Влюбленный Байрон

Бывали дни, когда ему казалось, что следует вернуться в Лондон, но потом он вспоминал, что дороги затоплены, а столичные друзья заняты политикой, оплатой долгов и лечением подагры. Он чувствовал себя Ринальдо из «Иерусалима» Тассо [33] , чьи любовные приключения отвлекают его от долга крестоносца.

Он умолял леди Мельбурн, его «дорогого Макиавелли», образумить Каро, а когда это не удалось, решил принять более жесткие меры и стать «вероломным, как Тамерлан». Каролина просила прислать локон его волос; вместо этого он послал ей волосы леди Оксфорд в конверте, скрепленном печатью с ее инициалами. Каролина испытала шок: леди Оксфорд была ее близкой подругой. Не они ли вели переписку на литературные темы, размышляя о том, очищает или воспламеняет страсти греческая трагедия? А теперь та самая подруга, ее наставница, ее Аспазия [34] , обманула ее! Каро набросилась на леди Оксфорд с письмом, которое Байрон назвал «германской тирадой», пытаясь добиться правды и узнать, что же на самом деле было между нею и Байроном. Леди Оксфорд не удостоила ее ответом. Но когда опасность приблизилась — когда курьеры стали приносить письма на двадцати страницах, когда Каро стала угрожать рассказать обо всем лорду Оксфорду и — самое худшее — приехать к ним, Байрону было приказано его целительницей окончательно порвать с прежней любовницей. И он это сделал в манере, которая еще более спровоцировала неуравновешенность Каро. «Мы не властны над своими чувствами, — писал он. — Мое мнение о тебе совершенно изменилось… Я люблю другую».

33

Ринальдо — любовник Армиды; в последний день битвы за Иерусалим его доблесть решила исход сражения.

34

Аспазия (Аспасия, ок. 470–430 до н. э) — афинская гетера, жена Перикла, знаменита своими умом, образованностью и красотой.

Спустя неделю почтовый штемпель Холихеда на письме показал, что Каро с семьей возвращается. По дороге она слегла, ей пускали кровь и лечили пиявками в «отвратительной гостинице “Долфин”» в Корнуолле. Поселившись в Броккет-Холле, загородном поместье Мельбурнов, она стала настаивать на свидании, но получила отказ. Она просила возвратить ей кольцо и безделушки, которые она дарила ему. У Байрона их более не было, так как он легкомысленно подарил их леди Шарлотте, одиннадцатилетней дочери леди Оксфорд, к которой начал испытывать нездоровую страсть, что ее мать резко пресекла.

Каро была совершенно неутомимой. Она взяла себе имя Фрины, коварной куртизанки Горация [35] . Ее видели мчащейся на высокие барьеры в Хертфордшире, неподалеку от Броккет-Холла; на пуговицах ливрей ее слуг было выгравировано «Ne Crede В» в противоположность фамильному девизу Байронов — «Crede Byron». Она выманила у издателя Джона Меррея миниатюру Байрона, предназначенную для леди Оксфорд. Она инсценировала аутодафе в садах Броккет-Холла, в ходе которого чучело Байрона встретило ту же участь, что и чучело Гая Фокса [36] . Из окрестных деревень Уэлвина были призваны юные девушки в белых одеждах, чтобы танцевать вокруг костра, в который экзальтированная Каро, то ли Офелия, то ли леди Макбет, бросала копии писем Байрона, а также кольца, цветы и безделушки, а ее пажи декламировали написанные ею стихи:

35

Фрина (ок. 390-ок. 330 до н. э.) — знаменитая афинская гетера, натурщица Праксителя и Апеллеса.

36

По традиции в Англии ежегодно 5 ноября отмечается сожжением чучела Гая Фокса, главного исполнителя неудавшейся попытки католиков 5 ноября 1605 года взорвать здание, где заседали обе палаты парламента и присутствовал король.

Пламя выше, выше, выше, Хором мальчики твердят. Золотые безделушки В этом пламени блестят. [37]

Безжалостное письмо, где было сказано: «Мы не в силах управлять своими чувствами — мое сердце занято, я люблю другую», было включено в ее сенсационный роман «Гленарвон», написанный в тот лихорадочный месяц и опубликованный в 1816 году к большому огорчению лондонского общества, которому тоже досталось. Хобхауз заметил, что роман «представил его злобного юного автора более гнусным, чем когда-либо раньше, если только это возможно». Семейство Мельбурн хотело объявить ее сумасшедшей и уговаривало Уильяма развестись, однако в то утро, когда он должен был подписать необходимые для развода бумаги, Каролину застали сидящей у мужа на коленях и кормящей его бутербродом. Когда Байрон прочел роман — в Женеве, уже после отъезда из Англии, — он только сказал: «Я тоже прочел “Гленарвона”… черт побери!»

37

Перевод К. Атаровой.

Когда мщение Каролины было в самом разгаре, в 1812–1813 годах, леди Мельбурн все же побуждала сына добиваться развода, но он медлил. Он не мог быть особенно недоволен тем, что Байрона, человека, которого он ненавидел, терзала и унижала его жена. Много лет спустя, став премьер-министром, он сказал королеве Виктории, что Байрон был «вероломен сверх всякой меры… он всех ослеплял своим блеском и всех предавал».

Байрон и леди Оксфорд оба говорили, что те семь-восемь месяцев они жили «как боги Лукреция». Их гармония была несколько омрачена, когда леди Оксфорд подумала, что забеременела, это могло нарушить восхитительную и малодушную терпимость лорда Оксфорда. Тревога оказалась ложной, однако это как-то охладило их страсть, и, подобно тому, как некоторые браки вновь возрождаются, лорд и леди Оксфорд, к тому времени погрязшие в долгах, отбыли на континент, оставив несколько уязвленного Байрона, который признался леди Мельбурн, что в нем оказалось гораздо больше «каролинного», чем он мог предполагать.

Он мог бы назвать это новым чувством, но точнее было бы считать происшедшее эмоциональной вспышкой. Августу Ли, единокровную сестру Байрона, которая была старше его на пять лет, называли по-разному: ветреница, моральный урод, интриганка… Ее детство было таким же исковерканным и бродячим, как и у Байрона. Ее мать Амелия влюбилась в неотразимого Шального Джека, отца Байрона; когда она признавалась мужу, маркизу Кармартену, что покидает его и своих троих детей, он, говорят, «трижды терял сознание». Вскоре после рождения Августы Амелия, все еще безумно влюбленная в своего бродягу Шального Джека, слишком рано вернулась к активной жизни и решилась сопровождать мужа на охоте. У нее началась затяжная болезнь, и она умерла, когда ее дочери исполнился год. Ребенка растили ее аристократические родственники. Долгое время встречи Августы с Байроном были случайными, но в Кембридже Байрон включил Августу в свою вендетту против женщины, которую «стыд не позволял назвать матерью». Однако он чувствовал, что между ними есть много общего, и верил, что их связывают мистические узы.

Теперь, когда он был в зените славы, Августа попросила его о помощи. Ее муж, полковник Джордж Ли, завсегдатай игорных салонов, очаровательный с женщинами и властный с подчиненными, погряз в долгах. Она приехала в Лондон в 1813 году, покинув свой дом в Сикс-Майл-Боттоме близ Нью-Маркета в Кембриджшире, чтобы скрыться от бейлифов, ее дети переехали в какое-то другое место, а муж надолго отправился в гости к своим друзьям по скачкам.

Байрон, у которого все еще саднит рана после ренегатства леди Оксфорд, доволен известием о прибытии Августы. Он просит леди Мельбурн достать ему «женский пропуск» во Дворец танцев Альмак на Кинг-стрит, огромный танцевальный зал, куда допускалась только привилегированная публика. И вот Августа, уставшая после долгой езды в карете, неряшливо одетая, легко краснеющая, робкая, как заяц — и как сам Байрон, оказалась в его комнатах на Беннетт-стрит, с книгами и саблями по стенам, комнатах, куда редко допускались женщины. Она остановилась неподалеку от Байрона, на Беркли-стрит, у своей кузины Терезы Вильерс, и Байрон обещает опекать ее, как если бы она была незамужней. Присутствие Августы приводило его в восторг: ее смягчающее влияние было именно тем, чего он всегда искал в женщинах. Августа ежедневно приезжала к Байрону; болтливая, податливая, глупенькая, с большими серыми глазами и ребячливым лепетом, она, казалось, понимала его как ни одна другая женщина. Ее выходки, ее смех прогоняли хандру. Хромую ногу, которую Байрон так тщательно прятал от всех, он от нее не скрывал; они даже окрестили ее «маленькой ножкой» Крошки Байрона. Наступила пора нежного воркования, милых глупостей и хихиканья; Августа носила новые платья и шали, подаренные Байроном; их охватывало волнение при представлении ее строгим хозяйкам салонов; она возвращалась домой в его карете в пять-шесть часов утра; они забавно болтали, передразнивая простонародный выговор… И вот это случилось — привязанность превратилась в нечто совершенно неуместное. «Никогда, — сказал Байрон, — обольщение не было столь легким». Они опьянены, влюблены, смущены, они путешествуют из Лондона в Сикс-Майл-Боттом, потом обратно в Лондон, они строят неразумные планы уехать за границу. Вскоре последовали намеки его друзьям. Леди Мельбурн узнала от него, что гордиев узел затянут слишком близко к его сердцу, а Томасу Муру он писал: «В настоящий момент я в совершенно новом затруднении и гораздо более серьезном, чем когда-либо за последний год, а это очень многое значит». Самому себе он признается, что эта любовь — смесь доброго и дьявольского, как и любая страсть. Он дает полковнику Ли тысячу фунтов, отменяет поездку на корабле, которую должен был предпринять в одиночестве, и готовится к бегству вместе с Августой, возможно, на Сицилию. Августа хочет взять с собой одну из дочерей, но Байрон не любит детей и говорит, что ребенка можно будет завести на месте. Августа призналась об этих планах близким друзьям, и ей напомнили о безумии ее матери, оставившей мужа ради Шального Джека и ускорившей собственную смерть. Леди Мельбурн сказала Байрону: «Если ты не отступишь, ты навеки погиб. Это преступление, которому нет прощения ни в этой жизни, ни в будущей». Планы путешествия начали трещать по швам. В Европе чума; беспокойство и возмущение света, ожидавшего, когда можно будет обрушиться на них, усиливается. Однако он решил уехать, все равно куда — нанять корабль в Кадис, Санкт-Петербург, Италию, — куда угодно, лишь бы оторваться от нее. Кругом в долгах, он все же готовится к этому побегу: заказывает шпаги, ружья, сундуки красного дерева, военную форму, бесчисленные пары нанковых панталон, алый офицерский мундир, золотые эполеты, табакерки, подзорные трубы и дорогие подарки для знатных мусульман.

Леди Мельбурн предупреждает, что ему не следует приезжать в Сикс-Майл-Боттом, однако он едет. По возвращении они со Скроупом Дейвисом в Кембридже поглотили за ночь шесть бутылок кларета и бургундского. В Лондон Байрон приехал совершенно опустошенным. Он возобновил переписку с Аннабеллой Милбэнк и сказал, что, оставаясь в рамках дружеских отношений, он не может за себя ручаться, так как не в состоянии перестать любить ее. Его врач, что не удивительно, диагностировал изъяны духовные и телесные, а также эмоции, не поддающиеся контролю, каковые обстоятельства приписал жизни, полной излишеств и невоздержанности. Чтобы побороть своего «демона», точнее, чтобы преодолеть любовь к Августе, он принял приглашение своего кембриджского друга, «этого дурака из дураков», сэра Уэддербёрна Уэбстера.

ГЛАВА XII

Сэр Уэддербёрн, «этот знаменитый рогоносец», недавно женился на леди Фрэнсис, дочери графа Маунтморриса, и пригласил Байрона навестить их в Эстон-Холле близ Роттерхэма в Йоркшире. По просьбе Байрона пригласили и Августу, однако она отказалась, так как была беременна. Ее одолевала тошнота, и она опасалась, что не будет пользоваться должным вниманием в этой компании. Принимая приглашение, Байрон предупредил, что не будет ездить на скачки в Донкастер и принимать участие в ужинах, так как вообще отказался от еды по вечерам.

Дальнейшее фарсовое продолжение этой поездки, с неуместной страстью и тайными вздохами, вполне могло быть описано Ричардом Бринсли Шериданом, драматургом, которым Байрон искренне восхищался.

Леди Фрэнсис оказалась миловидной и приветливой, но слабого здоровья и, по мнению Байрона, «на грани увядания». Уэбстер, «ревнивый до безумия», восхвалял красоту супруги и по нескольку раз в продолжение трапезы подносил к губам ее руку, что дама принимала с явным равнодушием. Байрон, несмотря на свои намерения, все же присутствовал за ужином. Уэбстер бубнил и бубнил о добродетелях и высоких принципах своей супруги и сравнил ее нравственность с личностью Христа, на что Байрон, воодушевленный кларетом, так громко расхохотался, что хозяин пришел в ярость. Гармония была восстановлена, лишь когда Байрон сказал, что сам дьявол его попутал. Леди Мельбурн получала от него ежедневные отчеты, где из соображений секретности леди Фрэнсис, чья добродетель не должна была пострадать, фигурировала просто как «Фи».

Уэбстер предупредил Байрона, что femme [38] не должна видеть привезенные Байроном тексты Данте и Альфьери, так как это может нанести ей непоправимый вред. Однако femme начала проявлять некоторый интерес к Байрону, о чем свидетельствовали ее взгляды, ее румянец, дрожание руки и восторженные позы. Тем временем Уэбстер, этот Отелло-монополист, который развлекался тем, что писал памфлеты, разъяснял за столом, как он поступит с мужчиной, который будет слишком долго смотреть на его жену или попытается скомпрометировать ее, — он уничтожил бы такую скотину. Заключая свой отчет для леди Мельбурн, Байрон сообщает, что ему скоро могут перерезать горло, но дает обет нанести ответный удар, устроив Уэбстеру «веселую жизнь» и пристыдив его, упомянуть местную шлюху, с которой тот раньше встречался.

38

Жена (фр.).