Внутреннее обозрение
Шрифт:
В одном из писем Славутинскому, советуя ему смелее проводить в обозрениях свои убеждения, Добролюбов заметил, что вступление к первому обозрению, беспрепятственно прошедшее через цензуру, «в сущности, очень дерзко» (IX, 411). Действительно, в этой небольшой работе нашли выражение основные элементы революционно-демократического мировоззрения Добролюбова: мысль о негодности всего общественного
Рассуждение о необходимости отличать «дела от слов, факты от предположений, живые явления быта от мертвых… законоположений», составляющее стержень статьи, направлено против либеральной оценки происходящего и связанного с ней оптимизма, которые, как показывает критик, находятся в противоречии с действительным положением народа. В противовес толкам либеральной печати об «отрадных начинаниях», критик ставит задачу рассказывать читателю о «печальных явлениях быта». Более откровенно он формулирует эту задачу в письме к Славутинскому: «…Надо колоть глаза всяческими мерзостями, преследовать, мучить, но давать отдыху – до того, чтобы противно стало читателю все это богатство грязи и чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: «Да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше» (IX, 408).
Указанная антитеза имеет и другой, более широкий смысл: противопоставляя «разглагольствования, исследования, комитеты, правления» как нечто поверхностное, беспочвенное – «твердому и могучему ходу» народной жизни, Добролюбов стремился подорвать представление, будто судьбы страны решаются исключительно в «верхах», и утвердить мысль о решающей исторической роли народа. Однако во взгляде на образованные классы как на нечто искусственное, «ненужное» в истории сказалась, наряду с «мужицким демократизмом», и ограниченность материализма Добролюбова в подходе к общественным явлениям.
Впервые – Совр., 1861, № 8, отд. II, с. 393–434, без подписи.
Раздел «Внутреннее обозрение» в «Современнике» с февраля 1861 г. вел Г. З. Елисеев,
придавший ему ироническую тональность, близкую фельетонам «Свистка». Тем самым как бы заведомо снижалось значение главных «новостей» момента – тех обстоятельств внутренней жизни страны, которые были связаны с «великими реформами» и которым либеральное общественное мнение придавало особую важность. Мартовское обозрение открывалось словами: «Вы, читатель, вероятно, ожидаете, что я поведу с вами речь о том, о чем трезвонят, поют, говорят теперь все журналы, журнальцы и газеты, то есть о дарованной крестьянам свободе. Напрасно. Вы ошибаетесь в ваших ожиданиях. Мне даже обидно, что вы так обо мне думаете. Я не подал вам никакого, даже малейшего повода думать, что… я безустанно буду гоняться за новостями, какие бы они ни были…» (Совр., 1861, № 3, с. 101–102). Августовское обозрение, написанное Добролюбовым, выдержано в той же тональности и содержит прямые переклички с апрельским обозрением Елисеева, пародировавшим «весенние мечты», вызванные в русском обществе манифестом 19 февраля 1861 г. Вместе с тем, в отличие от Елисеева, черпавшего материал для своих обозрений главным образом из текущей прессы, Добролюбов придал статье характер художественного очерка, широко использовав в нем впечатления своей недавней поездки по стране (июль – август 1861 г.; Одесса – Харьков – Нижний Новгород – Москва – Петербург). Придерживаясь принятой «Современником» тактики демонстративного молчания о реформе и ходе ее осуществления на местах (ср., напр., аналогичное по типу обозрение «Современная хроника России» в августовском и предшествующих номерах «Отечественных записок», посвященное преимущественно этой теме), Добролюбов тем не менее рядом выразительных штрихов создает живую и конкретную картину жизни страны летом 1861 г. Некоторые детали этой картины, например характеристика особенностей русского нищенства, указывают на то, что взгляд критика на народ и его нравственное состояние заметно усложняется, освобождается от элементов «дедуктивиости», становится более открытым пониманию парадоксов русской жизни.