Внутренняя линия

— Вам плохо, Владимир Игнатьевич, — насторожился Комаровский.

— Нет-нет… Все нормально. Уже прошло. — Он хотел что-то добавить, но тут в прихожей раздался дребезжащий звук электрического звонка.

Згурский удивленно посмотрел на хозяина квартиры:

— Вы кого-то ждете?

Штаб-ротмистр кинул взгляд на часы:

— В такое время — нет.

— Странно.

В дверь опять позвонили.

Комаровский скрылся в коридоре и спустя минуту оттуда донесся возбужденный голос Спешнева:

— Добрый вечер, Евгений Александрович! Ваш гость здесь?

— А что угодно?

— Полноте, полноте, не до конспирации сейчас.

— Да что произошло-то?

— Евгений Александрович, вы не доверяете мне? Дело срочное и важное! У меня письмо от Брусилова!

Згурский едва удержался, чтобы не рвануться в коридор.

— Добрый вечер, Владимир Игнатьевич! — приветствовал его генерал Спешнев.

— Воистину добрый, если такие новости.

— Вот, глядите. — Николай Александрович достал из внутреннего кармана пиджака распечатанный конверт.

Згурский выхватил послание, развернул лист и увидел перед собой унылое письмо о погоде, ценах на хлеб, будничных новостях. Он перевернул исписанную бумагу, там и вовсе речь шла о каких-то счетах.

— Шифр? — предположил он.

— Так точно! — широко улыбнулся Спешнев. — И не просто шифр! Им пользовалась наша агентура за линией фронта во время подготовки Луцкого прорыва. Нет, что ни говори, умен Алексей Алексеевич! Берем текст: количество строк в абзаце соответствует шагу значимых цифр. Зная это, мы выписываем все гласные и согласные, нумеруем, разбиваем по строчкам на колонки, а теперь смотрим цифирь на обороте и подставляем вместо чисел буквы.

— Не томите, Николай Александрович, вы уже наверняка расшифровали.

— Конечно!

— Что там?

— Все, все расскажу! Представляете, сижу в магазинчике, вдруг приходит некая фрау, говорит, что она уборщица в президентской резиденции и что один господин велел ей найти меня и передать записку, потому как времени у него нет — сегодня уезжает.

— Вы установили ее личность?

— Я приказал одному из наших людей проследить, куда она направится. Она действительно вошла в президентский дворец и оттуда не выходила.

— Так что же тут написано?

— Тут написано: «Муниципальная библиотека Праги. Мориц Саксонский, «ТВИ» — «Теория военного искусства».

— Должно быть, генерал Брусилов использовал эту книгу в качестве тайника, — предположил штаб-ротмистр.

— Вы правы, мой друг! — воскликнул генерал Спешнев. — Я подумал так же и тотчас отправился в Муниципальную библиотеку. Оказывается, Алексей Алексеевич преподнес в дар Праге прекрасно изданный фолиант Морица Саксонского из своей библиотеки. Стоит ли говорить, что я был одним из первых, кто получил на руки эту книгу! На ней и впрямь стоит гербовый экслибрис Брусилова. Но самое важное было спрятано за корешком. — Он достал тонкий папиросный лист, исписанный бисерным почерком. — «Дорогой Николай Александрович, — начал читать Спешнев, — я был глубоко растроган, когда узнал, что вы хотели встретиться со мной и, как мне рассказали, даже вручить приветственный адрес. Я верил, что вы не поддались общей истерии по поводу моих действий. Господь меня рассудит, мне же самому и о подвигах, и об ошибках своих говорить покуда рано, ибо дело спасения России, которому мы вместе служили и, полагаю, служим, требует не дебатов и судилищ, а максимального напряжения сил и единой воли. Даже этому секретному посланию я не могу доверить всего, а лишь скажу, что сила, нынче собранная внутри Отечества, велика и монолитна. Но, как показал ужасный опыт недавних лет гражданской войны, для общей победы необходимо единение с верными сынами Отчизны, отторгнутыми от нее, ибо если левая рука не ведает, что делает правая, то и слаженности в действиях ждать не приходится. Для координации действий решительно необходима личная встреча, пока же верный человек разместил то, что я должен был доставить сюда, в специально абонированном сейфе пражского филиала «Дрезденер-банка». Предъявите в банке свои документы, вам дадут ключ. Код: номер вашего корпуса, следом — дата начала марша на Ковель и номер дивизии, первой вошедшей в город. Остаюсь искренне к вам расположенный, генерал от кавалерии А.А. Брусилов.

P.S. Ознакомьте с избранными частями этого письма тех, кого сочтете нужным, но прошу вас — насколько возможно, соблюдайте осторожность. Слишком многое поставлено на карту».

— Вы уже были в банке? — поспешно спросил Згурский.

— Еще нет.

— Тогда едем немедленно.

Учтивый клерк внимательно сверил запись в книге с именем в документе, кивнул, любезно улыбнулся и достал из железного ящика четырехгранный ключ с рядами фигурных насечек:

— Я обязан проводить вас в хранилище. Второй ключ у меня. Эти господа с вами?

— Да.

— Прошу вас. — Служитель сделал приглашающий жест. — Лифт опустит нас на три этажа под землю.

Любезный служащий прошел мимо охранников, сказав им что-то очень тихо, впустил клиентов в лифт, и вскоре все четверо были в святая святых любого банка — хранилище.

— Вот, пожалуйста, ваша ячейка. — Провожатый вставил свой ключ, повернул его несколько раз в одну сторону, в другую, затем отошел к дверям. — Теперь вводите код и вставляйте второй ключ. Оставляю вас наедине.

Спустя мгновение тяжелая стальная дверца повернулась, открывая темное чрево сейфа. Внутри бронированного куба одиноко лежал темный пакет из плотной бумаги и золотой перстень.

— Вы позволите? — Згурский взял запечатанное послание.

— Да, пожалуйста.

Владимир Игнатьевич подцепил заклеенную бумагу, и та легко поддалась.

«Воочию зря, как гибнет и страдает мой родной народ, пройдя с ним крестным путем до края могилы, спасенный Божьим провидением от смерти и поругания, я, великий князь Михаил Александрович Романов, дабы пресечь терзания верных соотечественников моих, принимаю на себя императорский жребий, и с ним монарший венец, переданный мне братом Николаем. Венец, коий ныне смертельнее и тяжелее венца тернового.

Семь лет назад, послушав дурного совета волков, рядящихся в овечьи шкуры, я издал манифест, передающий власть в России Временному правительству вплоть до созыва Учредительного собрания. С болью и содроганием гляжу я ныне на поруганные светлые идеалы той поры, на втоптанную в грязь волю моего народа. Расстрелянная, изнасилованная большевистской кликой власть Учредительного собрания показала свою неспособность сохранить покой, мир и порядок в нашей великой стране. Проведя все годы после мнимой гибели в монашеском покаянии и молитве, я обрел от Господа силу и просветление, дабы, как и предок мой, государь всея Руси, царь Михаил Федорович, лично встать во главе державы с тем, чтобы спасти ее от Великой смуты. Под властью моей да будут едины все народы, все сословия, на Руси обретающиеся. И да падет кровь праведников на головы убийц, да воздастся им…»

— Получается, великий князь Михаил Александрович действительно жив? — с трудом сдерживая волнение, прервал чтение граф Комаровский.

— Если верить этому документу, да, — переводя дух, ответил Згурский.

— Господа! — Спешнев поднес к глазам массивный перстень с бриллиантовой монограммой под императорской короной. — Это перстень великого князя Михаила Александровича. Я видел его, когда великий князь командовал Дикой дивизией.

Май 1924

Москва встретила Татьяну Михайловну будничной суетой. Набившись в трамвай, спешили куда-то служащие, безучастно толкаясь и переругиваясь, словно подчиняясь раз и навсегда заведенному ритуалу.

— Омашисто [20] вчера пообедали. Не то что, конечно, в «Славянском базаре», но беленькую в графинчике запечатанном подавали, точно, как в прежние времена.

— Ордынку [21] давали, — с другой стороны интимно шептала соседке немолодая тетка гегемонской наружности, — тьфу! Жилы да кости.

Татьяна Михайловна почувствовала, как трамвай сжимает ее со всех сторон, не оставляя ни места, чтоб вздохнуть, ни воздуха. Смешанный с табачным дымом гомон висел под крышей вагона. Она ощутила невольную дурноту.

20

Омашисто — солидно, богато, но без шума, благородно (из моск. разг. речи XIX — нач. XX вв.).

21

Ордынка — дешевая баранина.