встретились, как родные братья, и Семен сразу увидел, как осунулось и побледнело лицо Терехова.

— Петя, что с тобой? — воскликнул он.

Терехов обнял его за шею руками и расплакался, как малое дитя.

— Нет, нет моей голубки! Взяли ее злые коршуны, терзают ее тело белое! — причитал он, всхлипывая.

— Петя, Бог с тобой! Очнись! Что приключилось? — спрашивал его Семен.

— Ах, Сеня! Увезли, скрали! — воскликнул Терехов и рассказал все, что узнал от Беспалого Федьки.

Семен вскочил с лавки и начал ерошить волосы в волнении.

— Знаешь ли хоть, кто сделал это? — спросил он.

— Ходзевич, поручик у Сапеги. Потом он к Смоленску бежал!

— Ну и что же ты задумал?

Терехов сверкнул глазами.

— Искать его! — пылко ответил он. — Найти его хоть на дне моря, наказать и отнять голубку мою.

— Так зачем ты здесь, в Москве? — удивился Семен.

— Да ведь я же послан был. В этом мы для матушки-Руси толк видим. Так брошу ли дело общее ради своего?!