Во имя любви к воину

Потом он уехал.

Глава 7 Шахзада

Бог послал ему эту женщину. В ту самую секунду, когда он увидел ее, он почувствовал себя умиротворенным, не понимая почему. Но он знал, когда полюбил ее.

Она держалась прямо и с достоинством перед седобородыми старцами. Высокая, словно каменная статуя. Ее светлые волосы были покрыты косынкой. Она не обращала на него никакого внимания. Звучным голосом, в котором было столько эмоций, она произносила слова, которые он ждал услышать. Она покорила его своей уважительностью, так мило соединившейся в ней с беззастенчивостью иностранки.

Он полюбил ее, когда перед собранием старейшин она продемонстрировала мужество, достойное мужчины. И у него, Шахзады, появилось ощущение, что его сердце раскололось пополам.

Это и есть любовь? Ему было знакомо желание, но еще никогда он не испытывал страсти, не ожидал того, кто занимает твои мысли и днем, и ночью. В мире, где он жил, любовь — ошибка, а само это слово — табу. Пуштуны не женятся по любви, не выбирают себе жен сами. И никогда не выказывают публично своих чувств к ним, даже перед близкими.

Золотистые волосы, жизненная сила этой женщины покорили его. Очень скоро он влюбился в ее голос. Он мог бы отказаться от многого в жизни, только бы слышать этот голос — красивую и сильную мелодию. Она перевернула его, перечеркнула прошлое, освободила от агрессии, избавила от напряжения, которое постоянно мучило его.

« Мохабат» [20] . Он повторял это слово много раз: «Мохабат». Любовь, поразившая его, пришла в тот момент, когда он начал искать себе вторую жену. Годы войны в горах остались в прошлом, пришло время отпраздновать пришедший сюда мир, пусть пока еще хрупкий. Отпраздновать с женщиной, которая будет с ним рядом. Он нежно любил свою первую жену, уважал ее. Но она жила в горах, озабоченная делами на ферме. Она родила и вырастила семерых детей. Сейчас ему нужна женщина, которая жила бы лишь для него одного, образованная женщина, способная открыть для него мир.

Эта иностранка должна была уехать — время торопило. Он столкнулся с неразрешимыми проблемами, но, как бы ни разворачивались события, у него не было времени на соблюдение принятых в афганском обществе условностей: с какой семьей встречаться, с кем из клана договариваться о свадьбе, как сообщить ей о своем намерении? И потом, нравится ли он ей? Она не была пуштунской женщиной, готовой подчиняться, она никогда ничего не сделает против своей воли. Он видел ее в гневе, поэтому и не строил иллюзий.

Он не хотел ни пугать, ни неволить ее. В течение долгих совместных ужинов он наблюдал за ней, пытаясь уловить ее интерес, но все указывало на то, что она видела в нем лишь посредника, помогающего им в работе, ничего больше.

Очень помогли девочки. Его интерес к их преподавательнице не ускользнул от их глаз. Однажды вечером, после возвращения из экспедиции, его возлюбленная попросила учениц передать ему, что пора прекратить играть с ней. Он воспользовался случаем и осмелился спросить у них: «Вы ее хорошо знаете… Что вы думаете о ней?» Их лица просияли. Мерхия, которая напоминала ему перепелочку, живую и веселую, воскликнула: «О, она нас всему научила. Она — наше электричество, без нее мы никогда не увидели бы света!» Они любили ее, всему у нее учились.

Его беспокоил еще один момент, в отношении которого традиция была непреклонна. Но он колебался. Джамиля казалась ему слишком молодой, чтобы обсуждать это, но кого же еще он мог спросить? Обычно сведения такого рода — прерогатива женщин. Но он хотел знать. Понизив голос, он спросил на дари:

— Скажи мне… были ли у Брижитт другие мужчины? Девственна ли она?

— Это просто любопытство или серьезно для тебя?

Малышка нахмурила брови с видом разгневанного цензора. Очевидно, эта женщина умела выбирать себе телохранительниц.

— Она мне нужна! — сказал он, негодуя. — Да, я хочу сделать ей предложение!

— В таком случае знай: если у нее и были другие мужчины, что мне безразлично, она не стала от этого менее порядочной. Если ты любишь ее по-настоящему, ты должен принять это.

Он долго размышлял. Люди будут судачить о них. Но любовь придала ему силы.

— Хорошо. Я принимаю ее такой, какая она есть.

Джамиля пообещала, что поможет ему объясниться с Брижитт.

Невероятно, но эта женщина, по поведению которой ни о чем нельзя было догадаться, любила его с самого первого мгновения их встречи. Мохабат. Она приняла все условия: его жену, детей, ферму в горах — все, не ставя никаких условий. Он был счастлив. Но вместе с тем понимал, на что обрекает ее. От этой мысли ком подступал к горлу.

Она встречалась с кучи, снимала их нищету, как и бедность хазарейцев в Бамиане. Однако она не могла представить, насколько он был нищ. Она не подозревала о том, как живет женщина в кругу семьи, как подавляется ее жизнь в деревне. Ему же было хорошо об этом известно. Если он женится на ней, она должна будет подчиниться правилам племени. Это было немыслимо.

Существовало еще одно препятствие, о котором он ей ничего не сказал. Его окружали враги — по линии кровной мести и политические, которые преследовали его в течение многих лет; может быть, даже наблюдали за ним в этот самый момент. У него всегда было предчувствие, что он умрет молодым… Какое же будущее он может дать этой сильной и свободолюбивой женщине?

По сути, она была, как те синицы, которые жили в вольере у него в парке. Он часто ходил смотреть на них, и не было ничего приятнее, чем слышать их щебетанье или видеть их спящими в рядок на одной ветке. Зимой он переносил их в теплое место, а летом — в прохладное. Они были ухоженны, любимы, но при этом не были счастливы. Ничего странного, ведь они жили в клетке. Брижитт повторит их судьбу. Если он женится на ней, однажды ему придется покинуть ее навсегда. Его сердце сжалось.

Он никогда не уедет отсюда. Он рос здесь, идя по стопам отца, следуя за ним по стране моман-дов — пешком, верхом на муле или в машине. Он спал под открытым небом, шел часами под раскаленным солнцем, делил глоток воды с другими путниками. Он любил эту землю всей душой. И даже если иногда его тянуло за горы, к неведомым морям, океанам, городам, он всегда возвращался к этому пейзажу, потому что все, что делало его счастливым, находилось в этих пределах. Ничто в мире не могло сравниться с величием этой долины камней, плоской, словно ладонь, напрочь лишенной деревьев и кустарников, но каждой весной покрывающейся ковром из диких цветов буквально за несколько часов. Никакое другое небо не пленит своим звездным небосводом так, как это бывает момандскими ночами. Ни один город не обладает такой чистой красотой, как поселения торчи. А чего стоят вырытые в земле улочки племен кабри? И какой другой ветер принесет ему острый приятный запах эвкалипта, смешанный с пылью? Он знал. Знал наверняка: больше нигде он не сможет наблюдать за движением солнца — от восхода до заката. Вот что говорил он себе, усмиряя мечты о бегстве, которые все еще посещали его иногда.

Ночью, когда наконец разошлись последние посетители, он уединился в своей комнатке и открыл большую тетрадь, которую она подарила ему, чтобы он мог записывать свои мысли. С чего начать? Сидя на матрасе под светом неоновой лампы, он писал правду. Он не хотел, чтобы их свадьба повредила этой женщине.

«Брижитт, мое сердце переполняется любовью к тебе. Я счастлив, что ты решила провести со мной остаток жизни. Но я хочу, чтобы ты знала, что существуют две разные жизни: одна — городская, другая — деревенская. Разница между ними огромна, как та, что разделяет ночь и день. А наши ночи очень темные.

Ты родилась свободной как птица. Но, попав однажды в сети, некогда вольная птица должна забыть все, что было с ней раньше…»

Так он и писал до самого утра. Он закончил свое длинное письмо с первыми напевами муэдзина, приглашающего правоверных к молитве.

20

«Любовь» на дари.

Глава 8 Танец радости

В небе мирного Кабула нескончаемый балет самолетов и вертолетов заставлял дрожать отныне только оконные стекла. В декабре 2002 года международное военное присутствие было сильнее, чем когда-либо. Баррикады вокруг офисов и жилых домов, состоящие из колючей проволоки, мешков с песком, бетонных плит, росли с каждым днем и охранялись вооруженными людьми.

Я оставила свои мечты в Джелалабаде и покинула Шахзаду, пообещав, что мы увидимся через месяц. Контраст между необъятными просторами Нангархара и этим городом, зажатым среди скалистых гор, слишком уж грубо возвращал меня к реальности. Жить в Кабуле было все так же нелегко, несмотря на постоянные улучшения, которые скрашивали здешнее существование. Конечно, по-прежнему надо было ходить по грязным улицам с канализационными стоками. Но местный базар уже снабжал посетителей фруктами и овощами. Естественно, цены взлетали, если покупателем был иностранец. Чуть дальше, в престижном районе Шахр-е-Нау, открывались новые магазины — настоящие пещеры Али-Бабы, переполненные хозяйственными товарами. Миксеры, стиральные машины, печки, сервизы из Китая и стран Персидского залива напоминали нам о забытых чудесах общества потребления. Что до маленьких магазинов сантехники, их товаров не постыдились бы шикарные отели в Дубаи. Великолепные стеклянные раковины, позолоченные и инкрустированные бриллиантами обойные гвозди и краны в форме лебединых шей, джакузи. Тем не менее простой афганец, желающий купить электрочайник, вынужден был довольствоваться подержанным экземпляром. Для него жизнь по-прежнему была тяжелой. Он выкручивался, работая в двух-трех местах. Наиболее везучие, бюджетники, зарабатывали 50 долларов в месяц. Взлетевшие цены на жилье вынуждали людей жить несколькими семьями под одной крышей.

Не прошло и года, как полмиллиона беженцев вернулись из Пакистана на переполненных грузовиках. Они обнаружили, что у них не было больше земель для пашен, не было рассады, инструментов. У них все украли. Те же, кто стоически пережил талибский режим, не могли выжить в своих деревнях после четвертого года засухи. Все они скапливались на кабульских окраинах, привлеченные возможностью найти временную работу, а их земли в это время оставались заброшенными. Поэтому простой афганец питался, благодаря гуманитарной помощи, импортной пшеницей и бразильскими курами. И считал, что ему еще повезло.

Посреди всех этих трудностей «Айна» продолжала процветать. Энергия организаторов воплощалась в различных проектах. Вновь заработал на полную мощность сатирический журнал « Замбилье-Гам», который в эпоху талибов распространялся тайно. Его создатель Осман Акрам сначала размножал его с помощью ксерокопирования, но потом, когда копировальные машины стали редкостью, переписывал экземпляры от руки. Акрам всегда находил смешные темы в том мраке, в который погрузилась страна, — установленные бородачами запреты на ношение скрипучей обуви, на продажу музыкальных кассет. Потом появилась женская газета «Малалай». Наш телевизионный сектор развивался благодаря сподвижникам, которые постоянно приезжали на короткий срок и давали мастер-классы.

Иностранцы, живущие в Кабуле, уже потихоньку готовились к рождественским праздникам, когда 19 декабря случился теракт. Эльза Леруа, обучавшая монтажу девушек-операторов, журналист Эрик Коревитц и Хабибула Шахими, державший маленький гастроном в самой «Айне», отправились в немецкий госпиталь. Они ждали своей очереди в холле, когда мужчина, сидевший рядом с ними, взорвал бомбу, которую прятал под курткой. Хабибула умер на месте, Эрик был ранен. Эльза обошлась без единой царапины, во всяком случае на теле. Они стали первыми жертвами атак террористов-смертников против международных сил поддержки безопасности (ISAF [21] ) в Кабуле.

21

International Security Assistance Force.

Это постоянное присутствие опасности должно было бы переубедить меня. Но нет, я собиралась поехать со второй группой учениц снимать наш короткометражный фильм об афганских женщинах. На этот раз мы собирались в Герат, на северо-запад страны. Власти настойчиво советовали не путешествовать ночью, даже в окрестностях Кабула, так как могло произойти худшее. Поэтому мы — Шекиба, Халима и я — сели на самолет

Герат на границе с Ираном — один из самых консервативных афганских городов. Здесь женщины по-прежнему носили чадру, не имели права голоса, а мужчины слишком боялись репрессий, чтобы разрешить им встречаться с нами. Если бы женщины добровольно согласились говорить перед камерой, их бы избили. Всего в часе лета от Кабула вооруженные командиры, близкие к талибам, еще обладали властью и угрожали семьям смертью в случае неповиновения.

Мы ездили по улицам на машине, не осмеливаясь снимать. Несмотря на риск, Халима и Шекиба отказались покрыть голову, возмутившись даже, что я им это предложила для их же безопасности: «Мы — журналистки. Как мы можем работать в чадре?!»

Нам удалось взять интервью у одного врача. Его лицо светилось добротой. У него было столько работы, что он не знал, за что хвататься. Каждый день к нему приходили на прием плачущие женщины, которые не могли заплатить за лечение. Их мужья не работали, многие мужчины здесь были наркоманами. Добрый доктор лечил бесплатно эти бедные создания, которые с утра до вечера искали, чем бы прокормить себя и детей. Затем незаметно клал в их ладони несколько афгани. Жалкие усилия, поглощенные океаном нищеты.

Он указал на пациентку, которую обследовал, когда мы пришли. Ее чадра была откинута назад, лицо открыто. «У нее семеро детей. Вы можете легко представить ее судьбу в Афганистане: без образования, жизнь впроголодь, плохое здоровье». Он посмотрел в камеру и произнес дрожащим голосом: «Во имя Бога, во имя человечества, мы должны найти решение!»

Как Джамиля в пещере Бамиана, Шекиба слушала с глазами, полными ужаса. Потом она спрятала лицо в платок. Она хотела укрыться от объектива моей камеры, направленной на нее.

Были ли мы подвластны вуайеризму, этому журналистскому искушению? Я не знаю. Я знаю только, что мы могли предложить этим женщинам лишь сочувствие, немного поддержки, ничего больше. Но, слушая, снимая их, смешивая наши слезы с их слезами, отдавая им частичку себя, я надеялась, что это разделенное страдание, кем-то наконец признанное, зародит в них какую-то надежду.

Сразу после возвращения в Кабул я переслала Шахзаде через таксиста вкусные пирожные из Герата — хрустящие, с фисташковой начинкой, — а также белый пату. Он написал мне в ответ: «Это как если бы ты подарила мне целый мир!»

Что он знал о целом мире, чтобы сравнивать его с тремя пирожными и шерстяной накидкой? Наверняка впервые в жизни женщина делала ему подарок.

Как и все влюбленные, мы понемногу узнавали друг друга. В нашем случае все было сложнее. У нас не было общего языка, если не считать язык взглядов. К тому же жили мы в шести часах езды друг от друга. Как я жалела о том, что здесь больше не было почтовых голубей и воздушных змеев, этих посланников любви, исчезнувших в эпоху талибов. К счастью, оставались такси. По мере надобности они служили посыльными между Кабулом и Джелалабадом.

Письма Шахзады меня умиляли. Они показывали честного, доброго, сильного и нежного мужчину, обладавшего внутренним светом.

У меня был тайный ритуал. Каждое утро я вставала очень рано, пока в холодном доме для гостей все еще спали. Я зажигала камин в гостиной, брала стул, садилась у разгоравшегося огня, закутавшись в патуШахзады, который хранил еще его запах, исчезающий с каждым днем. Закрывала глаза, концентрировалась на его умиротворенном лице, представляла его; и когда оно появлялось, улыбающееся, запах становился сильнее и явственнее. Только тогда я читала и перечитывала его послания, переведенные для меня. Шахзада писал много, простым языком. В его последнем письме говорилось: «Пока еще ничего не произошло между нами, как только ты вернешься из Бадахшана, я повезу тебя в свою деревню».