Вначале их было двое...
Шрифт:
Вот он работает трактористом, и она встает до зари, наливает воду в радиатор, чистит трактор, все делает, чтобы облегчить сыну работу.
Позднее, когда сын стал бригадиром полеводов, она все устраивала так, чтобы он, выгадав время, мог задержаться дома, поесть не торопясь и отдохнуть как следует.
Живущая в соседнем колхозе Геся не раз убеждала мать переселиться к ней.
— Что тебе тут делать одной? — говаривала дочка. — У меня тебе будет куда легче: я буду за тобой присматривать, ни в чем тебе не будет отказа.
— Никуда я отсюда, доченька, не поеду, — решительно отказывалась
В каждую годовщину смерти ее сына все родные и друзья собираются, бывало, у Брохи, чтобы добрым словом помянуть Вениамина. А сегодня, как назло, ни одной живой души, даже Геся и та не явилась. «А ведь всегда первая приходила, — озабоченно думает Броха, — уж не случилось ли, не ровен час, с ней чего дурного, быть не может, чтобы Геся забыла об этой годовщине».
Но всего больней было Брохе оттого, что живущая за стеной в одном с ней доме сноха Эстер не удосужилась — в такой-то день! — заглянуть к ней хоть на минуту.
«Как знать, может, и впрямь она спуталась с Меером, и теперь уже ни к чему ей вспоминать о Вениамине!» — с горечью подумала Броха.
Да и то сказать — пока не вернулся Меер в колхоз, Эстер не забывала о погибшем муже. Она была как родная дочь, всей душой была предана свекрови, старалась угадать ее малейшее желание, все делала за нее по дому — и полы, бывало, вымоет, и уберет, и обед сготовит. Только и слышишь от нее:
«Отдыхайте, мама, не утруждайте себя. Я помоложе вас, сама со всем справлюсь».
Горькое одиночество, вошедшее в ее дом после гибели мужа, еще крепче связало Эстер со свекровью: общее горе еще больше сблизило двух осиротевших женщин.
Затоскует Броха — и у Эстер всегда найдутся слова утешения и ласки. А когда случалось Эстер услышать, что какая-нибудь мать или жена получила весть от, казалось бы, безвозвратно потерянного сына или мужа, вдруг объявившегося то ли в партизанском отряде, то ли в госпитале, то ли еще где-нибудь, — со всех ног кидалась молодая женщина к своей свекрови, чтобы рассказать ей об этом.
Вот и война кончилась, вот и мирные годы идут чередой, а сноха с ребенком по-прежнему живет рядом с Брохой.
«Жалко бедняжку, — не раз задумывалась Броха о судьбе Эстер, — в одиночестве проходят ее лучшие годы, и нет им возврата. До каких же это пор жить ей безутешной вдовой?»
Так думала Броха, и все же ее радовало, что сноха так привязана к ней, что свято чтит она память мужа и что никто другой не тронул ее вдовьего сердца. Броха чувствовала: Эстер все еще верит, что муж ее жив и вернется домой рано или поздно.
Но сегодня другие мысли лезут в голову старой Брохе — мысли о том, что Эстер потеряла эту веру и что только она одна, старая мать, все старается себя убедить, — мол, вернется еще в ее дом счастье вместе с вестью от горячо любимого сына.
Бесшумно открылась дверь, и в комнату проскользнул внук Брохи Семка — смуглый, остроносый мальчонка с длинными худыми руками
и озорными глазенками.— Поди, поди сюда, мой мальчик, — позвала его Броха, — где это ты был, мой ненаглядный?
Но Семка не ответил — как завороженный смотрел он на тихо мерцавшие свечи, не в силах отвести восхищенных глаз.
— Бабушка, зачем ты свечи зажгла? — спросил он Броху.
— Сегодня годовщина смерти твоего папы. У нас в обычае зажигать свечи, чтобы помянуть покойника, — серьезно, как взрослому, объяснила Броха.
Семка был не по летам понятливым мальчиком.
— Так ведь свечи скоро погаснут. Что же, погаснут они и мы забудем папу? Нет, надо придумать что-нибудь другое, что бы всегда напоминало о нем.
— Ну, а что бы ты придумал, мой мальчик? — спросила Броха, поднимаясь со скамейки. — Самое главное — не забывай своего папу, помни его всегда.
Брохе хотелось излить перед внуком душу, пожаловаться ему — обидно ей, горько, что его мать в этот поминальный вечер не нашла свободной минутки, чтобы зайти к бабушке и вместе с ней помянуть отца.
Броха подошла к стоящему посреди комнаты внуку, взяла его за руку и подвела к комоду, на котором стояли поминальные свечи, а рядом с ними — фотография Вениамина, присланная им с фронта незадолго до гибели.
Мальчик, как и каждый раз, когда бывал в комнате бабушки, жадным, пристальным взглядом уставился на карточку.
— Правда, бабушка, я похож на папу? — спросил он.
— Правда, родной мой, правда, — ответила Броха, погладив внука по голове, — маленьким он был совсем такой, как ты.
— Такой, как я? Правда, бабушка? А когда я вырасту, я тоже буду таким, как папа?
— Если будешь хорошим.
— А какой он был, мой папа? Расскажи, бабушка. Я так люблю слушать, когда ты говоришь о нем!
— Он был преданным сыном и всегда меня слушался.
— А разве я не слушаюсь мамы?
— Конечно, слушаешься. Только твоя мама…
Семка насторожился, выжидая, что же бабушка скажет о маме. Но Броха сразу умолкла, будто язык прикусила. Она вспомнила, как однажды, не подумав, сказала внуку, что мать приведет к ним в дом другого папу и сделает его, Семку, пасынком. С тех пор внук не дает бабушке покоя, все допытывается, что это значит — пасынок.
Вспомнив это, Броха постаралась замять неприятный разговор.
— А где твоя мама? Разве она забыла, что сегодня годовщина смерти твоего папы? — спросила она внука.
— Мама, кажется, ушла с дядей Меером, я их с раннего утра не видел, — ответил Семка.
— Стало быть, твоя мама с дядей Меером ушла на весь день, а заглянуть на минутку сюда, чтобы папу помянуть, так и не удосужилась, — сказала внуку Броха, и снова острая боль ужалила ее сердце.
— А может, она занята, — попробовал выгородить свою маму Семка.
Но Броха только рукой махнула, пробормотав про себя:
— Занята! Только чем занята…
Печальная стояла она около внука, переводя с него рассеянный взгляд на карточку сына. И тут ей снова бросилось в глаза их поразительное сходство. И на мгновение почудилось Брохе, что не внук, а маленький сын ее Вениамин стоит рядом с ней. И, крепко прижав мальчика к груди, она прошептала: