Внедрение

– Увезли ее ночью. И больше никто про нее не слышал. Ни приговоров, ни дел, как сгинула. Я, вот, не хочу, чтоб с тобой также. Время, конечно, другое было, да люди-то те же остались. Да не так уж и давно. Тридцать лет с небольшим.

– И я не хочу, чтобы так. Только я не ведунья. Я сама еще не понимаю, кто.

– А что тут понимать? Дар есть? Есть. Молодая ты совсем, да подгадаешь, когда чего будет.

– Это точно, не угадаешь, – я взяла еще конфетку.

– А то, что с даром, так не сомневайся. Ты думаешь, у других не так? Да кто ж знает, что и как к кому приходит? Вон и в журналах пишут: то одного молния ударила, и он математик стал великий, другой после комы на языке испанском заговорил, как на родном. Да мало ли случаев. Вот и у тебя проснулось.

– Есть такое дело. Знать бы еще, зачем.

– Так понятно, зачем. Послужить своим даром надо. Если в землю закопать, то горе такому человеку. Нельзя, чтоб талант был, и не использовать.

– А что только у меня? Только у мамы, думаю, тоже может проявиться. И у тебя.

– У меня поздно уже проявляться, – бабуля смеется, – тут в первую очередь понимание нужно, шило в одном месте, чтоб толкало вперед, тогда чего надо и появится.

– Считайте, что шило у меня есть.

– Слышь, Машенька, я к чему клоню-то. Ваське бы помочь.

– А что с ним? Заболел?

– Ага, заболел. До слез, сидит и плачет. Пить не хочет, – и, видя мое непонимание, добавляет, – водки он не хочет, устал от запоя. А бросить никак. Про ведунью я сказала. Так вот она от пьянства помогала, как-то заговаривала. Может, и ты попробуешь? Понимаю, девчушка ты малолетняя, но других- то нет. В больницу если, так там на учет поставят, лекарств наколют, а все одно потом пьют. Кодируют еще, но это в город надо ехать, и не всем помогает, снова начинают. А скоро Новый Год. Ему же, как в рот попадет, так все, беда. Уж жизни не рад. А какой мужик был! Руками все умеет, добрый, на гармони песни играл. Ему еще пятьдесят лет, а уже на себе крест поставил.

– А сейчас-то он где?

– Так дома. Я мигом! Машенька, ты посиди, схожу за ним.

– Бабуля, я только посмотрю и ничего не обещаю.

– Вот-вот, только посмотри, – баба Лида резво встала и ушла.

Меня принимают за ведьму? Неожиданный поворот, но вполне доступное объяснение. Ведунья – лучше звучит. Отказывать в лечении нельзя. Просят помощи, надо постараться. А на счет опасности бабуля права. Я и сама это чувствую. Надо придумать маскировку. «Разработать легенду», – пронеслось в памяти, угу, народ любит легенды. А это еще откуда? Но додумать не пришлось. Дверь открылась. Баба Лида тащила за рукав дядю Васю:

– Ты, главное, вопросов не задавай, какая тебе разница, все одно, говоришь, жизнь не мила, – убеждала она его.

– Здравствуйте, дядя Вася, – я стою, чуть наклонив голову на бок. Волосы сегодня заплела в косичку, которая достает до середины лопаток.

– Вот, – дядя Вася растерянно улыбается, – вот оно как, доча.

– Не говорите ничего, – показываю на диван, – просто ватник снимите с валенками и проходите сюда. Достаю иглы, которые еще остались. Они пока не нужны. Но как-то обставлять дело надо.

– Бабуля, посидите на кухне.

Уложила дядю Васю на диван, отрешаюсь от всего окружающего, собираюсь:

– Закройте глаза, я просто посмотрю. Если что-то можно сделать, скажу.

Вглядываюсь в воздух вокруг мужчины. Мне нужна причина тяги к водке. Мир вокруг растворяется, уходит в размытый туман. Воздух, напротив, сгущается и приобретает структуру. Я вижу от солнечного сплетения мужчины серый шланг метра полтора, а на другом конце шланга амебообразное существо со щупальцами, которые колеблются, и одно подходит к голове. Существо тоже меня замечает и начинает ворочаться. Я раздвигаю вокруг себя кокон для защиты. Он голубоватый, с желтыми и оранжевыми всполохами. Сначала займусь головой. Подношу руки ко лбу, начинаю тянуть щупальце. Оно дергается, но я сильнее. Отвожу его в сторону, но только отпускаю, как оно возвращается назад. Нужно закрыть дорогу. Перед глазами возникает начертание. Понимаю, – «Запрещающий знак». Руны или иероглиф какой-то цивилизации. Вспомнила про оставленные на столе краски. Набираю кистью красный цвет. Щупальце сейчас выдергивается быстрее. Наношу на лоб круг и в него вписываю знак. Получилась печать. Несколько щупалец колышется рядом, но к голове не подходят. Теперь основной шланг. Пытаюсь выдернуть руками. Нет, сидит крепко. Чувствую исходящую от сущности ненависть и ко мне, и к дяде Васе, ко всему. Напрягаю силы, в руках свечение усиливается. И я вонзаю лучи в шланг. «Уходи, нет твоей власти, нет твоей власти, нет твоей власти», – повторяю все время, выбирая интонацию и звуковые переходы. Когда подбираб правильно, шланг слабнет и дрожит. Вытягиваю его. Уф! Вышел. Откидываю. Сущность зависает, а я поднимаю свитер и рубашку с майкой. Дядя Вася мне помогает и держит, пока рисую желтой краской знак, уже другой. Больше ничего не вижу, Предметы приобретают четкость. Сажусь на диван рядом с пациентом.

– Баба Лида, заходи.

– Уже все? – она заходит в комнату.

– Нет, не все. Водку то не принесла. Как иголки ставить буду?

– Ой, водку-то, – бабуля исчезает за дверью. Через минуту на столе появляетсяпочатая четвертушка и клочок ваты.

– Сейчас поставим чего-нибудь, – беру ватку, протираю виски и ввожу две иголки над ушами, – пусть минут пятнадцать постоят.

Эти точки должны укреплять волю и рвать зависимости. Едва вижу, что они равномерно перетягивают прожилки энергии между собой. Я очень устала.

– Ну как? – подает голос дядя Вася.

Вместо ответа смачиваю обильно водкой вату и подношу ему к носу.

– Да чтоб! – пациент бледнеет и поворачивается к полу, чтобы тошниться, – фу, убери. Не могу и нюхать. Это что, иголки так действуют?

– И иголки тоже. Дядя Вася, если будешь себя водкой поить, все вернется и сильно хуже. Тогда долго не протянешь.

– Да ненавижу я ее, доня. И себя, слабака, ненавижу.

– Теперь ты не слабак, но если к себе подпустишь, не взыщи, больше помочь нельзя будет.

Иголки я сняла. Надо еще заготовить. Дядя Вася ушел.

– Получилось, гляжу. Только на тебе лица нет. Давай-ка я блинов напеку. С Шольши мне молока привезли, так сейчас настоящие сделаю. Бабуля ушла разводить тесто, а я улеглась на диван и тут же уснула.

Когда проснулась, было темно, и на улице, и в комнате. На кухне вполголоса разговаривали мама и бабушка. Очень хотелось есть. Встала и, жмурясь от света, заглянула на кухню. На столе тарелка с горкой блинов, в вазочке варенье.

– Доча, ты ж не обедала, – мама старалась держаться спокойной, – давай садись. Сейчас еще чайник поставим.

– Ну, я пойду, – засобиралась баба Лида. Кухня у нас тесная, втроем сидеть уже неудобно. И проходя мимо шепнула: «умничка».

Блины были еще горячие, поджаристые, с такой корочкой по краям, какую дает при жарке сливочное масло. Чай вскипел.

– Может, это у тебя так переходный возраст проявляется? – мама налила чаю и себе.

– Ага, переходный. Оттуда – сюда, – версия мне понравилась, можно списать на нее много чего.

– Баба Лида рассказала про твое лечение. Не думаю, что иголки так помогут. Наверное, самовнушение такое у Васи. А болью от игл закрепилось. – Мама задумчива. Ей надо для себя объяснить ситуацию, и она ищет выходы.

– Конечно, внушение. Он сам очень хотел бросить пить. Остальное – детали, которые и освещать ни к чему.

– А тебе эти детали не повредят?

– Не знаю, – мне и самой это интересно, – но сил отнимают много. Ты не беспокойся. Шило в мешке не утаишь. Только всем не надо знать, что это шило и что за мешок.