Во имя Ишмаэля

Он вытащил ее из-под струи вода. Приподнял. Накрыл голову полотенцем. Отнес ее, такую маленькую, на диван в гостиной. Сел, держа ее на руках. И Маура начала стонать — это был безнадежный стон маленького животного, отчаявшегося, потерянного, близкого к смерти.

Это было неведомое ему отчаяние. Он не понимал его, потому что не подозревал ее. Если б он что-либо заподозрил, он бы понял. События не имеют глубины, глубины нет. Достаточно подозрения — и все ясно. Все прозрачно. От него ускользало расстояние до краев этого плача, который становился все более слабым, жалобным — и потому более отчаянным.

Он знал, что Маура несчастна. Это несчастье витало над ней, над постоянной пустотой, которую она носила в себе, внутри своей плоти. «Защити меня!»— этой мольбой светился чистый взгляд Мауры. Когда он смотрел на нее, ответ на эту безутешную просьбу уже был дан. Защити меня. Спаси меня.Он вел себя с ней как животное, смутно чувствуя все, неся тепло туда, где его не было. Он женился на ней, но ему было недостаточно того факта, что он безумно влюблен, чтобы увериться в будущем счастье — или по крайней мере спокойствии. Это была безудержная сила, которая вырывала их из всего, что они знали, чтобы переместить их в пустоту, которая разрывалась внутри. Он чувствовал, что каким-то образомони одинаковые, как зеркальные отражения. У них было все, у них не было ничего. Они поженились, но приступы не прошли. Напротив.

— Если нам придется расстаться и если через годы мы окажемся в одном троллейбусе, я почувствую твой запах. Это химия. Магнетизм. Мы принадлежим друг другу, — сказала она ему, прежде чем они поженились.

Она была не удовлетворена из-за вакуума, который ничто не могло заполнить. Поэтому то, что она делала — что она делала прежде, что она будет делать, даже будучи далеко от него, — могло быть неоднозначным. Жизнь может быть неоднозначной.Где бы она ни была, свобода и вдохновение оказывались где-то в другом месте. Она не любила себя. Она не любила саму себя. Она хотела ребенка.

— Если у меня не будет ребенка, моя жизнь окажется бессмысленной, — прошептала она ему как-то ночью, во власти припадка. Такого же припадка, но менее сильного, чем тот, который случился с ней сейчас, сломал ее.

Он баюкал ее. Она все еще рыдала, но все слабее. Она затихала.

— Уходи… Уходи… — говорила она ему, постоянно механически повторяла, с болью: — Уходи…

Он не понимал. Он снова почувствовал жар. Он любил ее с неугасимой нежностью, он будет любить ее, даже если она уйдет. Он будет любить ее всегда, всегда. И эта нежность ничего не лечила, не облегчала боль, не наполняла ее.

— Уходи…

Это несчастье говорило. Это не Маура. Она была несчастлива даже сейчас, когда он подарил ей ребенка, когда сама жизнь заполняла ее постепенно, росла внутри нее, медленно, неуклонно. Упорная вера жизни в саму себя.

Даже если у нее будет ребенок, ничего не изменится, потому что природа не меняется, и страдание не может утихнуть, и все попытки как-то возместить его не попадают в цель, проходят мимо — без будущего.

Два человеческих существа, одно возле другого, под окном, на диване. Они были меньше, чем могли бы быть, — и гораздо больше, чем сами подозревали.

Они заснули на диване. Их разбудил серый свет химической зари — молочный свет раннего миланского утра.

Инспектор Гвидо Лопес МИЛАН 24 МАРТА 2001 ГОДА 14:50

Солидарность живых существ — в основе ее лежит страх.

Ульрих Бек. «Общество риска»

День пролетел мгновенно. Лопес час простоял, запертый со всех сторон, в неподвижной пробке в Корветто, на въезде в Милан. Он знал, о чем попросит Сантовито. Он хотел проникнуть на садомазохистскую PAV, о которой говорил ему информатор, хотел застичь их врасплох в самом разгаре собрания: было очевидно, что Инженер имеет отношение к Ишмаэлю, было очевидно, что это ритуал Ишмаэля будет проходить в ангаре на окраине Милана. Оргия, ритуал. Он потребует у Сантовито людей для операции, они проведут облаву в самый разгар церемонии, однако при этом он хотел быть там: хотел проникнуть внутрь, сообщить непосредственно изнутри, в какой момент произвести захват. Он попросит в полиции нравов снаряжение, необходимое для того, чтоб проникнуть на PAV. Калопрести сказал, что на встречах все носят маски — из кожи, из резины, из латекса. Оставалось мало времени. PAV начнется в полночь, в Лимито. Ишмаэлю оставались считанные часы. Он вдруг заметил, что с силой сжимает руль.

Он съел бутерброд, малюсенький и резиновый. Столкнулся на лестнице с Калимани: оба запыхались. Позвонил коллеге в Гамбург. Никаких следов этой призрачной Ребекки. Что касается педофильских кругов — на следующий день планировалась операция. У коллеги был гортанный голос, серый, сиплый, раздражающий. Они собирались захватить «партию товара» в гамбургском порту. Они не знали, что это за «товар», но ребята из полиции нравов были уверены, что речь идет о детях. Дети, которых будут вывозить из Гамбурга. Возможно, маленькие славяне. Или турки. Груз, следующий в неизвестном направлении. Это дело может заинтересовать Лопеса? Да, оно его интересует. Он предложил созвониться завтра. У него оставалось мало времени, было трудно присутствовать сразу на всех фронтах расследования, но стоило попытаться. Он подумал о Бобе, типе из электронного письма. Он знал, что «дети Ишмаэля» имеют отношение к этому «товару». Боб, Терцани, Клемансо, неуловимая Ребекка. Он попросил коллегу из Гамбурга проверить еще кое-что. Он знал, что люди Ишмаэля встречались 15 февраля. Терцани вернулся в Милан на следующий день. Возможно, он останавливался у Ребекки. Возможно, нет. Он попросил коллегу из Гамбурга проверить отели, гостиницы, мотели. Проверить, бронировал ли Терцани номер в ночь с 15 на 16 февраля. Он прочел мейл Боба, отправленный Клемансо. Боб предупреждал француза, что «встреча будет в Банхофе, в месте, о котором — в письме прошлой недели». Это что-нибудь значит? Человек из Гамбурга обещал, что выяснит все по этому вопросу.

Гомес чувствовал себя уверенно — смутно-восторженной уверенностью. Все было наверняка. Милан или Гамбург — какая разница: Ишмаэлю в самом деле остались считанные часы.

Сантовито высказал некоторые сомнения, но подписал разрешение на операцию в Пьолтелло. Вторжение на PAV не выглядело для него убедительным, и Лопес отлично понимал причины его скептицизма. Нужно будет применить дипломатические методы. Как в Детройте, как в Париже: ведь они обнаружат на этой оргии представителей миланских высших кругов. Лопес заговорил об Инженере. Сантовито должен был уменьшить давление извне. Они договорились, что отпустят тех, кто даже и представить себе не мог, что участвует в ритуале. Теория Лопеса заключалась в том, что в ходе оргиитолько некоторые собравшиеся будут справлять церемонию Ишмаэля, в то время как все остальные вовсе ничего не знают, как подтвердил Калопрести. Мысль Лопеса заключалась в том, что Ишмаэль, вероятно, будет присутствовать при этом ритуале. Теория Сантовито заключалась в том, что ему достаточно было бы, если б Лопес обеспечил нормальный ход встречи в Черноббио без всяких происшествий. Мысль Лопеса заключалась в том, что если заткнуть рот людям из итальянской организации, связанным с Ишмаэлем, то желание Сантовито действительно имеет все шансы стать чистой реальностью. Сантовито подписал свои обещания, скривив рот, — отвратительная сигарета в уголке, плотно зажатая губами, косо сдвинутая, чтобы дым не мешал ему подписывать.

Лопес немедленно получил разрешение на прослушивание сотового телефона Инженера. Вместе с Калимани организовал осмотр места. Попросил двадцать агентов на гражданских машинах. Лично раздал карты местности Лимито ди Пьолтелло. Решил лично проинспектировать, вместе с Калимани. Никаких сирен. Они выехали на собственном автомобиле Калимани. Взяли также Форланини. Свернули за Линате. В расплывчатом тумане увидели колесо луна-парка в Идроскало. Проехали по мосту Сеграте. Поля были белые, от влажной земли поднималась дымка, пар густым слоем стоял по краям плохо асфальтированной дороги. Возле ближайшей бензоколонки они перестроились в левый ряд — блестящий и гладкий бетон на мгновение показался им более ослепительным, чем небо, — абсурдная перевернутая выпуклость, металлическая, мягко светящаяся. Повернули налево: редкие фары на скорости проносились в противоположном направлении. Проехали по мосту. Деревья, густые. Грунтовая дорога. Нелегко было заметить, что нужно сворачивать в это узкое пространство. Потом была пустошь, и они увидели светлую, сухую, плотную траву — маленькая, негостеприимная прогалина — и спустились по склону; теперь поворот представлял собой одну сплошную грязь, даже грунтовая дорога кончилась. Передними возникли деревья — черные, тонкие. За деревьями — еще одна грязная прогалина, ограда изтонкой проржавевшей решетки, площадка из неровного цемента, а затем — параллелепипед ангара, где будет проходить PAV. Вокруг никого не было видно. Они оставили машину среди деревьев и пошли дальше пешком, на глаз пытаясь определить место, где должны стоять патрульные машины. Подходящее место было только перед входом в ангар. По бокам и сзади — очень густая растительность, которая гнездилась по склонам небольшого рва, окружавшего здание. За этой растительностью, по ту сторону рва, были поля и еще заросли кустарника. Единственный путь, по которому можно было попасть в ангар, — дорога, ведущая к этой площадке перед входом в здание. Они осмотрелись. Деревья, кусты ежевики, чахлая поросль — вверх по склону, в сторону полей. Нужно было действовать быстро, заблокировать единственный подъезд. Засесть за мостом, напасть по знаку Лопеса, в течение минутысовершить захват. Лопес приказал ждать за мостом с выключенными фарами. Будет кромешная тьма, тотальная. Это было уединенное место. Единственный фонарь — у входных ворот. Непростая операция. Лопес подаст сигнал изнутри по сотовому телефону. Сантовито выделил ему два десятка людей и сотовые телефоны: они прибудут во вторую очередь. Лопес произвел расчет: достаточно. Заметно опускались сумерки. От воздуха болело лицо — таким он был холодным, — ботинки вязли в грязи. Лопес покачал головой. Порыв ветра, от которого зашепталась листва деревьев, показался ему ледяным дыханием храма Ишмаэля, который был у них перед глазами.

Они попытались обойти вокруг ангара, но это оказалось невозможно: слишком отвесные склоны по бокам, заросшие ежевикой, и стволы деревьев. Земля ползла под ногами, было грязно.

Калимани вопросительно посмотрел на Лопеса. Того на минуту охватило сомнение. Возможно, все это ошибка. Цепь его умозаключений была достойной похвалы, но такой непрочной. Он поежился. Они сели в машину Калимани и вернулись в управление.

Он достал телефон, необходимый для операции, велел установить в полицейской машине рацию, распорядился, чтоб одна из частот перехватывала непосредственно входящие и исходящие звонки сотового телефона Инженера. Не было необходимости выслеживать его. Лопес знал, где тот в конце концов окажется — около полуночи.

Он немного поел в столовой управления, вместе с Калимани и двадцатью агентами. Встал из-за стола прежде, чем другие закончили, и отправился в полицию нравов забирать костюм. Он просил целую маску, из кожи. Обратно прошел через столовую, назначил Калимани встречу в ангаре — тот очищал от шкуры синюшное яблоко. Вышел во внутренний двор, взял машину, поехал домой, в Саботино. Квартира была холодная: его там не было два дня. Включил обогреватель, растянулся на диване. Свернул себе папироску. Медленно курил ее, наслаждаясь тихим потрескиванием бумаги в темноте.