Влюбленные
Шрифт:
— Возможно, никакого, а возможно… Родители могли как-то повлиять на Джереми, на его характер, привычки. Вдруг в детстве с ним произошло что-то такое, из-за чего он стал таким?
— Да нет. Я так не думаю. Все мы от природы наделены разными характерами.
— Считаешь, что родители не могли повлиять на собственного сына? Странная точка зрения.
— Почему же?
— По-моему, это очевидно. От родителей, на самом деле, зависит не все, но очень многое. Ты сама в меру сил воспитываешь своих сыновей такими, какими ты хотела бы их видеть. А до этого на тебя влиял твой отец, его пример, слова, поступки.
— А на твой характер родители повлияли?
— Да. — Доусон залпом допил виски и поставил
— И в чем же это выражается?
— Я не совсем понимаю, — проговорил он задумчиво, — почему ты не хочешь признать, что родители вкладывают в нас очень много. Начиная с самых простых вещей вроде того, что́ нужно класть в мясной рулет, чтобы он получился достаточно вкусным, и заканчивая вещами значительно более сложными. Мировоззрение. Религиозные взгляды. Культура. Язык. За кого следует голосовать, а за кого не сто́ит. Все это и еще многое другое определяют, пусть даже на подсознательном, рефлекторном уровне, именно наши родители, и никто иной. О чем ты думаешь и как, на что реагируешь, как держишься в обществе и как себя ведешь в семье — все это в значительной степени зависит от того, как думали, реагировали и вели себя те, кто тебя растил и воспитывал.
— Наследственность против влияния среды — это очень старый спор, насколько я знаю.
— Не думаю, что вопрос стоит именно так. Не одно против другого. Скорее, и то и другое…
— И все-таки, почему тебе не дают покоя родители Джереми?
— Я же только что объяснил… Потому что, когда я о ком-нибудь пишу, мне необходимо знать об этом человеке как можно больше. В том числе кто он и откуда, кто его растил и воспитывал…
Таким образом, Доусон открыто признал то, о чем Амелия уже догадалась по его статьям, которые читала в Интернете. Когда он писал не о событиях, а о конкретном человеке, он фактически препарировал его душу и разум, являя читателям порой излишне натуралистический, но правдивый и яркий портрет той или иной личности со всеми ее страстями, желаниями и комплексами.
Сейчас она вспомнила об этом и подумала, что не хотела бы попасться ему, что называется, «на зубок».
— Ты собираешься писать обо мне? — спросила она.
Доусон покачал головой:
— Ответ неоднозначный. Я еще не решил.
— А если соберешься… неужели ты и меня выпотрошишь и выставишь на всеобщее обозрение?
— Чтобы сделать это, мне нужно многое о тебе узнать.
— Ты и так далеко продвинулся на этом поле.
— Этого недостаточно. Совершенно недостаточно.
— Даже не представляю, что еще может быть такого, что ты хотел бы обо мне узнать!
Прежде чем ответить, Доусон долго смотрел ей в глаза. Одно это должно было подготовить ее к какой-то неприятной неожиданности, но не тут-то было. Вот почему Амелия вздрогнула всем телом, когда он негромко сказал:
— Я хочу, чтобы ты рассказала мне о самоубийстве твоего отца.
Глава 11
Сначала Амелия была слишком потрясена и не могла даже пошевелиться. Но уже через несколько секунд уверенно вскочила с кресла и ринулась к ведущей наверх лестнице. Она уже поставила ногу на нижнюю ступеньку, когда Доусон нагнал ее и, схватив за плечо, развернул к себе лицом.
— Отпусти!
— Успокойся, пожалуйста.
— Убирайся к дьяволу!!!
— И не кричи. Ты разбудишь мальчиков.
— Конечно, я их разбужу! — Амелия рывком высвободилась. — И не просто разбужу! Мы немедленно уходим отсюда, и мне наплевать, пусть даже нам придется идти пешком до са́мой Саванны. Я и минуты лишней здесь не останусь!
С этими словами она довольно сильно толкнула Доусона в грудь и, окончательно освободившись от его рук, стала быстро подниматься по лестнице, но на четвертой или пятой ступеньке
ее нога в носке соскользнула, и Амелия упала вперед, сильно ударившись коленом. Зашипев от боли, она повернулась и, сев на ступеньку, стала растирать пострадавшее место рукой.— Черт! Сильно ушиблась?
Доусон опустился на ступеньку ниже, но поскольку он был довольно высок, их лица оказались почти на одном уровне. Озадаченность и сочувствие, которые Амелия прочла в его взгляде, казались ей достаточно искренними. Это ее только еще больше разозлило. Уперевшись в колени локтями, она спрятала лицо в ладонях.
— Ну что ты за человек такой? Отстань ты от меня наконец!
Доусон, разумеется, не послушался и остался сидеть — молчаливый и неподвижный. Но она продолжала ощущать исходящие от него волны участия и симпатии. Наконец, немного успокоившись и отняв от лица мокрые от слез ладони, Амелия вытерла их о штанины. На Доусона она старалась не смотреть; ее взгляд блуждал по гостиной пока не остановился на опрокинутом бокале, валявшемся перед ее креслом.
— Извини. Я, кажется, разлила твой виски…
— Да и хрен с ним!
Эта фраза прозвучала на удивление неуместно и грубо. Амелия даже вздрогнула от неожиданности, однако уже в следующее мгновение поняла — он нарочно ее шокировал, пытаясь заставить забыть о боли и гневе, которые она испытывала. Его уловка сработала — Амелия засмеялась, хотя ее смех больше всего напоминал застарелый кашель курильщика.
— Хочешь, я поцелую твою коленку, и она сразу перестанет болеть? — предложил Доусон.
Его тон был таким мягким и доброжелательным, а в голосе звучала такая искренняя забота, что ее гнев окончательно остыл. Амелия еще раз хихикнула, потом с сожалением покачала головой:
— Ах, Доусон!..
— Что?
— Все-таки ты мне нравишься, хотя я этого совершенно не хочу.
— Значит, мы квиты. Я тоже этого не хочу.
Его признание застало Амелию врасплох. Она растерялась, и он это заметил. Слегка откинувшись назад, Доусон облокотился на ступеньку, на которой она сидела, и вытянул ноги перед собой.
— И вообще, это задание мне фактически навязали, — добавил он.
— Навязали?
— Ну да. То есть с формальной точки зрения меня попросили заняться этой историей, но отказаться я не мог.
— Почему?
Он закрыл один глаз и состроил потешную гримасу.
— Это довольно сложно объяснить… — сказал Доусон, но в чем дело так и не объяснил.
Амелия рассеянно потерла ушибленное колено.
— Я, конечно, сужу как дилетант, но мне все равно кажется — в истории Джереми немало интересного и даже поучительного. Почему же ты не хотел ею заниматься?
Прежде чем ответить, Доусон довольно долго смотрел куда-то в пространство. Потом он заговорил тихим и каким-то незнакомым голосом, какого Амелия еще никогда у него не слышала.
— Понимаешь, я видел, как людей разрывало на куски снарядами или минами. Как человек жертвовал своей жизнью, чтобы вытащить из-под огня раненого товарища, хотя с самого начала было ясно, что тот вряд ли выживет. А еще как мужчины и женщины рисковали собой, чтобы заслонить совершенно чужого человека, врага… Это были настоящие подвиги, Амелия, и я видел их своими собственными глазами! Как ты думаешь, что я почувствовал, когда мне предложили написать статью о награжденном множеством медалей морском пехотинце? Парне, который прошел через этот ад, вернулся домой целым и невредимым, а потом своими руками пустил свою жизнь под откос? Нет, я не знал Джереми Вессона лично. Но он с самого начала пришелся мне не по душе. И он до сих пор мне крайне неприятен. — Доусон посмотрел на Амелию. — Но самое отвратительное заключается в том, что между ним и мной слишком много общего. Вот почему я не хочу писать о нем.