Во имя любви

Виконтесса быстро поднялась с колен, вытерла глаза и устыдилась своей слабости. Это Поль… он не должен знать, что она страдает.

— Вы уходите? — спросил Дерулед.

— Да, у меня есть маленькое дело.

— Не могу ли я попросить вас на минуту в свой кабинет, если ваше дело не очень спешно?

— Оно очень спешно, гражданин Дерулед, однако после своего возвращения я, может быть…

— Но я сейчас должен оставить этот дом, мадемуазель, и мне хотелось бы проститься с вами.

Дерулед посторонился, давая ей пройти. В его голосе не было ни малейшего упрека, и это смирило Жюльетту. Она вошла в комнату Деруледа, носившую отпечаток привычек энергичного, делового человека. На полу стоял чемодан, уже совершенно завязанный; на нем лежал кожаный портфель для писем и бумаг с маленьким стальным замком. Этот предмет приковал внимание Жюльетты. Очевидно, в нем-то и находились все документы, о которых Дерулед говорил накануне с Блейкни и которые подтверждали его донос.

— Вы очень добры, мадемуазель, что согласились на мою, может быть, самонадеянную просьбу, — мягко сказал Дерулед, — но сегодня я покидаю этот дом, и у меня явилось эгоистичное желание услышать, как вы своим милым голосом пожелаете мне счастливого пути.

Большие, лихорадочно горевшие глаза Жюльетты различили теперь в полумраке комнаты фигуру Деруледа, лицо и поза которого выражали безграничное уважение, почти благоговение. Какая жестокая ирония! Пожелать ему счастливого пути — на эшафот! Сделав над собой невероятное усилие, виконтесса слабым голосом проговорила:

— Вы уезжаете ненадолго, гражданин депутат?

— В наше время, мадемуазель, всякая разлука может оказаться вечной. Я уезжаю приблизительно на месяц для надзора за несчастными узниками в Консьержери.

— На месяц! — машинально повторила она.

— Да, на месяц, — улыбнулся Дерулед. — Правительство, видите ли, опасается, что ни один из заведующих тюрьмой не устоит против чар бедной Марии Антуанетты, если долго будет находиться вблизи нее, поэтому они меняются каждый месяц. Я пробуду там весь вандемьер. Надеюсь вернуться оттуда раньше осеннего равноденствия, но… кто знает?

— В таком случае, гражданин Дерулед, сегодня мне приходится пожелать вам счастливого пути надолго.

— Вдали от вас месяц покажется мне целым столетием, — серьезно сказал он. — Но… — Он остановился, пытливо вглядываясь в ее глаза. Он не узнавал веселой Жюльетты, внесшей столько света в его мрачный старый дом. — Но я не смею надеяться, что одна и та же причина могла бы заставить вас называть нашу разлуку долгой, — тихо закончил он.

— Вы не поняли меня, гражданин Дерулед, — поспешно сказала Жюльетта. — Вы все были так добры ко мне… однако мы с Петронеллой не можем больше злоупотреблять вашим гостеприимством. У нас есть в Англии друзья…

— Я знаю, — спокойно перебил он, — что с моей стороны было бы чересчур самонадеянно ожидать, чтобы вы остались здесь хоть часом больше необходимого, но боюсь, что с сегодняшнего вечера мой дом не будет служить вам надежной защитой. Разрешите мне устроить все для вашей безопасности, как я устраиваю это для своей матери и Анны Ми. У берегов Нормандии стоит готовая к отплытию яхта моего друга, сэра Перси Блейкни. Паспорта для вас готовы, и сэр Перси или один из его друзей доставит вас на яхту невредимыми, он обещал мне это, а ему я верю, как самому себе. С вами поедут моя мать и Анна Ми. Потом…

— Остановитесь! — взволнованно перебила виконтесса. — Простите меня, но я не могу допустить, чтобы вы что-нибудь решали за меня. Мы с Петронеллой должны устраиваться сами, как умеем, вы же должны заботится о тех, кто имеет на это право, тогда как я…

— Нет, мадемуазель, здесь не может быть речи о праве.

— А вы не должны думать… — со все возрастающим волнением начала Жюльетта, быстро выдергивая свою руку из руки Деруледа.

— Простите, но вы не правы, — серьезно сказал он. — Я имею полное право думать о вас и за вас. Это неотъемлемое право дает мне моя великая любовь к вам.

— Гражданин депутат!

— Жюльетта, я знаю, что я самонадеянный безумец, знаю гордость вашей касты и ваше презрение к приверженцу грязной французской черни. Разве я сказал, что надеюсь на взаимность с вашей стороны? Об этом я и не мечтаю! Я только знаю, Жюльетта, что для меня вы ангел, светлое, недосягаемое и, может быть, непонятное существо. И, сознавая свое безумие, я горжусь им, дорогая, и не хотел бы дать вам исчезнуть из моей жизни, не высказав вам того, что обращало для меня в рай каждый час, каждую минуту этих последних недель, — не высказав вам своей любви, Жюльетта!

В его выразительном голосе слышались те же мягкие, умоляющие звуки, как тогда, когда он защищал несчастную Шарлотту Корде. Теперь он защищал не себя, не свое счастье, а только свою любовь и молил об одном — чтобы Жюльетта, зная о его чувствах к ней, позволила ему до конца служить ей.

Дерулед тихо взял ее руку, которую она уже не отнимала, и покрыл ее горячими поцелуями…

— Не уходите сейчас, Жюльетта! — умолял он, чувствуя, что она старается вырваться. — Подумайте, я, может быть, никогда больше не увижу вас! Помянете ли вы когда-нибудь добром того, кто так страстно, так безумно любит вас?

Виконтессе захотелось заглушить биение сердца, страстно рвавшегося к этому человеку, с благоговением склонившему перед нею свою голову, каждое его слово находило отклик в ее сердце. Теперь она сознавала, что больше жизни любила человека, которого старалась ненавидеть и которого так жестоко, безумно предала. Она старалась вызвать в памяти образ убитого брата и старика отца. Ей хотелось снова увидеть во всем случившемся перст Бога-мстителя, указывающий ей путь к исполнению данной клятвы, и она призывала Его, чтобы Он поддержал ее в эту минуту тяжкого душевного страдания.

И она наконец услышала Его: с далеких, не ведающих жалости небес, до ее слуха донесся ясный, неумолимый, потрясший ее голос: «Мне отмщение и Аз воздам».

Глава 4

— Именем республики! — послышался голос.

Когда испуганная Анна Ми отворила дверь, перед ней оказалось пять человек. Четверо были в мундирах национальной гвардии, пятый был опоясан трехцветным, с золотой бахромой, шарфом, что указывало на принадлежность его к членам национального конвента. Анна Ми тотчас поняла грозившую дому опасность. Кто-нибудь донес на Деруледа в Комитет общественного спасения, и визит страшных гостей означал обыск в доме.