Во славу русскую

Однажды утром в последних числах августа я вышел из дому не таясь и был остановлен на пути к экипажу высоким офицером с красным важным лицом и закрученными вверх тонкими чёрными усами.

— Герр Трошкин? Я — гауптман Императорско-королевской жандармерии Штерн. Есть приказ срочно доставить вас к полковнику фон Шварцу.

— Польщён вниманием, герр гауптман. Полагаю, я арестован?

— Найн, — ответил жандарм, выразительности голоса с которым поспорил бы каменный истукан. Наверно, укладываясь в постель с благоверной, офицер столь же ровным уставным тоном командовал: фрау Штерн, есть приказ вам исполнить супружеский долг. — Полковник велел выказать уважение.

А не лупить прикладом по затылку — и на том спасибо, за годы османского плена пришлось привыкнуть ко всему. На сей оптимистичной ноте я забрался в полицейскую повозку. Гауптман утвердился напротив, вперив взгляд в меня немигающий взор. Видно, именно так выказывается полицейское уважение. Я его тоже разглядывал.

Форма жандармерии покроем напоминает гусарскую. Тот же короткий плащ поверх куртки-доломана, по случаю тёплого времени года наброшен на левое плечо и держится на шнурке. За этот плащ, ментик по-венгерски, Соломон и прочие венские уголовники именуют местную полицию «ментами». Надо же, это слово доживёт до XXI-го века!

Полковник походил на гауптмана только мундиром, в остальном — совершенно иной типаж, из совмещающих армейскую выправку с интеллигентными разговорами о философии и музыке. Лицо тонкое, благородное, усы аккуратно подстрижены, и бакенбарды не пытались достать до подбородка.

Под стать ему была обстановка кабинета. С одной стороны — строгая мебель, серые и коричневые тона, даже свечной канделябр на конторке без обычных завитушек, скорее как прусский зольдат по стойке «смирно». Зато на полочке томики Гегеля и Канта, в одном из них в виде закладки торчал синий уголок оперной программки. Этот штрих был призван убедить визитёра, что заместитель начальника венской жандармерии не чужд высокой культуры.

— Гутен таг! Присаживайтесь, герр Трошкин.

— Данке, герр барон. Чем обязан такому вниманию?

— О, всего лишь предосторожность, — жандарм, учтиво вставший при моём появлении, снова устроил тело в кресле, сохраняя идеально прямую спину и слегка вздёрнутый подбородок. — Дело в том, что мы собираем сведенья обо всех наиболее интересных фигурах из европейских держав. В Англии у вас чрезвычайно странная репутация, герр Трошкин. Вы приехали в Лондон, внезапно разбогатев в России, хотя самого простого мещанского происхождения. Так?

— Абсолютно верно. Батюшка и матушка — ординарные городские обыватели, — я начал понимать, откуда дует ветер.

— Стало быть, с быстро нажитыми капиталами продолжить находиться в России получилось не комильфо.

— Верно, вы исключительно проницательны, герр полковник. При Александре II случается предвзятое отношение к богатству, сколоченному в годы Пестеля.

— Из награбленного у дворян, сосланных в Сибирь?

— Отнюдь! Для этого требовалось быть приближённым к фюреру, а также, простите, носить германскую фамилию. Однако с казёнными подрядами творился тогда хаос, да изъятие пахотных угодий у землевладельцев повлекло спекуляции с землёй, в коих грех было не заработать. Не буду уверять вас в ангельской чистоте действий своих и помыслов, но разбоем на большой дороге я не промышлял.

— Допустим, — произнеся это веское слово, барон сцепил пальцы рук, образовав сдвоенный кулак, знак скрытой угрозы. — Отчего столь дурна ваша репутация в Англии? Вам приписывают убийства, шантаж, мошеннический захват судовой компании.

— При этом ничего не могут предъявить ни Скотланд-Ярду, ни суду, верно? Такова планида приезжего, обосновавшегося в Лондоне. Я скупаю фирмы, недвижимость, корабли, плачу подати наравне с самыми законопослушными подданными её величества и тем вызываю неприкрытую зависть англичан. Мало кто из них, мнящих себя повелителями планеты, достиг подобных успехов. К тому же — русский, из медвежьей страны. Полагаю, они скорее стерпели бы жида, сбежавшего из России, ибо к еврейской оборотистости привыкли. Надеюсь, в многонациональной Австрийской империи мои дела не будут омрачены местными предрассудками.

— Какие дела? — добрался до сути полковник.

— По первости — железная дорога. Гористая местность да денежные трудности после наполеоновских войн здорово задержали применение пара. Для австрийцев и мадьяр голубой Дунай — ваше всё, как и сто лет назад. Отставание от России и Англии катастрофическое, вы не находите?

— Слишком сильно сказано. Трудности — да, катастрофы в этом не усматриваю.

Как раз работаю в сём направлении, подумал я, стараясь не выплеснуть эмоции наружу. На перекошенном шрамом лице они смотрятся для непривычных людей странными.

— Интерес представляют ваши горные предприятия, а также банки. Деньги правят миром, Австрия — не исключение. Возможно, я прикуплю какой-либо банк или свой открою. Как видите, планы воистину бонапартовские.

— Завоевать нашу империю? — иронично поднял бровь Шварц.

— Не всю! Только лакомый её кусочек. А самой империи от этого будет изрядная польза.

— Хочется надеяться. Только ваши, с позволения сказать, методы, особенно если они в духе приписываемых вам в Англии, герр Трошкин, вселяют беспокойство. Вы встречались с Иссаком Соломоном?

— Вот оно что! Да, и не только с ним. Вы же понимаете, полковник, я — выходец из подлого сословия. Могу купить в Британии титул, но это дел не меняет, многие дома закрыты для чуждых и пришлых. Посему общаюсь с разными людьми, с некоторыми чрезвычайно неприятными. Однако не вижу в том ничего дурного. Соломон — завзятый мошенник и скупщик краденого, но он долго жил в Англии, понимает меня с полуслова. А у кого как не у евреев узнавать про ростовщические и прочие банковские дела?

Жандарм отстучал по столешнице дробь, напоминающую штраусовский галоп. Когда холёные пальцы остановились, он подвёл черту.

— Вы складно всё объясняете, герр Трошкин. Тем не менее, подозрения остаются, и серьёзные. А в военное время законы действуют особо сурово. Считаю своим долгом предупредить вас — остерегайтесь совершить нечто неблагоразумное. Здесь не Англия.

— И это обнадёживает, герр барон. Смею надеяться, что война с Польшей быстро окончится.

— Всенепременно! На сём не буду вас больше задерживать. Ауфидерзейн.

— Ауфидерзейн, герр полковник.

Разумеется, мы оба рассчитывали на весьма разный исход этой войны.

* * *

Ночью я подробно расспросил Соломона про полковника.

— Таки да, серьёзный мент, кость в горле.

— Неподкупен? Или дорого просит?

Еврей поёрзал на потёртом сиденье закрытой коляски. Я усвоил уже, что подобные всплески нервозности у партнёра возникали при мысли о расставании с крупными суммами.

— Не пробовали. Опасались, что цена велика. Вы же знаете, если поц в больших эполетах запросил денег, он таки ждёт эти деньги и бывает весьма расстроен без них или получив меньше.