Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

Через два месяца к Богрову снова явились гости: два давних знакомых из парижской анархистской группы «Буревестник». Эти парни оказались покруче. Одного из них Богров знал по кличке «Вася», второй никак не назвался. От имени ревизионной комиссии «Буревестника» они потребовали вернуть деньги, растраченные им еще в 1908 году, — 520 рублей. Богров отчаянно торговался и скостил сумму вдвое. Сроку ему дали два дня, но когда пришли снова, то сказали, что «на прежнее решение не согласны и что требуют все деньги сполна». Неясно, чем они ему угрожали, но, видимо, чем-то серьезным. Ему пришлось подчиниться. 150 рублей он выпросил у матери, 210 — у отца; остальные 160 наскреб сам. [338]

338

Показания Д. Богрова жандармскому подполковнику П. Иванову от 10 сентября 1911 г. См. «Столыпин. Жизнь и смерть», стр. 159.

Выпроводив крутых «буревестников», Богров полагал счеты с прежними товарищами поконченными. Но не тут то было. В июле он получил заказное письмо из Парижа, подписанное четырьмя «буревестниками». В крайне враждебном тоне от него требовали ответа по поводу ряда провалов за несколько лет. А в августе к нему явился еще один старый знакомый, «Степа». Подлинное его имя Богров не знал (или утаил на допросе), зато сообщил о нем некоторые подробности. «Степа» был отпетый террорист. Однажды, идя выполнять какой-то подготовлявшийся террористический акт, он увидел, как на улице офицер распекает солдата, не отдавшего ему чести. Душа «Степы» взыграла, и он тут же разрядил в офицера свой браунинг. С каторги ему удалось бежать, и он без копейки денег появился в Киеве. Тогда-то (в 1908 году) и познакомился с ним Богров, но в Охранное отделение на него не донес, а дал ему восемь рублей и адрес конспиративной квартиры в Черкассах. Оттуда «Степе» удалось выехать заграницу. Теперь он явился в ином качестве. Он сообщил, что в Париже над Богровым состоялся партийный суд, его провокаторская роль была полностью установлена. Листовка с изложением данных о его предательстве в ближайшее время будет распространена всюду, где он бывает, — в коллегии присяжных поверенных, в суде, в университете. От него отшатнутся, как от прокаженного. А следом за тем он будет убит, ибо ему вынесен смертный приговор. Но ему оставлен шанс — «реабилитировать» себя террористическим актом.

Желательной жертвой «Степа» назвал начальника Киевского охранного отделения Кулябко, но добавил, что, поскольку в конце августа в Киев съедутся двор и правительство, то появится «богатый выбор». Окончательный срок для «реабилитации» — 5 сентября. [339]

Можно ли верить этим показаниям Богрова? Думаю, не в меньшей степени, чем всем остальным его показаниям. Даже в гораздо большей степени. И вот почему.

Судя по сохранившимся документам, арестованного Богрова допрашивали четыре раза, но только три из этих допросов были сняты с него до суда: 1, 2 и 4 сентября. Столыпин умер 5-го, так что Богров первоначально обвинялся не в убийстве, а «в нанесении опасных поранений с целью лишения жизни». Это давало маленький шанс на спасение.

339

Там же, стр. 160–161.

Первый и третий допросы вел сотрудник Охранного отделения жандармский подполковник Иванов; второй — работник прокуратуры, следователь по особо важным делам Фененко. [340]

После третьего допроса — самого короткого и ничего к первым двум не добавившего — скорострельное следствие было закончено. 9 сентября состоялся военный суд. Он длился три часа. Судили уже за убийство. Смертный приговор был обеспечен, терять подсудимому было нечего.

Что именно говорил Богров на суде, навсегда останется тайной: стенограмма либо не велась, либо была уничтожена. Но на суде вскрылись какие-то неожиданные обстоятельства, что и заставило подполковника Иванова 10 сентября еще раз допросить Богрова, — уже приговоренного к повешению и отказавшегося ходатайствовать о помиловании.

340

Оба в это же время вели расследование убийства Андрюши Ющинского - на фоне ритуальной агитации черной сотни. Фененко, работник уголовной полиции, категорически отказался от ритуальной версии и от ареста Менделя Бейлиса, после чего дело у него было фактически отнято и передано Охранному отделению. Ордер на арест тотчас был выписан, и за Бейлисом явился отряд жандармов во главе с полковником Кулябко.

Богров умел лгать, поэтому его показания не могут не вызывать недоверия. Но даже протоколы трех досудебных допросов не обнаруживают ни малейшей попытки с его стороны смягчить свою вину и облегчить свою участь. Если он был не вполне искренен, то, только в той мере, в какой изображал из себя идейного революционера. Но, похоже, что на суде и на допросе после суда, когда все было решено окончательно и бесповоротно, у него уже не было сил доиграть эту роль. Тогда и выплыл визит Лятковского, затем — «Вася» с безымянным товарищем и, наконец, «Степа» со смертным приговором и предложением «реабилитироваться».

В романе А. И. Солженицына ничего этого нет и в помине, зато романный Д. Богров говорит Е. Лазареву:

«Я запланировал убийство Столыпина со всей тщательностью, и я готов исполнить мой план, чего бы это ни стоило. Он слишком хорош для этой страны — если позволите так выразиться. Я решил убрать его с политической сцены по своим собственным идеологическим соображениям». [341] И дальше: «Именно потому, что я еврей, для меня невыносимо сознавать, что мы продолжаем жить — позвольте вам это напомнить — под тяжелой рукой черносотенных лидеров. Евреи никогда не забудут Крушеванов, Дубровиных, Пуришкевичей. Вспомните, что произошло с Герценштейном. И Иоллосом. [342] А тысячи евреев, жестоко забитых до смерти? Главный виновник всегда остается безнаказанным. Так вот, я его накажу». [343] И еще через несколько страниц, уже «змеясь» по театральному проходу к своей цели, вынимая из кармана браунинг, Богров «слышит тихий, уверенный зов трех тысяч лет» [еврейской истории]. [344]

341

Здесь и далее цитирую в обратном переводе с английского - по изданию, которое только и могло вызвать отклики со стороны «американского еврейства»: Alexandr Sozlzhenitsyn. August 1914. The Red Wheel/Knot 1, Farrar, Straus & Giroux, New York, 1989, p. 499.

342

М. Я. Герценштейн и Г. Б. Иоллос, депутаты Государственной Думы от партии кадетов были убиты террористами черной сотни.

343

Alexandr Sozlzhenitsyn. August 1914. The Red Weal/Knot 1, Farrar, Straus & Giroux, New York, 1989, p. 499.

344

Там же, стр. 516.

Так романный Богров объясняет мотивы задуманного им убийства Столыпина.

Ну, а исторический Богров?

На первом допросе он показал:

«Покушение на жизнь Столыпина произведено мною потому, что я считаю его главным виновником наступившей в России реакции, т. е. отступления от установившегося в 1905 году порядка: роспуск Государственной Думы, изменение избирательного закона, притеснение печати, инородцев, игнорирование мнений Государственной Думы и вообще целый ряд мер, подрывающих интересы народа». [345]

345

Допрос Дмитрия Богрова от 1 сентября 1911 г., «Столыпин. Жизнь и смерть», стр. 147–148.

И на втором допросе:

«Я решил убить министра Столыпина, так как я считал его главным виновником реакции и находил, что его деятельность для блага народа очень вредна». [346] (Примерно так же, как мы помним, он объяснял свое намерение в разговоре с П. Лятковским). Высказывал ли он при этом свои сокровенные убеждения или только озвучивал стереотипные мнения революционной среды, этого мы не знаем. На последнем допросе (на мой взгляд, наиболее правдивом) он объяснял проще: «Тогда же ночью я укрепился в мысли произвести террористический акт в театре. Буду ли я стрелять в Столыпина или в кого-либо другого, я не знал, но окончательно остановился на Столыпине уже в театре, ибо, с одной стороны, он был одним из немногих лиц, которых я раньше знал [т. е. видел и мог узнать в лицо], отчасти же потому, что на нем было сосредоточено общее внимание публики». [347]

346

Допрос Дмитрия Богрова от 2 сентября 1911 г., там же, стр. 151.

347

Допрос Дмитрия Богрова от 10 сентября 1911 г. Там же, стр. 161.

Как видим, исторический Богров, в отличие от романного, объяснял свои мотивы не тем, что Столыпин слишком хорош для России и уж конечно не тем, что он должен быть отомщен за преследования евреев. Исторический Богров в одном случае называл Столыпина реакционером, подрывающим права и интересы народа, то есть считал его слишком плохим для России. А в другом случае просто тем, что кого-то он должен был убить, а Столыпина выбрал как наиболее заметную и им самим легко узнаваемую фигуру.

Любопытно также сопоставить романную и историческую версии решения Богрова отдать «предпочтение» Столыпину перед царем.

Романный Богров поясняет Лазареву:

«Я это хорошо обдумал. Если убить Николая, будет погром. Но погрома не будет из-за Столыпина. И, в любом случае, Николай только пешка в руках Столыпина. Более того, убийство царя ничего не даст. При его наследнике Столыпин будет продолжать свою нынешнюю политику с еще большей уверенностью». [348]

348

Alexandr Sozlzhenitsyn. August 1914. The Red Wheel/Knot 1, Farrar, Straus & Giroux, New York, 1989, p. 499.

В другом месте романа Солженицын достраивает ход мысли Богрова еще подробнее: «Этот царь — всего лишь название, не больше. Недостойная цель. Объект публичного осмеяния, полное ничтожество, которого заслуживает эта презренная страна. Зачем его убивать? Никакой наследник не сможет ослабить страну больше, чем этот царь. Уже десять лет здесь убивают министров и генералов, но царя никто не трогал. Люди знали, что делали. С другой стороны, если он будет убит или ранен, то поднимется такая волна мести, что опрокинет цель Богрова. Если бы царя убил кто-то другой, было бы неплохо. Но если это будет сделано в Киеве, и сделает это он, это вызовет страшный погром. Поднимется вся возмущенная чернь. Киевское еврейство — это его плоть и кровь. Погром — это то главное, чего Богров не хотел допустить на Земле. Киев не должен стать местом массового выступления против евреев — ни в этом и ни каком-либо другом сентябре. Он слышал тихий, но уверенный зов трех тысячелетий». [349]

349

Там же, стр. 515–516.