Вне закона

Прежде чем я смог что-либо сказать или сделать, Иванов приоткрыл высокие ворота пуни и канул в ливень. Я был ошарашен поступком Иванова. На меня пристально посмотрел один из бандитов.

— Понос у него, — пробормотал я.

В любую минуту может хлопнуть дурацкий выстрел этого труса Иванова! А еще десантник, командир группы разведчиков!.. Баламут закуривает уже в пятый раз, рассыпает махорку… Мне то неудержимо хотелось броситься с кулаками на бандитов, то подмывало убежать вслед за Ивановым куда глаза глядят. Но я вспоминаю плач Алены на полатях и весь наливаюсь обжигающей ненавистью.

За бревенчатыми стенами пуни отшумел ливень. В щели брызнул солнечный свет. Стало совсем тихо.

— Вот что, начштаба, — говорю я чужим голосом Баламуту. — Дело за присягой. Пусть примут партизанскую присягу, а потом все мы пойдем в отряд, где их командир уже, наверно, с нашим самогонку попивает. Построй их, начштаба.

Баламут, понимающе блеснув глазами, уверенно построил бандитов, выкрикивая команды как на плацу училища.

— Читай присягу! — сказал я ему.

Баламут растерялся. Никто в нашем отряде не принимал партизанской присяги. Бандиты замерли по команде «смирно».

«Проклятый Иванов! — подумал я с остервенением. — Мы все простим тебе, только не стреляй!»

«Скорей! Скорей! Ты же читал листовку с текстом партизанской присяги, листовку, сброшенную советским самолетом».

— Я, гражданин великого Советского Союза… — начал я твердо.

— Я, гражданин Великого Советского Союза… — хором повторили за мной бандиты. Я почувствовал, как, побеждая страх, закипала во мне неуемная ярость.

— …вступая в партизанский отряд…

Бандиты коверкали слова наспех сложенной присяги, бездумно, как попугаи, повторяя слова — слова о честности, о святости долга, о преданности Родине.

— А если по слабости, трусости или по злой воле я нарушу свою присягу, пусть я умру позорной смертью от партизанской пули!..

— Все! — сказал я и вдруг неожиданно для себя самого в полный голос произнес первую в жизни команду: — Кру-у-у-гом!

Как один человек, бандиты автоматически выполнили команду. Десятизарядка слетает с плеча. Одна за другой десять пуль. Баламут тоже ударил в упор, косит слева направо длинной очередью… Вот так им! За Алену, за Надю!..

И вот бандиты лежат неподвижно. Магазин моего полуавтомата пуст, ствол накален. Лишь один из бандитов успел сделать шаг в сторону. Остальные упали без крика, без стона.

Так им! За Аленушку, за Надю… Хотя — почему за Надю?..

— Никогда не думал, что одиннадцать человек — такая куча народу, — проговорил шатким голосом Баламут. Он провел рукой по лоснящемуся от пота лицу. — Одно жаль, не успели объяснить им, что это за Аленушку, за грабеж, за попытку замарать наше партизанское звание. Эх, вот так бы истребить всю нечисть, всю погань на земле!

Я почувствовал вдруг страшную слабость — мне захотелось лечь, зажмурить глаза…

6

На дне вещевого мешка одного из бандитов Баламут нашел пачку листовок: «Белорутины! Фюрер вас любит!..»

На обороте листовки мы написали: «Предателям и бандитам, скрывающимся под маской партизан, нет места на советской земле».

— Иди сюда! — все тем же шатким голосом позвал меня Баламут. — Радуга на дворе! Бури как не бывало. Над сияющим лесом в дымной синеве повисла волшебная и почему-то двойная радуга с удивительно яркой зеленой дугой. Я уже знаю — такая радуга обещает чудесную погоду… Еще крепче запах цветущей ржи, звончей и громче заливаются птицы…

Я прислонился спиной к стене, к мокрым бревнам, от которых шел парок. Я едва держался на ногах и тяжело дышал. К горлу подкатил тугой едкий ком. Странно — так просто, ни грома, ни взрыва бешеной музыки, как в кино, в самые эффектные моменты. Стояла потрясающая тишина. Вместо шумовых эффектов на деревне тоненько проблеяла коза.

Следы перед пуней смыло дождем — следы четырнадцати человек (не считая Иванова), вошедших в пуню. А вышло — это было видно по свежим следам — только двое…

Баламут сбегал в деревню за Боровиком. Они вернулись с подводой, оба бледные, тихие. Мы погрузили на подводу оружие бандитов и выехали на деревенскую улицу. Вокруг столпились осмелевшие старики и ребятишки Заболотья. Они с великой охотой согласились предать бандитов земле. Один из бородатых селян, безногий дед с костылем, сказал нам:

— Только вы, братишки, сымите с их все армейское — расейскую форму сымите. Не годится, чтоб эти бандюги в нашей солдатской одежде землю парили…

— Жалко, вы их атамана не порешили, — сказала заплаканная пожилая женщина. — Это он над молоденькими девушками измывался!..

Жители запрудили всю улицу, возбужденно расспрашивали нас об уничтожении шайки.

— А теперь, товарищи дорогие, — объявил дедан с костылем, — хотя и все нас грабили, кому не лень, но коли не побрезгуете, то всем миром угостим…

В эту минуту к толпе подкатила подвода. На ней возвращался атаман банды со своим адъютантом. Сопровождал их один из наших партизан — казах Нурдим Алихалуб. Он о чем-то весело судачил с двумя бандитами.

Заболотские жители отхлынули от нашей телеги, стали поспешно расходиться.

— Руки вверх! — крикнули мы с Баламутом, бросаясь к бандитам.

Я тут же вспомнил, что мы оба забыли перезарядить наше оружие. Атаман схватился за маузер, но руки у него тряслись, пальцы срывались. Баламут приставил дуло незаряженного автомата к его молодецкой груди. Я держал на мушке перепуганного адъютанта. Алихалуб сначала растерялся, а потом, бросив вожжи, соскочив с подводы, принялся возмущенно кричать:

— Что вы делаете?! Это свои парни, они хотят присоединиться к нам! Из лагеря бежали! Мы с ними в лесу столкнулись, они нашего одного нечаянно ранили, но они свои ребята!..

Мы отобрали у бандитов автомат, винтовку и маузер и повели их к пуне. Я шел с Алихалубом и скороговоркой рассказывал ему об Алене, о ночных погромах, показал ему листовки. Когда бандитский атаман вошел в пуню, глаза его полезли на лоб, он упал на колени и что-то затараторил.

— Знаем, знаем! — сказал, поднимая автомат, Баламут. — Фюрер вас обожает, а мы нет…

Одиннадцать и эти двое. Чертова дюжина!..

Алихалуб сорвал с плеча карабин.

— Не стреляйте! Я все скажу, все, — завизжал атаман.

— Обожди! Нурадим! — крикнул я Алихалубу. — Их надо допросить!

Но было уже поздно. Алихалуб уложил атамана, а Баламут — адъютанта рядом с остальными бандитами. Алихалуб весь дрожал. На перекошенное мукой лицо его страшно смотреть. Обратно к подводам он шел точно пьяный, волоча за собой карабин.

Опять окружили нас жители Заболотья.