Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель

8

— Амфитрион! Где тебя гарпии носят?!

Если дедушка, по мнению мальчика, был серьезен всегда, то папа лишь временами прикидывался строгим. Одна беда: сразу и не разберешь, когда папа сердится, а когда делает вид.

— На море…

— Бегом собирайся! Дед в Аргос едет. Сказал, ждать не будет.

— Он меня берет?!

— А кто, по-твоему, должен тащить дедову колесницу?

— Хэй-я!

Радость вспыхнула — и погасла. «Все замечательно! — убеждал себя Амфитрион. — Дедушка меня простил; папа шутит…» Радость, дрянь этакая, не возвращалась. А тут еще объявилась мама. Твой хитон драный, надень новый, с каймой. Смену возьми. Что значит — зачем? На тебе ж все горит, как у Гефеста в кузнице! Босиком едешь, да? Вот сандалии. Опозорить нас хочешь? Внук Персея — голодранец! Вот плащ, вот шляпа. И ничего не дурацкая — обычная шляпа. Да, красная. Не спорь, а то останешься дома! Ножик? Откуда у тебя ножик? Папин подарок? Осторожней, не порежься…

И в конце ласковое, очень-очень обидное:

— Герой!

Во дворе запрягали колесницы. За конюхами надзирал угрюмец Эхион, спарт по происхождению, ветеран дедушкиных Горгон. Под его взглядом конюхи вжимали головы в плечи. Отчаянно ржала молодая кобылка, не желая под ярмо. Ей на грудь с большим трудом наложили ремни. Растолкав конюхов, Эхион взял животное за холку. Кобыла замерла, в ужасе кося влажным глазом. Клещи пальцев Эхиона ухватили что-то на шее упрямицы, дернули. Кобыла вздрогнула — и успокоилась. Хмурый спарт бросил под ноги вытащенную колючку и сплюнул.

Конюхи осознали.

— Где гость?

Персей быстрым шагом вышел из мегарона. Голос басилея звенел от раздражения. Дедушку, подумал мальчик, следовало бы прозвать Персеем Внезапным. О поездке в Аргос знали все. Но когда? И вдруг — раз, уже едем. Кто не успел — сам виноват.

— Здесь!

Кефал, сопровождаемый Тритоном, стоял у ворот.

— Поторопись, мы выезжаем.

С минуту Кефал пялился на басилея, словно впервые видел или сравнивал с кем-то. Но вскоре опомнился, и быстрые ноги пригодились юноше — он умчался, как ветер, и вновь возник во дворе с охотничьим копьем и дорожной сумкой. Взяли и Тритона: детина взобрался на вторую колесницу, править которой доверили Кефалу.

Упряжка Эхиона шла замыкающей.

Стены Тиринфа остались позади. Начались холмы — не ровня тем, что зеленели по пути к морю. Их склоны, выжженные летним зноем, были шкурой дракона: в шрамах, буграх и трещинах. Лишь Эхион ухмылялся, будто домой попал. Ну да, вспомнил Амфитрион, он же спарт [47] — воин, выросший из зуба Ареева Змея. Кадм Фиванец зубы посеял, спарты взошли, заколосились, перебили друг дружку; в живых остались пятеро, включая Эхиона. Вранье, чего уж там. Зубы растут только во рту. А в земле не растут, хоть ты поливай их трижды в день…

47

Спарт — «сеяный».

Дорога вгрызалась в скальный лабиринт. Рыскала собакой, потерявшей след; взбиралась в гору, чтобы круто рухнуть вниз. Тиринф и Аргос разделяли жалких полсотни стадий. Но здесь, среди острых гребней, изуродованных провалами расселин, у каждой стадии вырастало сто хвостов. По небу, гонимые ветром, мчались флотилии облаков. Гелиос с трудом пробивался меж парусами армады. Из-под копыт его коней летели кровавые искры, поджигая вершины холмов. Колесница — ладья в шторм — карабкалась на окаменевшие морские валы. Спуск сопровождался оглушительным грохотом. Персей стоял, как вкопанный. Ноги — корни дикой смоковницы — вросли в дощатое днище.

«Дедушка никогда не кувыркнется через перила. Даже на полном скаку. А я буду еще лучшим возницей…»

Колесница содрогнулась, и Амфитрион больно прикусил язык. Поездка представилась мальчику бегством. Косматый под стенами Тиринфа; хуже того — он в городе, а мы бежим, спасаемся… Амфитрион обернулся, до хруста выворачивая шею. Нет, Тиринф скрылся из глаз. За ними гремела колесница Кефала. Вцепившись в вожжи, юноша до крови закусил губу — он с трудом удерживал шаткое равновесие. Зато Тритон, привычный к качке, сиял от восторга. Впервые в жизни тирренец ехал, а не шел или плыл. Мальчик от всей души позавидовал Тритону. Вот уж кого не мучили дурные мысли! У него вообще с мыслями не очень…

— Дедушка!

Персей еле заметно кивнул: говори, мол.

— Есть такая богиня — Левкофея?

Персей кивнул еще раз.

— Она морская?

— Морская, — дед нахмурился. — А тебе зачем?

— Тритон говорит, что она — его мама…

Персей молчал. Мальчик уже решил, что разговор исчерпан, но дед вдруг ответил. Вполголоса, не заботясь, слышит ли его внук; обращаясь скорее к прошлому, чем к настоящему, мигом навострившему уши.

— Ее звали Ино. Ее муж правил в Орхомене. Она была родной теткой Косматого. Его кормилицей. И первой, кого Косматый лишил рассудка. Она возненавидела всех детей, кроме него. Пыталась погубить детей мужа от первого брака. Муж взял другую женщину — чужими руками убила и ее детей…

Топот копыт. Стук колес. Бронза слов.

— Когда она сварила в кипятке собственного ребенка, муж кинулся на нее. Хотел прикончить, как бешеную собаку. Убегая от мужа, Ино бросилась в море. С младшим сыном на руках…

— Они утонули?

Амфитрион не видел связи между богиней Левкофеей и этой жуткой историей.

— Да. Но к ним снизошел Посейдон. Так земная Ино стала морской Левкофеей. А ее сын — пастухом дельфинов. Говорят, к богине вернулся рассудок, утраченный смертной…

— Она грозила Косматому пальцем! Когда тот захватил тирренскую ладью! Тритон рассказывал: она грозила, а он стеснялся…

— Пальцем? Я бы на ее месте утопил самозванца. И были бы квиты. Хотя… Ино любила Косматого больше жизни. Любовь прощает многое. Иногда — все.

— Смертная стала богиней? Разве так бывает?

— Редко, но бывает. На Олимп ей, конечно, не взойти. А так… Энносигей [48] властен в своей стихии.

Словно в ответ, раздался громкий хруст — и колесница завалилась набок. Не иначе, Колебатель Земли услышал сына Зевса! Амфитрион вцепился в борт, с трудом избежав падения. Хорошо еще, что лошади встали, как вкопанные. Это их дедушка удержал… Персей проводил взглядом колесо, катящееся прочь, и спрыгнул на землю.

48

Энносигей — Колебатель Земли. Эпитет бога морей Посейдона.

— Знамение. Заночуем здесь.

9

Странное это было место. Тут сходились две дороги: одна — на Аргос, другая — к Лерне. Холмы расступились; на площадке, что открылась путникам, стояла пирамида, сложенная из грубо отесанных камней. Колесо подкатилось к темной щели входа и упало. Из пирамиды, похожей на базальтовый шалаш циклопа, никто не вышел.

— Шевелитесь. Скоро стемнеет.

Эхион распрягал лошадей с отменным равнодушием. Судя по спарту, ночлег под открытым небом подразумевался с самого начала, и колесница сломалась бы в любом случае. Тритон сунулся помогать, едва не получил копытом в лоб — и удрал таскать поклажу.

— Это священное место? — спросил Кефал. — Чей-то храм?

— Это место битвы.

— Кто здесь сражался?

— Мой дед Акрисий, — хрипло ответил Персей. — И его брат Пройт.

На этих словах Гелиос прорвался сквозь боевые порядки облаков. Солнечное копье наискось ударило в пирамиду. На камнях проступили рельефы: щиты. Круглые и похожие на башни. С изображениями чудовищ и кораблей, львов и борцов. Десятки, сотни щитов, окрашенных багрянцем заката. Из базальта сочилась кровь, пролитая давным-давно. И провалы теней — двери в царство Аида.