Вместо свадьбы
Шрифт:
— Что?
— Не смотри на меня так строго, дорогая. Я всего лишь предлагаю тебе составить мне компанию в поездке в Фробишер-Бей.
— Что?
— Эвелин, тебя забыли разбудить? — Он встал и бесцеремонно взял в ладони ее лицо. — Ты слышишь меня? Я сейчас еду в Фробишер-Бей: хочу развеяться перед тем, как на месяц уехать на необитаемый остров. Поехали со мной? Кстати…
Она проглотила очередное «что?» и сосредоточенно помотала головой:
— Нет, подожди. Прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас. Поторопись, туда едет наша машина, я обещал, что скоро буду.
— Зачем они мне?
— Не знаю. Может, пригодятся. У меня с балкона гораздо лучше видно рассвет.
— У меня тоже его неплохо видно!
— Ну все равно возьми. — Бернар положил ключ в карман ее пижамы. — Эвелин, прошу тебя, не тормози. Начинай одеваться, я подожду… Да не бойся ты! Я же видел тебя уже и в халатике, и без халатика… Почти.
— Не понимаю, зачем тебе сегодня в Фробишер-Бей?
— Я же говорю, развеяться. Мне тут скучно. Ну? Едем? — Он, не дожидаясь ответа, взял ее за руку и отвел в ванную. — У тебя есть пять минут. Время пошло.
Да, такого она не ожидала. Эвелин просто не могла поверить, что Бернар способен на такое. Нет, в каком-то смысле она уже привыкла не удивляться сюрпризам, которые подбрасывал ей этот человек, раскрывая себя с самых неожиданных сторон. Но все-таки сегодня Бернар превзошел самое себя.
То он был влюбленным Бернаром, готовым на все, то он был бесцеремонным Бернаром, без конца подтрунивавшим над ней, то он был заботливым и внимательным, а то принимался валять дурака и изводить ее глупыми вопросами.
Весь день они гуляли по городу, пообедали в ресторане, потом выпили вина в другом, сходили в местный музей. Потом пошли кататься на аттракционах (Эвелин так захотела), и все это время Бернар болтал без умолку.
Он вел себя как влюбленный школьник и как разнузданный пошляк одновременно. Порой Эвелин казалось, что за его дурацкими выходками кроется отчаяние. Но почему? Что его так мучает? Неужели все из-за того, что они расстанутся на месяц? Эвелин смотрела на него сквозь красный бокал с вином и не верила, что это так. Но даже если и так, то интересно, на что он рассчитывает?
— Эвелин, думаю, настало время поговорить серьезно, — вдруг сказал он.
— О чем?
— О нас.
Она немного заволновалась:
— Знаешь, уже вечер, на улице становится холодно, а это кафе скоро закроют.
— Правильно. Надо брать такси и возвращаться на базу. Или вызывать нашу машину, потому что такси обойдется в огромную сумму.
— Ты об этом хотел поговорить?
— Нет.
— А о чем?
— Я же сказал: о нас. — Он встал, обошел столик и поднял ее на ноги. Вид его был торжественен. — Эвелин. Я завтра уезжаю. И, возможно, у меня не будет более подходящей возможности сказать тебе все, что я хочу.
Из динамиков лилась тихая музыка. Немногочисленные посетители кафе были заняты друг другом…
Сейчас, по меньшей мере, признается в любви, а то и сделает предложение! — подумала Эвелин, и у нее почему-то захватило дух.
— Давай потанцуем? Как тогда…
— Когда? — машинально
спросила она, а Бернар почему-то испугался.— Н-нет. Это я немного… господи, правда, о чем это я? Прости, перепутал.
В самом деле, несмотря на то что уже год работали вместе и пережили не один праздник в компании, они ни разу не танцевали за все время знакомства.
— Перепутал?
Он словно начал куда-то торопиться:
— Ну да… давай просто… сейчас будем вместе. Мне так приятно, когда ты в моих руках. Мне приятно было нести тебя, когда ты… Нет, конечно, я очень испугался, что ты замерзла или повредила себе что-нибудь, но… — Он вдруг неожиданно подхватил ее на руки и закружил прямо среди столиков кафе, продолжая что-то говорить, говорить…
Эвелин всерьез испугалась. Это не было похоже на спокойного Бернара. Это было похоже на какой-то поток сознания. Может, он — сумасшедший?
— Нет, — ответил он, словно прочитал ее мысли, и опустил ее на ноги. — Нет. Просто я очень счастлив сейчас. И очень несчастлив оттого, что это «сейчас» заканчивается. И нам надо домой. А завтра…
Эвелин вдруг все поняла. Она вспомнила, как Бернар смотрел на звезды в ее день рождения и как легко прозвучали и, наверное, трудно дались ему эти заветные слова: «Я тебя люблю».
Он боится ее. Боится и отчаянно любит, поэтому ведет себя так по-дурацки весь день. Ведь это последний день. И первый. Их первый общий день, когда они просто так, без всякого веского повода решили провести его вместе. Целый день! Если бы она кого-то так же сильно любила, она тоже, наверное, вела бы себя не совсем адекватно.
И Эвелин, желая подарить ему надежду и не очень хорошо понимая, насколько она будет разрушительна для Бернара, притянула его к себе и поцеловала в губы. Он начал отвечать, но как бы нехотя. Словно ему было лень это делать или неприятно. И это совсем не вязалось с тем, что он только что говорил.
— Бернар, ты не хочешь меня целовать? — спросила она, чуть отстраняясь.
— Нет, не хочу.
— Почему?
— Потому, что ты жалеешь меня. А мне не нужна твоя жалость.
— Я не жалею тебя. Я просто так хочу…
Ей казалось, что он весь дрожит, словно в лихорадке. Что он с трудом сдерживает себя, чтобы не взорваться. И что его терпение висит на волоске.
— Эвелин, пойдем прогуляемся. Все равно мы уже всюду опоздали, и возвращаться на такси — наша судьба. Какая нам разница?
— Ну… пойдем.
Они вышли на воздух, и Эвелин посмотрела на небо. Оно было еще светлым, но где-то в глубине его уже были видны звезды. Как тогда.
— Ты собирался мне что-то сказать.
— Я?
— Да. Нет?
— Да.
— Говори.
Он встал перед ней, словно провинившийся школьник, и сказал:
— Эвелин, я — дурак.
— Что?
— Я дурак. Я промотал свой последний шанс. Мне остается только сознаться тебе в этом… И все.
— Какой шанс? Какой дурак?.. О чем ты, Бернар? — Она взяла его за плечи и снова почувствовала, как сильно он дрожит. Впрочем, может быть, это от холода. — Что происходит? Ты можешь мне объяснить?