Вниз по Уралу

Впереди вырастают верховые.

— Долго спишь, товарищ! — тихо смеется толстый казах в лисьем малахае.

До двадцати всадников окружают нас. Все тянутся посмотреть наши ружья. В полный восторг приводит казахов пятизарядный браунинг, с большим недоверием косятся они на двадцатку.

— Очень мала, не удержит волка, — по-своему говорят они, тыча в ружье Павла Дмитриевича.

— А ты гони, я покажу, как держит это ружье каскыра, — смеется Павлик.

Толстяк-атаман всех нас торопит:

— Ада, айда, джулдас, а то волк уходит.

Взбираемся на спины маленьких лошадок-киргизок и скачем за атаманом по поляне. Теперь нас семь охотников: четверо нас и трое казахов. Рядом со мной едет здоровенный детина — вот-вот под ним сломится его стригунок. У него тоже двустволка, но с одним курком.

— Ай, джулдас, яман — курок джок [3] , — говорю я.

— Ничева, ничева. Мультук якши, — смеется он, — много каскырь кончал [4] .

3

Ай, товарищ, плохо, курка нет.

4

Ружье хорошее. Много волков убил.

Через километр наш путь прегражден оврагом. В полной тишине пред этим оврагом вырастает охотничья цепь. Стою третьим от Урала. Пышный куст гребенщика отделяет меня от поляны, чуть правее — ветлы и тальник. В них ежевичник вздыбил высоко над землей густые зеленые листья. «Откуда пойдет волк? — изучаю я местность и чувствую яростный зуд и волнение: — А вдруг не на меня?»

Справа детина с «одноствольной двустволкой». А что если ему счастье? Левее — Валериан, опасный сосед: он не упустит волка. Так быстро скачут в волнении мысли. Впереди застрекотала громко сорока. Неужели идет волк? Беру к плечу ружье и жду. В этот момент полной готовности далеко за лесом полилось: «Ай-ги! Ай-ги!» Этот крик в секунду охватил весь лес и быстро шел к нам нарастающим звуком. Как зачарованный, стою, не шевелясь, ожидая каждую минуту: вот выйдут уши, лоб, глаза и пасть. В общем хоре нарастающих звуков вдруг вырвалось и зачастило: ай! ай! ай!.. И сразу весь мир поплыл перед глазами одной картиной неудержимой дикой страсти. Вставало древнее, давным-давно минувшее, но этот дикий крик и гон остались прежними… Нет сомнения — волк был в кругу. Теперь решают лишь секунды. Но где и как? Чувствую, как сильно дрожат руки; на мгновенье закрываю глаза.

— Трах! — неожиданно разорвалось справа. Треск сучьев, и в ветлах мгновенный отблеск волка…

— Трах! Трах! — рассыпалось теперь слева.

Где-то стреляют еще. Вижу, как бешено вспрыгнул на поляне волк и тотчас ткнулся в кусты.

— Убил! Убил! — машет руками Валериан.

— Ай-ай-ай! — поет кругом дикий хор. Громадная волчиха лежит в общем кругу…

В азарте никто не заметил, как к этому кругу пришел Павлик и бросил из-за спины небольшого волка.

— Оныр мой! Оныр мой! — загалдела толпа. — Мультук белекей — каскыр белекей! Ой, кызык! Кызык! [5]

5

Вот так! Вот так! Ружье маленькое — волк маленький. Ой, смех! Смех!

И долго по поляне шли раскатистые взрывы смеха…

Казахи дружно уговаривали нас поехать в аул.

— Наш хороший колхоз — мясо, кумыс, молоко, арбузы, — соблазнял нас старшой.

Но мы торопились. У дороги простились со всеми и долго смотрели на всадников, которые с гиком и свистом скакали в аул с двумя трофеями нашей охоты.

Мы той же дорогой вернулись в Каленый…

Так закончилась наша поездка.

Лидия Сейфуллина ИЗ ДНЕВНИКА ОХОТНИКА

1. Счастье в природе

Третью неделю плаваем на водах Урала. Оборудована наша экспедиция хорошо. Имеются в ее людском составе ветеринар, психиатр и бактериолог. В числе фуража три килограмма александрийского листа и всяческие противопоносные средства, но две лодки тащатся неохотливо. Гребцы невеселы. По призванию они все охотники, греблей занимаются поневоле. А птицы в последние дни встречается мало. Я не умею ни стрелять, ни грести, поэтому моя специальность на воде — критика того и другого. Сижу я на лучшем месте, на скамеечке в корме, и добросовестно оцениваю неудачные выстрелы, недостатки самодельных парусов при тыльном ветре, работу веслами при встречном и по тихой воде. На дальней суше, в Москве, когда сбивалась для совместного путешествия эта охотничья артель, моя роль была другая. Тогда я еще была охотничком безграмотным, абсолютно верующим слушателем стрелковых воспоминаний всех членов артели и каждого в отдельности; кроме того — громкоговорителем для возбуждения зависти и уважения в комнатных охотниках, у тех, кто предается страсти зверо- и птицеубийства разумно, только в мечтах, в час отдыха после обеда. В передаче своего восхищенья предполагаемой поездкой я преуспевала даже на расстоянии, по телефону. Один комнатный чуть было не примкнул к экспедиции, но в день отъезда вспомнил, что боится воды. Вместо него взяли в артель меня как аудиторию для своих рассказов. Предполагалось также, что, по женскому своему положению «аудитория» будет варить охотникам пищу.

Ко дню отъезда я уже была в душе охотником. Правда, разочаровали меня несколько ружья в лодке. Какие-то неудобные, все о них ушибаешься. Дробь, на вид такая маленькая, безобидная, удручительно тяжела. Из-за нее не позволили взять много приятного из городской снеди и полезного из домашних вещей. О порохе все время приходится помнить: не подожги да не подмочи. Выстрелы — занятие шумное, разорительное и зачастую никчемное. Но если спокойные, дельные люди моего типа не составляют артелей для дальнего плавания, а на воде, на безлюдных, не затоптанных тяжелой человеческой толпой берегах хороша пора мудрого предзимнего увяданья природы, чего же мне не стать в душе грамотным охотником? Я им и стала. И гребцом, и охотником. Вникла в дело.

Вот из-за берегового леса вылетела пара уток. Гребцы побросали весла, схватились за ружья. Лодка закачалась. Я распростерлась ниц. Не важно, что моя голова за спинами стрелков, утки летят вперед. Все равно всякую незадачу объяснят тем, что нельзя же стрелять через мою голову! Да и вообще спрятаться спокойней. Выстрелил мой муж, не задел. Лет незатронутых птиц сразу сделался ироническим, спина и плечи стрелка — унылыми от опустившихся рук. Мы все надрывно кричим:

— С полем! С по-олем! С полем!

Блажной наш крик далеко разносится по реке. Потом, подумав, я говорю мужу:

— По-моему, ты промазал. Вообще, если так долго будешь целить, никогда никого не застрелишь.

Муж отвечает мне кратко, но неприятно. Не хочется повторять. Удивительное дело, сами заинтересовали меня охотой, а когда я стала дельным и остроумным советчиком, — все недовольны. Например, мило говорю бактериологу Калиненко:

— А утка-то улетает и спрашивает вас: «А что, хлопец, случаем, ты не в меня стрелял?»

Он отзывается с любезной улыбкой:

— Вы изумительно остроумны, Лидия Николаевна, только эту блестящую шутку я слышал до вас сотню раз и от вас столько же.

Никто не виноват, что он так много мажет, но попробуй укажи на это!

Сидящий со мной рядом дежурный кормчий, молодой ветеринар Константин Алексеевич, жадным взором озирает чудесное небо ведренного сентябрьского дня, лес на берегу с багряной позолотой осенней листвы, тихие, тоже золотом отливающие на солнце пески, серовато-зеленую воду, — все, только не течение реки, и мы с размаху, с треском в левом борту налетаем на корягу. Голая, жесткая ее ветвь ободрала кормчему до крови щеку, лодка захлебнула воды, но не перевернулась. Со второй лодки, которую мы зовем за тихий ход и за мешки с припасами «Москва-товарная», раздается дружеское сочувствие:

— Эй, вы, адики! Безглавые черти! Лодку разобьете!

«Адики» — это ласкательное от слова «адиот». Так в анекдоте называла любящая жена своего мужа. Мы усвоили и пустили сами ее нежность в оборот.

Выжимая промокшее платье, я, естественно, не очень добрым голосом шучу:

— Дорогой Адик Алексеевич, сколько ворон в небе?

Константин Алексеевич, отворачивая нос в сторону, бубнит:

— Граждане, назначьте дежурного по смеху.

Павел Дмитриевич, помешивая воду веслами, ласковым голосом спрашивает меня: