Влюбленный халиф

«Сегодня же… Сегодня же вечером я скажу ей все. Нет, сразу после полудня…»

Так и не решив, когда же начать с любимой серьезный разговор, Мераб мысленно вернулся к Карнаку, тому, каким он высился среди песков Египта.

— Расправившись с памятью о тетке, глупый фараон-мститель приступил к сооружению собственных зданий храма. Были поставлены два обелиска и несколько статуй, построен роскошный зал для «хебседа» — царского юбилея, перестроено большинство уже стоявших сооружений, выбиты барельефы, повествующие о военных подвигах Тутмоса, и сооружен зал, заслуженно названный «застывшим садом», ибо на его стенах изображены растения и животные Верхней и Нижней Земель.

«Нет, решено: я не буду ждать ни полудня, ни полуночи. Лишь только закончу рассказ, лишь только увижу свой Карнак в далекой дымке, сразу и скажу. Воистину, женщины вдохновляют нас на подвиги и потом более чем часто обижаются, что мы оставляем их, дабы эти подвиги совершать».

— Два последующих фараона этой династии не внесли особых изменений в храмовый комплекс, зато Аменхотеп III взялся за его перестройку с утроен ной силой. Он соорудил новый храм, окружив его полумесяцем священного озера, в котором поставил шесть сотен каменных львиц — изваяний богини Сахмет, причем каждая статуя была более шести локтей высотой. У священного озера Аменхотеп установил внушительную монолитную статую священного жука-скарабея и воздвиг центральную колоннаду, увенчанную капителями в виде раскрытых цветков лотоса. Толстые колонны были так велики, что на капители каждой из них могут разместиться сто человек, а высота каждой из колонн превышает четыре десятка локтей.

— Аменхотеп III не ограничился работами в храме Амона. Прекрасен, о нет, поистине величественен и его собственный заупокойный храм, сооруженный на другом берегу Нила, у стен которого несут вечную вахту две громадные статуи фараона, чаще называемые колоссами Мемнона — бога бессердечного времени.

— Аллах великий, мальчик, но почему они строили храмы? Почему не строили дома для себя? Почему строили дома лишь для богов?

— Полагаю, оживший маг, что мудрые фараоны так добывали себе средства к существованию. О нет, они верили, что боги существуют… Однако вера им не помешала понять, что храм — это преотличное место, чтобы выманивать денежки и у богатеев, и у бедняков. Что-то, конечно, достанется и Амону, да и жрецы получат не один медный грош, но куда больше получит фараон.

Все храмы строили по одному шаблону.

Храм начинался от Нила. Там сооружался мол, к которому могли приставать ладьи, перевозившие в праздники статую божества. От воды к храму вела аллея сфинксов, которая завершалась у высоких торжественных пилонов, украшенных барельефами и надписями. Перед пилонами обычно стояли колоссы фараонов. Пройдя под пилоном, паломник оказывался в обширном дворе, окруженном колоннами с трех сторон. Далее путь молящегося пролегал в гипостильный зал с двумя рядами главных колонн, образующих неф, и несколькими рядами колонн по бокам. Затем следует зал для ритуальной ладьи Амона и зал для статуи божества. Кроме того, в задней части храма расположено было множество других помещений: сокровищницы, кладовые, архив… Вокруг каждого храма непременно разбивали парк и украшали его священным озером.

«Недурно… Мудро… Дабы запугать человечка, показать его ничтожность и слабость».

О нет, Алим делал свои умозаключения не потому, что верил словам Мераба. Он просто разглядел вдалеке и появившийся храм, и аллею, что вела к реке, и лес колонн. Его воображение, конечно, не могло соперничать с воображением халифа Мераба, однако и он, Алим, отчетливо видел всю картину в целом.

Когда торжественное шествие поднималось между рядами строгих сфинксов к пилонам, те вырастали, казалось, до неба и подготавливали к встрече с таинством. Неподвижные колоссы фараона доказывали ничтожность человека, входящего в храм. После просторного, величественного, яркого двора человек попадал в полумрак таинственного каменного леса гипостильного зала, в лес смыкающихся в сказочной высоте колонн, зелень пышных капителей которых растворялась в синеве потолка, сверкающего золотыми звездами.

— Мудры были зодчие страны Кемет, воистину мудры…

— Однако, мой друг, ни их великие творения, ни их мудрость не пощадило всесильное время. И лишь тебе, мой халиф, удалось уберечь их имена и деяния от полного забвения.

— Удалось, маг? — Это спросила Хаят. Голос ее был более чем холоден, а выражение лица испугало Мераба еще больше, чем прежде.

— О да, ибо мы теперь можем наслаждаться совершенством этих сооружений.

— Но их созерцание доступно лишь избранным, то есть немногим…

— Увы, прекраснейшая, созерцание тех чудес, кои сгинули в бесконечном водовороте человеческой истории и о которых неизвестно юному халифу, недоступно уже никому, даже избранным.

— Так возрадуемся же созданному…

— И создателю, — кивнула Хаят. Никогда раньше не походила девушка на изваянную богиню. И эта мраморная холодность лучше тысячи слов подстегнула Мераба.

«О нет, мне надо решиться сейчас. Только сейчас!»

Свиток тридцать четвертый

И Мераб заговорил, едва лишь Алим, прихрамывая, отправился любоваться только что воссозданным храмом.

— Душа моя, Хаят, довольна ли ты своим Избранным? Радует ли тебя то, что ты видишь вокруг?

— Более чем довольна, мой халиф.

Хаят покорно склонила голову. Мерабу это очень не понравилось: не годится прекраснейшей из женщин вести себя подобно покорной наложнице. Да, в своем рвении он совсем позабыл о ней, душе всей его жизни. Юноше стало ясно, что его рвение и усилия стали обижать любимую, иначе бы ревность к городу не душила ее, подобно самой черной из змей мира.

— Позволено ли будет мне, твоему Избранному, задать вопрос?

Хаят посмотрела на юношу скорее изумленно, чем удивленно.

— Не смотри так на меня. Я хочу задать тебе вопрос более чем важный. И потому прошу твоего позволения на это, ибо ты можешь быть сейчас не расположена ни к серьезным беседам, ни даже к пустым шуткам.

— Я слушаю тебя, мой халиф, и готова отвечать на все твои вопросы, — в тон Мерабу ответила Хаят.

— В таком случае, о прекраснейшая, единственная из женщин мира, моя греза, скажи мне: согласишься ли ты стать моей женой?

Хаят замерла.

— Почему ты молчишь, моя любовь?

— Но разве тебе мало того, что мы все время вместе?

— Да, моя прекрасная, мне этого мало! Ибо я, если уж вы все называете меня халифом, хочу воздать тебе поистине царские почести. Ты куда более меня достойна править городом, ты более, чем любой смертный, достойна великого имени правительницы. Но если я не могу тебе дать в точности такого же имени, то прошу лишь о том, чтобы стала равной мне и стала частью моей жизни во всем — от трона до ложа. Скажи мне, моя греза, согласна ли ты?

Хаят молчала, ибо была изумлена. Никогда (так ей казалось сейчас) и никто ее, Душу города, не звал замуж… Должно быть, роль советницы и наложницы для Хаят ранее устраивала любого из Избранных.

«Быть может, потому и умирал Медный город со смертью каждого из них… Быть может, Мерабу удастся превратить свой город в город вечный, не исчезающий с лица земли вслед за смертью свое го халифа».

Это были мысли, продиктованные разумом. Но душа, обычная душа обычной женщины, просто пела, ибо она давно уже мечтала быть именно женой, а не «единственной», «прекраснейшей» или «прелестницей».