Во имя истины и добродетели(Сократ. Повесть-легенда)

И, приняв условие, ввел Пахет войска. И с болью в душе воин Сократ наблюдал митиленцев, бежавших к алтарям и севших там в молящейся позе [84] . Но не тронули афиняне никого из них и лишь главных сторонников Спарты, олигархов, заключили под стражу, пока их участь не решит народное Собрание. Однако Салефа, скрывавшегося в городе, Пахет разыскал, пленил и отправил в Афины вместе с большей частью воинов, препоручив его Сократу.

Когда же пленника, сопутствуемого посольством митиленцев, доставили в Афины, Собрание без промедления приговорило его к смерти, и, хотя спартанец клялся и божился, что в обмен на жизнь его спартанцы снимут осаду с союзной афинянам Платеи [85] , Салефа казнили, затем стали решать судьбу митиленцев.

84

Религиозный обычай эллинов запрещал им убивать молящихся.

85

Платея — город Беотии; после четырехлетней осады взят и разрушен спартанцами до основания, из 480 человек гарнизона 212 спаслись, 225, оказавшись в плену, были казнены.

И снова дивился Сократ, как тяжкие лишения войны, накаляя страсти, затуманивают злобой разум даже самых добродушных граждан, ибо озлобленный народ обрушил гнев на голову послов восставших; и более других негодовал и злобствовал на Митилену демагог Клеон, доказывая афинянам, что лесбосское восстание не было внезапным, а подготовлено давно, и действовали митиленцы по заранее обдуманному плану, а потому заслуживают смерти.

И, распаленное речью Клеона, никого и ничего уже не слушая, Собрание решило: всех митиленцев казнить, детей же и женщин продать как рабов…

Когда же наутро отправилась триера с приказом Пахету кончать с митиленцами, заметил Сократ смятение на многих лицах афинян, втайне сожалевших за поспешность своего жестокого решения. И, радуясь, что жива добродетель сограждан и вот-вот готова вырваться из плена остывающего зла, кинулся Сократ к друзьям, Критону и Алкивиаду, служившим в коннице афинского гарнизона, и, вовлекая в замысел друзей своих друзей, всех, кто в эту пору оказался в городе, собрал немалое число сторонников пересмотреть вчерашнее решение.

И тогда послы Митилены, заручившись поддержкой афинских гостеприимцев [86] , обратились к властям, прося вторично обсудить вопрос, и архонты [87] , видя, что и народ того же хочет, созвали Собрание. И, найдя оратора Диодота, бывшего в то время членом Совета Пятисот и накануне протестовавшего против казни митиленцев, Сократ с друзьями уговорили его выступить на Собрании с речью. Но первым слово взял лысоголовый Клеон и, разгневанный новым оборотом дела, сказал:

86

Гостеприимец — «проксен» — лицо, оказавшее гостеприимство гражданам другого государства и получившее от последнего ряд привилегий.

87

Архонты — высшие должностные лица в Афинах.

— Мне и прежде приходилось убеждаться в неспособности демократии властвовать над другими, и ваше сомнение, афиняне, относительно приговора над митиленцами подтверждает это еще раз. Союзники повинуются вам отнюдь не за то, что вы угождаете им себе во вред. На верность их вы можете рассчитывать в одном случае — если ваша власть над ними будет тиранией ибо подчиняются, лишь уступая силе! Но хуже нет в этом деле сомнений и колебаний, свойственных тем, кто умствует и вольномыслит! Однако как раз они-то, эти люди, и хотят верховодить в Собрании, хотя их умствования приносят только вред! Необразованность при наличии благонамеренности куда полезнее умствующего вольномыслия! Ведь простые, немудрящие люди не оспаривают то, что верно высказано другими. Так надо действовать и нам: не увлекаться красноречием и не блистать умом, а выступать согласно собственным убеждениям. Я же сразу скажу, что остаюсь при своем вчерашнем мнении и только удивляюсь тем, кто додумался вновь назначить собрание по делу митиленцев. Ведь со временем гнев пострадавшего остывает, и он менее строго карает обидчика, тогда как самое справедливое возмездие может последовать лишь сразу за обидой. Меня поражают те, кто пытается выгородить митиленцев. И я попытаюсь отвратить вас, граждане, от этого заблуждения.

Я мог бы понять, афиняне, измену того союзника, кому наша власть над ним была бы слишком в тягость. Но разве Митилена не была под нашей властью самостоятельным, свободным государством? Наоборот, сидя за крепкими стенами на своем острове, открытом нападению разве только с моря, да и здесь надежно защищенные своим сильным флотом, они благодаря нашему невмешательству в их гражданские дела и благодаря нашей военной поддержке были неуязвимы для любого врага! И чем же они нам ответили за независимость, которую мы им даровали? Предательством! Ибо слово «восстание» предполагает угнетение, которого в данном случае не было [88] . Поистине, афиняне, чрезмерное счастье, выпавшее какому-нибудь городу, обычно порождает заносчивость. Так случилось и с Митиленой, которая вступила в союз с нашим смертельным врагом! Как видно, их ничему не научила участь соседей, чьи восстания были уже раньше подавлены нами [89] . И винить в предательстве митиленцев одних только олигархов, оставляя безнаказанным народ, вы не должны! Ведь к Спарте они примкнули единодушно, никаких распрей на этот счет у народа с олигархами не было. Так пусть все понесут заслуженную кару! Что же касается великодушия, то оно уместно по отношению к тем, кто может его надлежащим образом оценить, ко не к врагам. К тому же, если вы намерены и дальше властвовать, то заботиться о справедливости вам ни к чему, иначе вам придется отказаться от господства над союзниками и мирно красоваться своим великодушием.

88

На самом деле, как свидетельствует «История» Фукидида, равноправие Митилен давно тяготило Афины.

89

Афиняне жестоко карали любую попытку отмежеваться от Морского (Делосского) союза.

Итак, не предавайте себя, афиняне. Подумайте, как митиленцы расправились бы с вами, если бы одержали верх. Отомстите им тем же, чем они грозились вам. Покарайте их и покажите остальным союзникам на их примере, что карой за измену будет смерть!

И, кончив, бледный от гнева Клеон уселся на свою скамью. Народ же огласил просторы каменного здания: одни — аплодисментами, другие — их было меньше — шиканьем и топаньем. Сократ же думал, глядя на сограждан, многих из которых знал в лицо: «Насколько же невежествен народ, вверяющий судьбу свою и государства таким, как демагог Клеон…»

И вышел говорить оратор Диодот, расположивший публику сперва красиво расшитым хитоном и приятным голосом, а позже — доводами. И сказал Диодот:

— Я не одобряю противников повторного обсуждения столь важного дела. По моему мнению, больше всего препятствуют правильным решениям два обстоятельства — поспешность, которая бывает следствием безрассудства, и раздражение, которое бывает следствием грубости и невоспитанности. Всякий, кто возражает против того, что речи — учителя дел [90] , — неразумен, ибо ничем иным, как обсуждением, к истине прийти нельзя. Такой человек, зная, что словами ему не скрасить неразумное дело, обращается к поношениям, выдавая ум и красноречие за нечто вредное и запугивая ими противников и публику. Ясно, что город, слушаясь таких людей, может только пострадать, потому что боязнь ума и красноречия лишит его лучших советчиков. Хороший гражданин должен доказывать свою правоту не запугиванием противника, а в честном споре как равный с равным. Мы же поступаем как раз наоборот: всякому, кто явно желает добра Афинам, граждане отплачивают за это подозрением, что он втайне хочет чем-то поживиться. А ведь вам, афиняне, следовало бы помнить, что мы, ораторы, ответственны за наши советы, тогда как вы за то, что их принимаете, не отвечаете ни перед кем. А надо бы сделать так, чтобы не только тот, кто подает дурной совет, но и те, кто следует ему, несли одинаковую ответственность, тогда и приговоры ваши были бы и разумнее и умереннее.

90

Мысль Перикла.

Я выступаю здесь не как защитник митиленцев и не их обвинитель, а пекусь лишь о том, какое решение нам следует принять в интересах нашего государства. И если Клеон настаивает на смертной казни митиленцев, то я решительно утверждаю обратное. И вот почему.

За многие тяжкие преступления государства карают смертной казнью, однако и от этой меры преступность не уменьшилась, ибо в тех или других житейских обстоятельствах снова и снова с неодолимой силой разжигаются в человеке слепые страсти; то бедность, угнетая человека, внушает ему дерзость преступить закон, то избыток в сочетании с высокомерием возбуждает в нем стремление добиться большего в обход законам, и эти невидимые страсти гораздо сильнее действуют на человека, чем зрелище самых страшных казней. Нечто подобное происходит и с государствами, только здесь побуждают нарушить закон более важные причины — стремление к свободе или к господству. Потому-то и не следует применять к мятежникам столь суровую кару. Ведь, узнав о вашей жестокости, другой союзный город, случись ему восстать против нас, а затем, убедившись в собственной слабости, — раскаяться, оружие не сложит, а будет защищаться до последней крайности. Так разве, афиняне, вы не пострадаете от этого? Наши средства мы истратим на долгую осаду не желающих сдаваться. PI если все же мы захватим город, то нам достанется лишь груда развалин, от которых никаких доходов не получишь.

Подумаем еще и вот о чем. Если вы казните жителей Митилены, которые добровольно сдали вам город, то уничтожите тем самым всех ваших доброжелателей, а олигархии окажете огромную услугу. Ведь случись олигархам склонить город к восстанию, народ, зная, что вы караете одинаково виновных и невинных, пойдет за ними. И вы не должны допустить перехода еще оставшихся у нас друзей в лагерь врага. Вот почему я считаю, что вы совершите величайшую ошибку, последовав совету Клеона.

И если вы признаете, что мое предложение полезнее для Афин, то оставьте народ Митилены в покое, а главных сторонников Спарты, олигархов, накажите. Такая мера, мне кажется, послужит для наших возможных врагов достаточным предупреждением: ведь мудрые решения дают нам большее преимущество, нежели безрассудное насилие!

И, кончив, удалился Диодот на место, народ же снова зашумел, затопал и после бурных споров проголосовал за предложение Диодота.

И сказал Сократ сидевшему рядом Критону:

— Слава богам, Критон, что народ внял голосу разума и митиленцы будут спасены…

Но рано ликовал Сократ с друзьями спасению народа Митилены, ибо не знал никто, догонит ли триера с новым приказом Пахету первую, отправленную на Лесбос сутками раньше.

Митиленские же послы, отправившись в погоню на второй триере, запаслись для экипажа маслом, ячменной мукой и вином, обещая к тому же гребцам щедрое вознаграждение, если те догонят первую триеру. И афинские гребцы с усердным рвением гребли, и пока одни работали веслами, другие спали; питались же они ячменной мукой, замешенной на масле и вине. И, к счастью, спокойно, безветренно было на море, а первая триера, везущая приказ о смертном приговоре, плыла не спеша.