Во имя Мати, Дочи и Святой души

Внутри было число и прибрано – не подумаешь снаружи.

– Ты, душа ищущая, помолись Госпоже Боже пока, – и Соня за руку провела попутчицу в маленькую комнату, где ничего не было кроме большой иконы Госпожи Божи и ковриков на полу.

– Встань просто на колени и повторяй: «Госпожа Божа, помилуй мя!» И мир сойдет.

– Такое еще дитя и такое уже разумное! – умилилась попутчица.

Соня прикрыла дверь, оставив ее наедине с Госпожой Божей.

– Такая дэвушка, – порывался горбоносый гость к Клаве.

– Хорошая девушка, конечно. А вот разве хуже? – указала она на Олю.

С этим гостем говорила она совсем иначе – словно не из Сестричества пришла, а из обычной школы. С дискотеки сорвалась.

– Ну чего ты говорил, что всё отдашь? Где твое всё?

– Здэсь! – потянулся гость расстегнуть брюки.

– Это – потом. Сначала платить полагается.

– Здэсь – всё, а дэньги – ничто!

И он презрительно бросил белый бумажник. Тот шмякнулся тяжело, как зеркальный карп на сковороду.

Соня подняла трофей, заглянула и мгновенно упрятала куда-то в плащ. Распахнула дверь в другую комнату. Там стояла ускользнувшая, было, Ольга – успевшая переодеться в белый балахон. Или серебряный состиранный весь.

– У нас все девушки красивые, – по-хозяйски повторила Соня и распахнула на Клаве плащ.

Гость припал к ней, суматошно шаря и целуя. Клава терпела равнодушно: ведь она теперь вся – одна большая жалейка, она желала наполняться иначе, и покушения на жалеечку ее тоненькую волновать перестали.

Когда ищущие руки стали настойчивыми как клещи, Соня, оценив момент, подтолкнула Олю, также раскрытую навстречу гостю.

– Олечка лучше, Олечка мягче, – приговаривала Соня, и ловко переменила направление бурного потока страсти.

– Ай, горячая, ай сдобная, – бормотал гость.

– Значит, прохладись немного, – Соня поднесла гостю стакан к самым губам, наклонила.

Тот вылакал, не отнимая рук от ольгиных холмов.

– Ну и ладно, можно идти. Всё во славу Госпожи Божи, все – создания Её-Их, – вернулась Соня к естественному для нее словарю.

И закрыла за собой одну дверь – чтобы открыть вторую, где алкала мира в душе страждущая попутчица.

– Пошли дальше, душа ищущая. Сошел мир хоть немного?

– Так хорошо, девочки вы светлые, так хорошо! Где же вы учились? Такие маленькие, а так говорите складно и правильно, лучше любого бородатого батюшки в церкви.

– Батюшки в церкви говорят про мужского Бога подмененного, – твердо выговорила Соня – как оттолкнула непрошенный призрак. – Соблазняют сойти в бездну адову. Не мы говорим, Госпожа Божа через нас истину вещает.

Все вышли на улицу.

– А ничего, что сестра Оленька одна с этим черным осталась? – обеспокоилась Клава.

– Ничего. Он заснет через пять минут. И проснется так, что ничего не вспомнит – во дворе. Зато получил, чего хотел. Мы-то весталки девственные, а сестре Ольге можно, она давно червем траченная. Ничего, только прибудет ей. Еще жрицы богини Астарты служили паломникам в храмах, – добавила Соня, словно отличница, отвечающая урок, – а мы от всех вер лучшие зерна собираем. Среди плевел. От мусульман – подмывание, от Астарты – служение телом… Таких ладей у нас много, – гордо добавила Соня. – А эту ищущую можно сразу в корабль привести.

И засмеялась, довольная:

– Ну, здорово ты его, сестричка, на жалейку взяла! Защемила – не вырваться!

Но Клава не улыбнулась похвале. Ей было неинтересно про этого тупого кабана, который припал как к корыту с помоями – и не мог оторваться, хоть режь его.

14

Сопровождаемые молчаливыми боровками, которым так и не пришлось отличиться, они проехали на метро и вернулись в свой корабль. У Сони оказались ключи, не понадобилось Свами беспокоить.

– Как хорошо, как покойно здесь, – повторяла попутчица. – Город, а словно бы деревня. В деревне люди чище.

– Везде люди чистые, если Госпоже Боже поклоняются, – сурово заметила Соня.

– Конечно, конечно, – торопливо закивала попутчица. – Вы все такие… такие… светлые и удивительные!

Она не переоделась ведь с тех пор как ушла с Невского шума, даже очков своих в европейской оправе не сняла – а уже не казалась эффектной дамой, одетой словно с витрины. Смирение, значит, важнее костюма.

Боровки уползли к себе, а они втроем подошли к двери в комнату Свами.

Соня как всегда смело распахнула дверь без стука.

Свами стояла на коленях. Плащ ее серебристый был приспущен и она косым взмахом через плечо ударила себя любалкой по голой спине. Несильно. Не обернувшись на шаги, лениво хлестнула еще.

– Мы вернулись с поиска, сладкая Свами, – доложила Соня. – Новую ищущую уловили.

– А? Да? Сейчас… Что-то рвение во мне заснуло, сестрички. Помогите бедной рабе Госпожи Божи, разбудите душу задремавшую.

Свами встала, протянула Соне любалку, роняя с себя приспущенный плащ.

Клава, притянутая внезапным порывом, подошла и поцеловала Свами, воплощенной Мати Божи по очереди в оба соска долгими поцелуями, играя язычком и подсасывая.

Так ведь и должна поступать Доча – припадать к щедрым сосцам материнским!

Мати Божа воплощенная прижала ее головку к грудям.

– Ой, сладенькая моя, дочка возлюбленная.

И оттолкнула.

– Так разбуди душу мою задреманную, сестричка.

Соня почтительно порола свою сладкую Свами – осторожно, только что разгоняя приостывшую кровь.

– Ну хорошо. Подай, – и завернулась в поданный Клавой серебряный плащ.

– Ты пришла? Ты ищущая?

– Да, – пролепетала попутчица.

– Видишь, у нас тут Слабодное Сестричество. Все равны в любви, все учим подруга подругу и все учимся.

Клава ожидала, что Свами теперь побеседует с попутчицей ласково. Но тон переменился – внезапно. Иссиние глаза обожгли:

– Так зачем ты пришла?! Думаешь, легко от греха освободиться?! Жила в грязи, в грехе и избежании, золотому тельцу служила, утробу свою тешила, лоно продавала! Валяйся в грязи дальше! Оглянись на жизнь свою страшную! Где душа была?! Пошто молчала?! Всё тлен и смерть вокруг тебя!