Влечение. Мой опасный босс

И ладно бы эти следы были желанными, но нет! Нет! Возбуждения я и в помине не чувствую. А вот желание поскорее освободиться от его лапищ, что плотно впиваются в худые плечи, лишь нарастает.

– Я не хочу! Никита, ты слышишь? Не хочу!

Он словно не слышит! Пока я тут распинаюсь, он добирается до моей юбки. Комкает край и поднимает ту вверх, лаская пальцами ногу. Кажется, что для большей убедительности не хватает только заплакать, но такого удовольствия я ему не доставлю, конечно же. Обмякаю в его руках, делаю вид, что мне нравится, а когда он ослабляет хватку и теряет бдительность – выставляю коленко и бью его между ног.

Ожидаю в ответ чего угодно. В конце концов, если он был готов взять меня силой, то может и хорошенько приложить ладонью или вообще кулаком, но Никита лишь сгибается пополам, а затем, словно поняв, что натворил, в ужасе округляет глаза.

– Пошел вон! – распахиваю перед ним дверь.

Через минуту он оказывается на лестничной площадке и мямлит извинения:

– Прости, не знаю, что на меня нашло. Прости, пожалуйста.

Говорит он их так тихо, что я скорее догадываюсь, что он там бормочет, чем слышу. Зато дверь захлопываю с оглушительным звуком и спешу закрыться на все замки и предохранитель, а потом съезжаю по ней спиной и начинаю рыдать, уткнувшись в ладони.

Я не могу понять, как до этого дошло? Как я оказалась в подобном положении и что нашло на Никиту, который раньше никогда даже голоса на меня не повышал? Неужели на него так подействовала встреча с Гадаевым? Гад умеет будить самые худшие стороны в людях? Во мне вот разбудил похоть, а в Никите агрессию. Он точно человек, а не дьявол какой-нибудь?

Вообще, я редко плачу. Считаю слезы проявлением слабости, которую отец всегда учил подавлять. Папа всегда говорил, что я должна быть уверенной в себе и сильной духом. Правда, после того, как убеждаешься, что сила духа ничего не значит и любой может применить физическую, становится не по себе. Я больше не чувствую прежнего спокойствия и уверенности в том, что я сильная. После Никиты во мне с глухим треском что-то ломается.

На то, чтобы встать с холодного пола и дойти до ванной, уходят все силы. А уж когда я вижу себя в зеркале: заплаканную, со взлохмаченными волосами и растекшейся под глазами тушью, ужасаюсь. Неудачный день превращается в трудный вечер с самыми разными мыслями, что посещают мою голову. Я умываюсь холодной водой. Долго тру лицо и шею, которую целовал Никита, но потом убеждаюсь, что мне этого недостаточно. Набираю себе полную ванную и погружаюсь в нее, оставляя на поверхности только лицо. Мне нужно смыть с себя всю ту грязь, что на меня вылилась за день.

С Никитой точно покончено. Его «прости» меня вообще не тронуло. И какие бы он не придумал себе оправдания – ничего не сможет загладить то, что он сделал. Помимо «не плакать» папа еще учил меня не прощать людей, если они того не заслужили.

Правда, мама часто говорила, что я слишком категорична и не позволяю людям даже попытаться объясниться. А я считала, что ходить с лапшой на ушах недостойно. Лучше, когда там блестят дорогие сережки.

Теперь моя категоричность сыграет против меня. Точнее, против бабушки. Просить у Никиты денег я не стану, хотя после случившегося ему можно было пригрозить заявлением, но… мне не позволит гордость. Ну и брезгливость тоже. Как после всего на него смотреть, не говоря уже о том, чтобы что-то взять из его рук.

Принятие ванны расслабляет и начинает казаться, что все не так плохо. Я все еще личная помощница Гадаева с хорошей зарплатой, так что на лечение бабушки можно взять кредит, который мне несомненно дадут.

У меня есть две недели на поиски новой должности. Начать планирую прямо завтра. Посмотрю объявление, закину свое резюме на сайты. Возможно, стоит позвонить знакомым ассистентам деловых партнеров Гадаева. За год я немного сблизилась с некоторыми из них.

У меня даже настроение поднимается. И работу я найти смогу, и бабушку вылечить. Гадаев и его мерзкая рожа, которую мне придется терпеть две недели – испытание непростое, но и не смертельное. На работу буду ходить в сложной одежде. Есть у меня комбинезон, который хрен снимешь. Ну и в кабинет к нему без диктофона на телефоне больше не зайду, пусть только попробует снова ко мне приставать, я тогда вообще подам заявление в полицию и раздую скандал в прессе! Да ни одна уважающая себя девушка после такого к нему работать не пойдет. С этими мыслями удивительно сладко после произошедшего засыпаю.

Глава 9

Артем

Ровно в восемь подъезжаю к дому Вересовой. В восемь двадцать ее обычно забирает мой водитель. Почестей многовато для просто помощницы, но когда я понял, что вовремя приходить на работу ей не дано, вариант был только один. И он не изменился. Изменилось что-то внутри меня.

Я какого-то хрена приехал сам. Поговорить, дать ей отгул. И какого-то хрена привез с собой два стакана кофе и… вафли. Бельгийские, ароматные, большие… Как ее сиськи. Почему-то вспомнилось сразу о них. Такое себе сравнение, но, если быть до конца честным хотя бы с собой, сиськи Евы я хотел куда сильнее вафель. Другое дело, что шансы получить желаемое стремятся к нулю, а вафли я купил сам.

Замена не равнозначная, но на безрыбье и рак рыба.

– Мне вас подождать? – спрашивает водитель.

– Все, как всегда, Олег. Считай, что ты просто приехал за Вересовой.

– Хорошо.

Никогда в жизни не пасовал. Сколько себя помню, уверенно пер напролом практически в любом деле. Так и вышло добиться того, что отец оставил мне компанию. Доверился, и я не подвел, а сейчас перед подъездом Вересовой медлю. И эта медлительность оборачивается тем, что первым в дверь подъезда заходит вчерашний мудила.

Я же… я остаюсь за бортом, потому что даже кода домофона не знаю и Олег, конечно, тоже. Он ни разу не поднимался к Еве, только ждал ее в машине, припаркованной у дома. Так я бы стоял с этими вафлями и кофе, если бы не бабушка, что вылетела из двери парадной. На радостях я был готов вручить ей вафли, но решил забрать их с собой. Лучше уж задобрить Еву, чем наградить рандомную бабушку за то, что она сделала милое дело, о котором даже не подозревала.

Поднявшись на нужный этаж, застаю картину маслом, а точнее мудилу в пальто под дверью. Внутрь то ли Ева его не пропускает, то ли ее снова нет дома. Мудила сразу меня замечает и кривится, словно ему говна под нос подсунули. Явно моим появлением недоволен, но это чувство, надо заметить, обоюдное.

– Не открывают? – начинаю разговор с вопроса.

А до самого вдруг доходит! Раз он здесь, значит в квартире не ночевал. А раз Вересова не открывает дверь, хотя сто процентов дома, значит они поругались. Ну блеск же! Расплываюсь в ехидной улыбке.

– А вы здесь что забыли, уважаемый? – спрашивает и сжимает челюсти, когда замечает в моих руках коробочку с вафлями и подставку с кофе.

– Проснулся пораньше, подумал, что давно не благодарил Еву Евгеньевну за ее бесценный вклад в мое дело. Меня, знаете ли, очень тяжело терпеть, а она, считайте, сутками на мне, то есть подо мной… Я имею в виду, на меня, пашет.

Оговариваюсь я, конечно же, специально. Любуюсь тем, как у этого мудня вытягивается челюсть и готовлюсь к словесному поносу с его стороны, потому что физической расправой он точно меня не порадует. Такие, как он, вообще не лезут в драку. Разве что к тем, кто физически куда слабее, а я шире него в плечах, да и запала во мне побольше. Вижу цель не вижу препятствий. Уж точно не в лице приглаженного.

Мы бы точно сцепились в перепалке, если бы не щелкнувший замок, а затем и макушка Вересовой, что показалась первой.