Внуки

— Коллега Рохвиц, вы находитесь на учительской конференции, а не на митинге. Здесь не место для политических речей. Благоволите говорить о своих претензиях к нашей школе, или же я буду вынужден лишить вас слова.

— Правильно! — поддержал директора Фильшер. Несколько учителей кивнули в знак согласия. Зиндер ничего не сказал и не кивнул; он сидел неподвижно, словно не дыша, плотно сжав узкие губы.

— Отлично! — раздраженно выкрикнул Рохвиц. — Вы, значит, в политических разъяснениях не нуждаетесь. Ну что ж, тогда перейду к фактам. Среди нас есть педагог, которому известно, что часть его учеников не порвала с запрещенными, антигосударственными организациями, — другими словами, ему известно, что они занимаются подпольщиной, и он… покрывает этих учеников.

— Неслыханно! — воскликнул Хейтебрехт, классный наставник седьмого «А». Он оглядел лица сидевших за столом и повернулся к Рохвицу. — Назовите имя!

— Коллега Зиндер!

Глаза всех обратились на Зиндера, который сидел по-прежнему прямо, не шевелясь, точно он ничего не слышал.

Рохвиц продолжал:

— Господину Зиндеру было сообщено о подпольной деятельности его учеников, но он не сделал ни малейшей попытки пресечь зло. Господин Зиндер смеется, слушая пошлые еврейские остроты, которыми перебрасываются ученики в его классе. Господин Зиндер…

— Он разве умеет смеяться? — спросила фрейлейн Шотте. Но ее замечание пропустили мимо ушей.

— Господин Зиндер имеет наглость каждый свой урок заканчивать словами: «Покончили, стало быть, с «хайль Гитлер». Господин Зиндер уклоняется от ответа на прямые и честные вопросы об его отношении к национал-социалистскому государству. Я спрашиваю вас, господин директор, и вас, коллеги, — вас, носящих почетное звание учителей и воспитателей немецких душ: долго ли вы будете терпеть подобное положение?

Хагемейстер вторично прервал оратора. Медленно, с подчеркнутым спокойствием выговаривал он каждое слово:

— Коллега Рохвиц, вы предъявили коллеге Зиндеру весьма серьезные обвинения. Полагаю, что я поступлю правильно, если предоставлю возможность коллеге Зиндеру ответить на них. Прошу, коллега Зиндер.

Опять глаза всех обратились на этого худого человека, с костлявым морщинистым лицом. Зиндер встал, но заговорил не сразу, продолжая рассеянно смотреть куда-то в пространство. Тихо, беззвучным голосом он сказал:

— Верно лишь следующее, господин директор: один из мальчиков донес на троих своих соучеников. Об этом я вам докладывал. Все же остальное…

— Интересно! — бросил Рохвиц.

— Все остальное низкая ложь!

— Советую вам выбирать слова, — прорычал Рохвиц.

— Низкая ложь! — громко и четко повторил Зиндер и сел.

Хагемейстер повернулся к Рохвицу.

— Коллега Рохвиц, вы ссылались на ученика Йоргена Кунерта из третьего «Б», вашего доверенного, если разрешите так назвать его.

— Да, именно.

— В таком случае, выслушаем его.

— Полагаю излишним, раз Зиндер докладывал вам обо всей этой подпольщине.

— Это он сделал.

— Могу ли я узнать, что вы предприняли?

— Нет, коллега Рохвиц. Позвольте мне вам не докладывать. Но вы предъявили еще и другие обвинения господину Зиндеру, которые мы обязаны обсудить. Итак, выслушаем все же ваше… доверенное лицо. Коллега Пиннерк, будьте так добры, позовите, пожалуйста, ученика Кунерта; он дожидается рядом в классной комнате. — И, обратившись снова к Рохвицу, директор продолжал: — Производить опрос по всей школе без предварительного согласования со школьным руководством — вещь недопустимая, о чем, надо полагать, вам известно. В этом случае, конечно, возможно исключение.

Учитель Пиннерк и ученик Кунерт вошли в кабинет. Хагемейстер знаком подозвал к себе ученика.

— Подойди, мальчик! Нет, стань сюда!.. Так, хорошо, а теперь рассказывай!

— По предложению руководителя пимпфов Хартвега мы должны были…

Хагемейстер прервал его:

— Ты говоришь об опросе, который вы произвели в классе, так?

— Да, господин директор!

— Нас это сейчас не интересует. Об этом в другой раз. Я задам тебе несколько вопросов, Йорген. Ты слышал у вас в классе какие-нибудь еврейские анекдоты?

— Нет, господин директор!

— А ты подумай хорошенько.

— Нет, наверняка нет, господин директор! Еврейские анекдоты? Да нет же!

— У вас есть вопросы, коллега Рохвиц, к вашему… ученику?

— По данному поводу я хотел бы представить другого свидетеля.

— Также из третьего «Б»?

— Да, господин директор!

— Да? Так-так! Второй вопрос, Йорген. Как господин Зиндер заканчивает каждый урок? То есть что он говорит на прощанье?

— Хайль Гитлер!

— Но он говорит ведь не только «хайль Гитлер», он говорит еще, что урок окончен, верно?

— Да, господин директор!

— Повтори в точности, как он говорит.

Мальчик ответил не сразу. Он не понимал, чего от него хотят. Наконец он сказал:

— Когда господин Зиндер кончает урок, он говорит: «Кончили, стало быть!» А потом: «Хайль Гитлер!»

По комнате пронесся приглушенный гул голосов. Только Теодор Зиндер не шелохнулся. Он по-прежнему как будто не дышал.

— Есть еще у кого-нибудь вопросы к ученику?.. Ни у кого? Ты свободен, Йорген. Ступай!

Когда мальчик вышел, Хагемейстер сказал Рохвицу, который что-то усердно записывал, словно результат допроса его совершенно не касался.

— Я полагаю, коллега Рохвиц, что у вас есть желание сказать нам несколько слов.

Рохвиц поднял глаза и криво усмехнулся.

— Вы ошибаетесь. Самое существенное, а именно — подпольная деятельность некоторых учеников, осталось невыясненным. Об этом я, безусловно, буду еще говорить, но в другом месте. — Он сгреб свои заметки, рывком отодвинул стул и устремился к дверям.

Хагемейстер спросил:

— Вы уходите, коллега?

— Да, ухожу! — рявкнул Рохвиц, уже в дверях, и его жирное лицо исказилось от ненависти и злобы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

— Вот деньги, мама! Я вовсе не хочу, чтобы ты все это делала даром!.. Возьми же, мальчугана не так-то легко прокормить, да и труда он потребует не мало… Устраивать его в другую школу я не буду, пусть остается в школе на Визендамме.

Фрида Брентен перевела взгляд с Кат на своего трехлетнего внука Петера, маленького сына своей дочери, игравшего на полу в куклы. Всю жизнь ей приходилось нянчить детей — не только собственных, но и детей братьев, дочери, соседей, а теперь вот еще и Кат явилась со своим большим сыном. Но Фрида Брентен устала от детей, она хотела наконец «пожить в своем царстве для себя», как она говорила. Карл взял с нее слово, что впредь она раз и навсегда откажется от возни с детьми.