Внесите тела

Кажется, Кингстон не озаботился подумать о похоронах.

– Дай Бог, – говорит он, Кромвель, ни к кому в особенности не обращаясь, – чтобы комендант не забыл приспустить флаги.

– Их приспустили два дня назад, сэр, когда хоронили ее брата, – отвечает кто-то.

За прошедшие дни комендант немало навредил своей репутации, хотя король держал его в неведении до последней минуты, и, как впоследствии признается сам Кингстон, все утро ему казалось, что вот-вот прибудет посланник из Уайтхолла: даже когда королева всходила на эшафот, даже когда снимала чепец. Кингстон не подумал о гробе, поэтому срочно освобождают деревянный сундук из-под стрел. Еще вчера сундук с содержимым собирались отправить в Ирландию, и каждую отдельную стрелу наточили нести смерть. Теперь на сундук глазеет толпа, он стал гробом для мертвого тела, достаточно широким для тщедушной королевы. Палач пересекает эшафот, поднимает отрубленную голову, заворачивает в льняную ткань, словно новорожденного, и ждет кого-нибудь, кто примет его ношу. Женщины сами опускают безжизненное вялое тело в сундук. Одна из них забирает голову у палача и кладет в ноги трупа – больше в сундуке места нет. Затем женщины, перепачканные свежей кровью, выпрямляются и с достоинством уходят, сомкнув ряды, словно солдаты.

* * *

Вечером в Остин-фрайарз он пишет письма во Францию, Гардинеру. Епископ за границей: притаившийся зверь точит когти, готовясь к прыжку. Убрать его с глаз долой было победой. Знать бы, как долго ему удастся удерживать Гардинера на расстоянии.

Жаль, что рядом нет Рейфа, который сейчас с королем или с Хелен, в Стипни. Он привык полагаться на Рейфа и никак не смирится с новым распорядком. Все ждет, что раздастся его голос или звуки шуточной потасовки, которую затеяли Рейф, Ричард и Грегори: пытаются спустить друг друга с лестницы или притаились за дверью, чтобы неожиданно выпрыгнуть из-за угла, – забавы, которыми не гнушаются мужчины двадцати пяти – тридцати лет, когда поблизости нет родственников постарше. Вместо Рейфа с ним мастер Ризли, вышагивает по комнате. Зовите-Меня уверен, что следует на манер летописца изложить события дня или хотя бы поведать миру о собственных переживаниях.

– Я словно стоял на высокой скале, спиной к морю, а передо мной полыхала равнина.

– Серьезно, Зовите-Меня? Так не стойте на ветру, лучше выпейте со мной вина, которое прислал из Франции лорд Лайл. Я держу его для себя.

Зовите-Меня принимает чашу.

– Я слышу запах пожарищ. Горят дома. Падают башни. Ничего не осталось, кроме пепла. Одни обломки.

– Обломки всегда на что-то сгодятся.

Обломки кораблекрушения вещь полезная: спросите любого жителя прибрежных земель.

– Вы толком не ответили на мой вопрос, – говорит Ризли. – Почему вы позволили Уайетту избежать суда? Только ради дружбы?

– Вижу, вы не слишком цените дружеские узы.

Он наблюдает, попался ли Ризли.

– И все же, – не унимается Зовите-Меня, – Уайетт не представлял для вас угрозы, не презирал вас, не унижал. Уильям Брертон славился высокомерием, многих осаживал, стоял у вас на пути. Гарри Норрис, юный Уэстон, они мешали вам, и теперь вы можете поставить рядом с Рейфом своих людей. И Марк, это ничтожество, без него воздух станет чище. Падение Джорджа Рочфорда заставит остальных Болейнов держаться тише, а монсеньор теперь и носа не высунет из деревни. Императору все произошедшее только на руку. Жалко, что лихорадка помешала послу прийти, ему бы понравилось.

Вряд ли, думает он. Шапюи брезглив. Но ты должен, если потребуется, встать с постели, чтобы самому увидеть результат того, чего так долго желал.

– Теперь в Англии воцарится мир, – произносит Ризли.

Слова Зовите-Меня вызывают в памяти что-то знакомое. Кажется, так говорил Томас Мор? «Спокойствие курятника, когда лисицы след простыл»? Он видит разодранные тушки, одни убиты ударом мощной лапы, остальные задавлены и искусаны, когда лисица в панике металась по курятнику, а куры заполошно трещали крыльями: растерзанные тушки обмоют, а следы от алых перьев впитаются в стены и пол.

– Все актеры мертвы, – говорит Ризли. – Все четверо, тащившие кардинала в ад, и бедный Марк, сочинивший балладу об их деяниях.

– Все четверо, – говорит он. – Все пятеро.

– Один джентльмен спросил меня: если Кромвель поступает так с мелкими врагами, то что он готовит королю?

Он стоит, глядя в темнеющий сад: вопрос, словно острый нож, вонзился между лопаток. Единственный из подданных короля осмелится задать его. Единственный решится оспаривать его преданность королю, преданность, которую он демонстрирует ежечасно.

– Надо же, – наконец произносит он, – Стивен Гардинер называет себя джентльменом.

Возможно, в маленьких мутных стеклах Зовите-Меня наблюдает неясное отражение: смятение и страх – чувства, которые нечасто увидишь на лице господина секретаря. Ибо если Гардинер так думает, то кто еще?

– Ризли, – говорит он, – надеюсь, вы не ждете, что я буду растолковывать вам мотивы своих поступков? Если выбрал путь, не оправдывайся. Господу ведомо, я всегда желал нашему господину королю только добра. Мое дело – служить и повиноваться. И если вы возьмете на себя труд всмотреться в меня пристальнее, то увидите, что это так.

Он оборачивается, когда чувствует, что готов встретить прямой взгляд Ризли. Его улыбка неумолима.

– Пейте мое здоровье, – произносит он.

III Трофеи

Лондон, лето 1536 г.

Король спрашивает:

– Что сталось с ее одеждой? С ее чепцом?

Он отвечает:

– Их забрали служители Тауэра. Таков обычай.

– Выкупите все, – приказывает король, – и сожгите. Я хочу точно знать, что ничего не осталось.

И еще говорит:

– Соберите все ключи от моих личных покоев. Здесь и в других дворцах. Все ключи от всех комнат. Я хочу поменять замки.

Повсюду новые слуги либо старые на новых должностях. Генри Норриса в королевских покоях сменил Фрэнсис Брайан и будет теперь получать пенсион в сто фунтов. Юный герцог Ричмонд назначен канцлером Честера и Северного Уэльса, а также (вместо Джорджа Болейна) лордом-хранителем Пяти портов и коннетаблем Дувра. Томас Уайетт выпущен из Тауэра и пожалован пятьюстами фунтами. Эдвард Сеймур стал виконтом Бошемом. Ричард Сэмпсон – епископом Чичестерским. Вдова Фрэнсиса Уэстона объявила, что снова выходит замуж.

Он обсудил с братьями Сеймурами девиз, который возьмет себе Джейн. Сошлись на «Повиноваться и служить».

Рассказывает о девизе Генриху. Улыбка, кивок, полное одобрение. Голубые глаза короля безмятежны. Всю осень этого тысяча пятьсот тридцать шестого года на витражах, на каменной и деревянной резьбе белых соколов будут заменять на фениксов, геральдических львов обезглавленной женщины – на леопардов Джейн Сеймур. Экономия расходов: достаточно исправить животным головы и хвосты.

Венчание проходит быстро и без помпы, в королевиных покоях Уайтхолла. Между Джейн и королем обнаружилось дальнее родство, но все нужные разрешения получены.

Перед церемонией Генрих выглядит печальнее, чем положено жениху в такой день. Прежнюю королеву не вспоминает: она в могиле уже десять дней, а Генрих и словом ее не помянул. «Не знаю, Сухарь, будут ли у меня еще дети, – говорит король. – Платон учит, что наилучшее потомство рождается у мужчин от тридцати до тридцати девяти лет. Я уже вышел из этого возраста. Мои лучшие годы позади. Куда они ушли, не знаю».

Король чувствует, что судьба недодала ему обещанного. «Когда умер мой брат Артур, отцовский астролог предрек мне счастливое царствование, богатство и много сыновей».