Внезапно в дверь стучат

Мы с ним еще раз проходимся по всему. Что2 надо потом сказать Шани. Как он рассердил бабушку и как она с силой толкнула его в стену. Как он ударился.

– И будет больно? – снова спрашивает он в конце.

– Будет больно, – говорю я. – Один раз. Но после этого она больше ни разу не запрёт тебя одного в комнате.

Теперь Роишка молчит. Он думает. Лед закончился. Он облизывает палочку.

– А мама не скажет, что я выдумываю? – спрашивает он.

– Если на голове будет достаточно большой след, – говорю я и глажу его лоб, – то не скажет.

После этого мы еще раз заводим машину на стоянку. Роишка рулит, а я жму на газ и на тормоз. Команда. Я учу Роишку бибикать, его это приводит в экстаз. Он бибикает, бибикает, бибикает, пока не приходит охранник и не просит прекратить. Какой-то старый араб. Я его знаю.

– Брось, – прерываю я его и протягиваю двадцатку. – Ребенок поиграет немножко, кому это мешает? Еще пара минут, и мы поедем.

Араб ничего не говорит, берет купюру и направляется обратно к будке.

– Чего он хотел? – спрашивает Роишка.

– Ничего, – говорю я. – Просто он не понял, откуда шум.

– Мне можно теперь еще раз бибикнуть? – Он смотрит на меня своими огромными карими глазами.

– Конечно, можно, лапочка, – целую его я. – Даже не раз. Сто раз. Сколько хочешь раз.

Пудинг

От этой истории с Авишаем Авуди у нас у всех, на мой взгляд, должен прозвенеть в голове тревожный звоночек. Нормальный, в сущности, человек, обыкновенный, нефть не пьет, стекло не ест. И вот в один прекрасный день к нему в дверь стучат двое, вытаскивают его на лестницу, запихивают в какой-то пикап и отвозят домой к родителям.

– Вы кто? – спрашивает их напуганный Авишай. – Что вам надо?

– Это неправильный вопрос, – говорит водитель, а тот, который сидит рядом с ним, кивает. – Правильный вопрос – кто ты и что надо тебе?

И оба смеются, как будто анекдот рассказали.

– Я Авишай Авуди, – говорит Авишай, пытаясь звучать угрожающе. – И я хочу говорить с вашим начальством, слышите?

Эти двое как раз паркуют пикап во дворе дома, где живут родители Авишая, и оборачиваются. Авишай уверен, что они собираются его бить и что ничего подобного он не заслужил. Ну вот реально – не заслужил.

– Вляпались вы, – говорит он, когда они вытаскивают его из пикапа, и одновременно пытается прикрыть руками лицо. – Вы даже не представляете себе, как вляпались.

Но вся штука в том, что они вообще его не бьют. Сквозь пальцы Авишаю плохо видно, что они там делают, но чувствовать-то он все чувствует. А чувствует он, что его раздевают – не в эротическом смысле, а очень, что ли, корректно, – а когда заканчивают одевать по новой, вешают ему на спину какой-то тяжелый рюкзак и говорят:

– Ну давай, беги домой, к маме с папой, смотри не опоздай.

И Авишай бежит со всех ног. Он перескакивает через три ступеньки за раз и добегает до коричневой двери родительского дома. Задыхаясь, стучит в дверь, а когда мама открывает, он быстро забегает в дом, захлопывает дверь и запирает замки.

– Что с тобой? – спрашивает мама. – Что ты такой потный?

– Я бежал, – выдыхает Авишай. – По лестнице. Люди. Не открывать.

– Ничего не понимаю, – говорит мама. – Неважно. Давай снимай ранец, умывайся и мой руки. Еда готова.

Авишай снимает ранец, идет в ванную и умывается. В зеркале он видит, что на нем форменная рубашка его школы “Ора”. Когда в гостиной он открывает ранец, там обнаруживаются тетради и книги, обернутые бумагой в цветочек. Рабочая тетрадь “Праздники Израиля”, счетная касса, учебник арифметики Гершко.

– Не трожь сейчас уроки, – одергивает его мама. – Иди ешь. Давай-давай, быстрей, пока все витамины из салата не убежали.

Авишай садится к столу и молча ест. Еда вкусная. Он уже столько лет ест в ресторанах или навынос, что забыл, каким бывает вкус у такой еды.

– Папа оставил тебе денег на кружок, – мама указывает на белый заклеенный конверт, лежащий в коридоре возле дискового телефона. – Но я тебе сразу говорю, Ави, что если опять будет как с авиамоделями, одно занятие – и тебе надоест, лучше скажи прямо сейчас. До того, как мы заплатим.

“Это просто сон”, – думает Авишай. А потом говорит:

– Да, мама, – потому что даже если это сон, все равно надо быть вежливым.

Он думает: стоит мне захотеть, и я смогу проснуться в любой момент. Он не очень-то в курсе, как это сделать. Можно ущипнуть себя – но обычно люди, наоборот, щиплют, когда хотят убедиться, что не спят. Может быть, надо будет задержать дыхание или даже просто сказать себе: “Проснись! Проснись!” А может, если он просто откажется принимать происходящее, если усомнится в нем, то все улетучится. Как бы то ни было, спешить некуда. Можно сначала доесть, а уже потом разбудить себя. Да и после еды оно не горит. Можно сначала сходить на кружок – интересно же, что за кружок, – а потом, если еще не стемнеет, немножко поиграть в футбол на школьной площадке. И только когда папа вернется с работы – вот тогда и проснуться. Или даже потянуть еще денек-другой – пока не придет время какой-нибудь особо сложной контрольной.

– О чем ты все время думаешь? – Мама гладит его лысеющую голову. – Там, за этими круглыми глазами, столько мыслей бродит, что я от одного взгляда на тебя устаю.

– Я думал про десерт, – врет Авишай. – Может, есть желе или пудинг?

– А что ты хочешь, чтобы было? – спрашивает мама.

– Пудинг, – клянчит Авишай.

– Ну так пудинг уже готов, – радуется мама и открывает холодильник. – Но если передумаешь, можно и желе. Это же всего несколько минут.

В последнее время у меня как раз стоит

Когда Рональ проснулся прекрасным солнечным утром вторника и обнаружил, что его любимый терьер Чорный сидит у него между ног и лижет его утреннюю эрекцию, в его темном и относительно пустом мозгу мелькнула одна-единственная мысль, острая как бритва: имеет ли это отношение к сексу? Конкретно: лизал ли Чорный его яйца в том же смысле, в каком лизал яйца Шнайдера, карликового шнауцера, которого пытался проглотить каждый раз, когда они сталкивались в парке “Меир”, или же Чорный лизал половой член своего хозяина из тех соображений, которые заставляли его слизывать шарики росы с душистого листка?

Вопрос, безусловно, тревожил. Меньше тревожил, чем вопрос, догадывается ли Нива, широкобедрая жена Роналя, что он трахает свою партнершу по офису Ранану, – поэтому ли Нива хамит Ранане, когда звонит ему на работу, или же из чистой антипатии? – но все-таки тревожил.

– Ох, Чорный, Чорный, – пробормотал Рональ со смесью жалости к себе и нежности к ближнему, – один ты меня действительно любишь.

А Чорный, который, возможно, не умел распознать такой вот человеко-мужской половой член, но умел распознать собственное имя, ответил радостным, бодрым лаем. Нечего сказать, лучше быть собакой и иметь дело с собачьими дилеммами вроде “на-какое-бы-дерево-мне-сегодня-помочиться”, чем быть Роналем и пережевывать все те же кривые этические дилеммы вроде “насколько-трахать-Ранану-стоя-в-его-с-Нивой-спальне-когда-Ранана-опирается-на-трюмо-менее-мерзко-чем-трахать-ее-реально-нет-реально-в-их-кровати”. Вопрос с далеко идущими последствиями, между прочим. Потому что если оно одинаково, то в кровати удобнее, да и все тут. Или, например, представлять себе свою жену голой, когда вставляешь Ранане, – это немножко уменьшает масштаб измены или еще одно извращение?