Влюбленный
Шрифт:
Село Берестовка. Дворы напичканы военными машинами, танками, дальнобойными орудиями. Сады, палисадники, дворы — всё обрело военный, угрожающий вид. Всюду люди с бляхами на груди. Отборные карательные части СС.
Меня встретил высокий, атлетически сложенный немец, одетый по — летнему — в трусах, в сапогах и с пистолетом на боку. Он подлетел ко мне, как ястреб, и закричал:
— Шпион! Парашютист! Капут! Расстрел!
— Воды, Дайте немного водички, — взмолилась я.
— Никс воды! Никс воды! Расстрел, капут!
Через некоторое время немцев прибавилось, меня отвели в сарай, где в
— Раздевайся!
— Не могу. Стыдно, — заплакала я и задрожала всем телом.
— Не могу? — взвился немец — атлет. — А к фронту идти можешь?!
— Раз-де — вай — ся! — закричали все в один голос. Несмотря на мое сопротивление, сорвали одежду, раздели догола. — Она партизан! Под кофтой платье, рубаха, костюм. Парашютистка!
Обыскивая, они растрепали мои Волосы, Залезли грязными руками В рот, заставили приседать, подпрыгивать, наклоняться. И— Хохотали. ВИх зверских действиях я видела похоть. ИхБыло семеро — здоровых, остервенелых парней. они швыряли меня на прелую солому, хватали за грудь, за ноги.
Послышался какой-то окрик снаружи, и «обыск» прекратился.
Меня вытолкали из сарая. Шеф в трусах отдал последний на сегодня приказ:
— В баню! На ночь в баню! Утром — расстрелять!
Стемнело.
В селе Берестовка баня была двухэтажная. Когда я подходила к ней, на улицу вывалилось не меньше сотни разгоряченных немецких солдат — за ними из двери клубами вырывался и весь их противный, кислый, скверный дух.
Я переступила порог и чуть не упала, поскользнувшись в мыльной луже. За моей спиной загремел замок.
В углу я заметила бочки с водой. Вода была отвратительной на вкус, но я с жадностью выпила. Отдышалась и еще выпила и пила до тех пор, пока от прилива тошноты не закружилась голова.
У стены темнела небольшая куча травы. Я Потрогала — свежая, пахучая трава. для чего она здесь? Я Покрыла травой лавку и легла на нее. запах травы напомнил мне о детстве, об отце. Я Чувствовала, как постепенно унимается боль.
«Галя, Галочка, крепись! Ты идешь на великое дело во имя жизни, счастья. Будь мужественной и терпеливой. Ты должна снести все муки, иначе провал. Ты должна спрятать себя так глубоко, чтобы никому в голову не приходило, кто ты есть на самом деле. Ты легкомысленная девица, тебя интересует только любовь, только развлечения. Вэтом твое спасение, Галочка!»
Пар рассеялся, сделалось очень сыро.
Снаружи клацнул замок, и дверь тихонько отворилась.
— Матка… а? Матка, ты где? — окликнул меня вкрадчивый голос старика.
Прикрыв за собой дверь, немец — старик, видимо охранник, пошарил лучом фонарика по мокрым стенам и полу и приблизился ко мне. Япочувствовала его мягкую — как умоего отца — руку. Старик Присел на лавку рядом со мной и стал гладить мои волосы.
— Я Тебе принес хлеб с мармеладом. это мой ужин, дочка, Возьми. поешь, родная моя девочка, это отец тебе дает.
Старик говорил негромко, перемежая немецкие и русские слова, но я поняла все.
— Глупая, тебя же убьют. Ты Не видела жизни. да разве можно.
Ее узнать, когда тебе восемнадцать? у меня такая же
дочь, как ты.Только Волосы у нее длинные, волнистые. Мы Не хотим войны. семья хорошо. дети хорошо. работа хорошо. война нехорошо.
Я Сидела на скамье и ела ужин немецкого охранника. луч фонарика, стоявшего на полу, бил в деревянный потолок, образуя подобие луны над моей головой. когда я закончила, старик поднялся и, понизив голос, сказал:
— Слушай, дочка. ночью могут прийти молодые. поиграться. кричи, не давайся. кричи, что заразная, что больная, что у тебя сифилис.
Я Вцепилась в старика:
— О, не нужно сюда заходить, отец! скажите им, что не нужно. Я Беременна! Я Больна!
— Да разве они послушают меня, дочка? Разве я могу?.. — Вздыхая, старик отстранился, и мне показалось, что он провел рукой по своей военной форме, давая понять, что он в стане врагов.
Когда охранник ушел, я снова улеглась на свою травяную постель. Не успела я задремать, как вдруг слышу: клацнул тяжелый замок. Меня точно током прошибло.
Дверь с треском распахнулась.
Несколько безумных лучей заметались по бане, пока не ударили мне в лицо.
— Фрау! Фрау! — заорало несколько голосов. — Фрау — корош!
Я спрыгнула со скамьи и забилась в угол.
— Что вам нужно? — закричала я. — Что вам нужно?! Я за — разная! Заразная — а-а — а!
— Я — a, я — а! — хохотали немцы. — Заразная — корош фрау!
Все, что произошло дальше, не поддается описанию. Если ад в Преисподней — это огонь, то ад на земле — это насилие, когда тебя разрывают на части, сминают в ком, кусают, грызут и обливают мерзостью. Я Была раздавлена, расплющена, выжата, уничтожена. меня не осталось… Я Потеряла сознание.
Очнулась под утро. Слышу женский голос:
— Посмотри, женщина в бане лежит. Кто это затянул ее туда?
Немцы. Не знаешь? А Кто такая?
— Ясное дело, если бросили в баню, значит, наша.
— Мертвая?.. Живая?
— Молодая…
Я открыла глаза. Никого. Пусто.
— Живая! Она живая!
— Слава Богу, что живая!
Что это? Никого нет, а голоса слышатся так явственно. Совсем близко. Я обвела взглядом помещение и вдруг заметила в потолке большую щель и за нею какое-то движение. Да, конечно, там ведь второй этаж, видно, склад или каморка. К женским голосам примешался мужской, позвал их, и вскоре стихли и движения, и голоса.
Я лежала на мокром цементном полу, понимала, что нужно подняться, но не могла, не было сил. Наконец с трудом оторвала тяжелую, как чугун, голову, но она снова бессильно упала… Жить не хотелось. Незачем было жить. «Повеситься! — промелькнуло в голове. — Да, да! Вон крюк». Я нащупала на полу ремешок от юбки. «Ну, вот и хорошо!» Только бы добраться до крюка. У Меня появилась цель, задача, она придала мне сил. превозмогая боль, я кое — как поднялась на колени, потом, ухватившись за край бочки, подтянула себя, поднялась на ноги. руку обдало прохладной водой. Я Взглянула на свое отражение в бочке. сосредоточенное, слегка опухшее лицо девушки. «Да ведь она любит жизнь, эта Галя! Она любит все возвышенное, чистое, — звучал внутри мой собственный голос. — КТО сказал, что это конец? Разве этого конца ждут от меня мои друзья, Илья, тетя Марфа?»