Властитель душ

Выждав положенное время, Дарио подошел к дому Мартинелли. Вот он, старинный потемневший, прячется в тени церкви. И в квартире все очень скромно.

Дарио думал с горечью: «Ангел — аскет! Никогда не изменит себе, хотя его достаток растет. Вечно будет пить розовое вино и есть жареную рыбу с выщербленной тарелки, сидя за простым деревянным столом. А я вынужден пускать пыль в глаза и скрывать, что беден. Мне нужна приличная одежда, красивая обстановка, респектабельность, внешний лоск. Ты можешь быть мудрецом, только если ты преуспевающий метрдотель».

Он позвонил. А сам не сводил жадных пылающих глаз с девушки, что мыла рыбу, отливающую золотом и серебром, у колонки во внутреннем дворике. В самые тягостные моменты в нем просыпалось яростное физическое желание, словно вся муть со дна души поднималась вдруг на поверхность.

Мартинелли открыл ему:

— Это вы, доктор? Проходите.

— Как чувствовал себя больной прошлой ночью?

— Как обычно. Спал беспокойно. Его лихорадило. Поднялась температура. К утру снизилась до тридцати семи.

— А кровохарканье?

— Крови не было.

Мартинелли, жгучий брюнет с красным лицом и грубоватыми чертами, хоть и встретил доктора без пиджака, все равно выглядел представительно. Быстрый взгляд из-под тяжелых опущенных век поражал неожиданной живостью; так проницательно и твердо смотрят люди, обличенные властью, не важно, командуют ли они полками или поварами, — им необходимо в одно мгновение все заметить, учесть и оценить. Похоже, метрдотель сразу угадал по глазам вошедшего истинную цель визита.

— Разве мы договаривались, что вы сегодня придете, доктор?

— Я счел нужным еще раз осмотреть его.

Мартинелли повел Дарио в столовую.

— Сейчас он спит. Вы не представляете, каково мне приходится! В Ницце карнавал. Позавчера — Золотой. Вчера — Серебряный. Сегодня — Жемчужный. Работа в ресторане каторжная. И все приходится самому, а мой мальчик…

Метрдотель заскрежетал зубами, вне себя от досады и боли.

— Мой мальчик… Его ожидало прекрасное будущее! Я в любую минуту сделал бы его шеф-поваром! Он прирожденный повар. Талантливейший! И такой чуткий, обходительный человек… Но я предчувствую: он обречен!

Мартинелли глядел на врача с надеждой и злостью.

— Обречен! — повторил он с глухой тоской. — А ему всего двадцать! Мы не допустим этого, доктор! Вы должны спасти его! Постарайтесь, любыми средствами…

Где-то в глубине дома кашлял больной.

— Я вылечу его, клянусь, — твердо сказал Дарио. — Вы же видите, ему лучше. Заметно лучше. Он молод, он в надежных руках, так что не стоит отчаиваться.

Он говорил так горячо и убедительно, что Мартинелли, кажется, поверил ему.

— Не знаю, как благодарить вас, доктор, за вашу заботу, — произнес он растроганно.

«Пора!» — решил Дарио, во рту пересохло от волнения.

— Я тоже хотел попросить вас о помощи, Мартинелли, — проговорил он негромко. — Одолжите мне денег. Я в отчаянии. Спасите меня!

Нет, не то. Нельзя бить на жалость! Не поможет! Он точно знает! У него достаточно опыта, жизнь учила так, что во век не забудешь.

— Понимаю: вы мне в долг не поверите. Так поставьте на меня! Вы ведь играете на скачках! Я буду той лошадкой, что удвоит и утроит вашу ставку. Я молод, полон сил, образован, сведущ. Я опытный врач. Вы убедились в этом сами. Но здесь меня никто не знает. Я трачу уйму времени на русских эмигрантов, но они мне не платят. Есть несколько достойных состоятельных пациентов. Постоянных пациентов, но и с них я не могу получить сейчас денег. Уважающий себя врач не торопит с оплатой, ему платят два раза в год, так принято. А если он суетится, клянчит, будто нищий? Фи, какой стыд! Выказывать нетерпение неприлично, оскорбительно для больных и их родственников. Что же делать? Я на мели, совсем на мели. Сегодня я должен выплатить четыре тысячи, и кроме того… Послушайте, Мартинелли! Поставьте на меня! Я вас не подведу! Дайте мне десять тысяч и год времени, чтобы развернуться, а потом требуйте любые проценты. Вы скажете: «За год ничего не изменится». Изменится, поверьте! У меня достанет способностей, упорства, трудолюбия! Я не виноват, что до сих пор не разбогател, мне пришлось выбиваться из нищеты! Положитесь на меня! Дайте год. Всего один год. Большего я не прошу. Подумайте, чем еще я смогу помочь? Я пригожусь вам в трудную минуту. Помогите мне, и, ручаюсь, у вас не будет более преданного, надежного друга! И не болтливого… Помогите мне!

Ангел слушал молча. Нужно привыкнуть и не пугаться, если человек, которого просишь о помощи, будь то деньги или услуга, сидит с невозмутимым каменным лицом, словно и пальцем не шевельнет, хоть ты умри у него на глазах. Следует просто подобрать к нему ключ, проявить настойчивость, достучаться!

Дарио напрасно унижался и просил. Попробуем иначе. Он уже вполне владел собой. Выражение лица переменилось. Теперь он держался холодно, с достоинством. Врач всегда отгораживается от пациента предупредительностью и бесстрастием.

— Оставим этот разговор. Вы не окажете мне любезности, и, стало быть, я вынужден уехать из Ниццы. Но знайте, Мартинелли, возможно, во всем мире только я один могу вылечить вашего сына. Он был при смерти. Благодаря мне ему лучше. Температура спала. Он идет на поправку. Вот увидите, он прибавит в весе, встанет с постели, выздоровеет. Но если я уеду, если вы меня сейчас упустите, не пришлось бы вам пожалеть…

— Молчите, — послышался глухой голос метрдотеля. — Не смейте принуждать меня, не…

«И все-таки ты дрогнул, — обрадовался Дарио. — Если противника ничем не пронять, остается последний способ — сыграть на его вере в чудо!»

— Прощайте, Мартинелли. — Врач направился к двери.

— Постойте, Господи, да постойте же…

Тут Дарио вздохнул с облегчением: он получит деньги. В будущем ему опять предстоит расплата. Страшно представить, что будет через год. Но пока он в выигрыше. Десять тысяч у него в кармане.

Мартинелли протянул ему вексель, помеченный: тридцать первое марта будущего года. Если через год Дарио не отдаст долга, Ангел опротестует вексель и потащит его в суд. Предусмотрительность — добродетель людей богатых и благополучных. Дарио привык жить сегодняшним днем, не загадывая на завтра. Он подписал вексель.

6

Больше всего Филипп Вардес любил час перед рассветом, когда игра вот-вот окончится. Последняя партия: не важно, выигрыш или проигрыш, суммы на кону астрономические и потому несуществующие, — не испытываешь ни азарта, ни жадности, ни отчаяния. Страсти и утомление отступают; на душе мир и покой. Счастливый сладостный миг.

Когда нервы на пределе, на игрока вдруг снисходит тишина — отрешенно, умиротворенно он словно наблюдает за собой со стороны, хотя в то же время увлечен игрой. В эти мгновения Вардес прекрасно владел собой. Он растворялся в блаженстве, но оставался собранным; красивое бледное лицо по-прежнему выражало безразличие, не менялась безупречная осанка, высоко поднятая крупная голова отлично соображала, изящные, по-женски пухлые ручки не дрожали, выкладывая карты.

Он царил за карточным столом, здесь никто не мог сравниться с ним отвагой, невозмутимостью, дерзостью. С давних пор он не снисходил до пошлого азарта, радости заурядных натур. В отличие от прочих, он ничем не рисковал. Удача на его стороне. Он знал, что выиграет. Действительно, каждый ход приближал его к победе. Час перед рассветом — его час, пускай редеет толпа бесчувственных и бездарных игроков, он самый стойкий боец. Советы друзей вызывали у него лишь презрение, он не прислушивался к голосу трусливого благоразумия — что скажет ваша жена, ваш нотариус, ваш врач, вы губите, вы убиваете себя. Как же! Болтайте! И теперь он вознагражден за свое мужество мигом божественного озарения, дивной силой, непобедимостью, неукротимостью. Карты ему послушны. Он спокоен и безмятежен, как младенец. Слепая Фортуна ведет его за руку — с такой неколебимой уверенностью ступает лунатик по крыше. До рассвета еще целый час! Чудный час! Вардес преодолел земное притяжение и не чувствует больше своего тела, тяжелого и горячего. Он воспаряет в небеса. И может ходить по воде. Не глядя, угадывает каждую карту у себя, каждую карту в колоде. Вот только навязчивый свет яркой лампы режет ему глаза, раздражает, бесит. Нетерпеливым взмахом руки он отодвинул лампу и, будто лунатик, испуганно вздрогнувший у самого края бездны, внезапно очнулся. И увидел, что последние игроки разошлись, бросив карты на стол, что служители раздвинули шторы и в оконные проемы хлынул утренний свет.