Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Во спасение нас, пропащих
Шрифт:

– Дьявол, – ворчит 5. – И артроз – это артроз. Ни с чем не спутать.

Друзья мои смеются, но они не понимают, что большего говорить и не нужно. Они не догадываются, что тот, кто ищет чистую, обыкновенную правду, найдет ее в самом коротком ответе.

Слова обманчивы, как отбойные течения, а речь, какой бы глубокой и длинной она не была – не может передать сути, ибо речь – не более, чем искаженное воспроизведение внутренних переживаний. Мне не нужны признания и откровения, я прекрасно вижу, ужасно чувствую каждого в этом мрачном подвале

1 сидит прямо,

моргает раз в полторы минуты, разум его утомлен, но не расслаблен

редкие зубы 5 сжаты до боли в деснах, тревога за близких пронзает насквозь

17, точно обреченный на повешение, улыбается одними губами

исцарапанные пальцы 20 быстро перебирают деревянную фигурку кота

303 обнимает себя руками, теряется и тонет в своих страхах

Я читаю их.

Глаза, морщинки, движения плеч.

Ритмы дыхания говорят о скорости сердцебиения, скорость сердцебиения меняется в зависимости от мыслей.

Этого достаточно, чтобы разгадать главную загадку последних дней: среди нас нет того, кто был бы уверен, что после побега жизнь наладится.

303

Выдыхаю. Заставляю себя прислушаться к разговору.

– …. воплощение гуманности, – полушутя-полусерьезно излагает 17. – Душа и сердце нашей небольшой компании. Если бы 5 жил в старые времена, то он бы, наверняка, по утрам ходил на демонстрации в поддержку голодных африканских детишек, а вечерами, после утомительного дня – приносил бы бездомную животину в дом.

– Разве всю свою жизнь он занимается не тем же самым? – справедливо замечает 1.

– Довольно сочинять, – позабыв на время о своих суставах, усмехается 5. – Демонстрации я не посещал.

– Но меня ты спас, – неестественно высоким голосом произношу я. – Подобрал у ворот лагеря. Как раненную животину. Что бы со мной сделали другие заключенные, если бы не ты?

И почему мне вдруг захотелось заговорить? Разве это не рискованно – расточать благодарность, когда от гибели нас отделяет всего лишь потолок и пара дверей? Накликать беду речью, которую непременно выдают перед концом?

– Я ведь на ногах стоять не могла, – продолжаю я, точь-в-точь как 17, не контролируя словоизвержение. – Говорить не могла. Плакать не могла. После охотников-то… Ты нёс меня на руках. Сказал, что всё будет хорошо. А если не хорошо, то по крайней мере – не хуже. Вернул мне веру в то, что доброта не исчезла из мира, что есть ещё люди, достойные называться людьми.

– Бедная, бедная девочка… – шепчет 5, темнея лицом. – Каждого бы из них застрелил. Видит небо.

– Твари, – рычит 17. – Ублюдки. Насильники.

– Тише, тише, милый, – дотрагиваюсь я до его локтя.

Кожа у 17 горячая, как и сердце. Ничуть не стесняясь взглядов друзей, он целует мою истерзанную кирпичами руку. Я невольно улыбаюсь: с какой быстротой и легкостью у него получается меня успокоить!

– Это моя вина, – сообщает 744, с такой же быстротой и легкостью разрушая счастливое мгновение. – Только моя вина. И ничья больше.

Её поразительные, оленьи очи в полумраке – абсолютно угольные,

без белка и без ресниц.

20

– Почему-твоя-вина-ты-чтоли-знала-303-раньше?! – от удивления у меня аж в носу засвербело. Уфффь. А я-то думал, что всё про всех выведал! И тут на тебе – открытие! Да ещё какое! Вот так и живи с людьми бок о бок, доверяй им. Особенно 5. Ведь он всё знал. По глазам вижу – знал. И молчал.

– Моя вина в том, что я не помогла тогда, когда должна была помочь, – крутит 744. – И ушла тогда, когда должна была остаться.

– А почему ты ушла?

– Потому что не могла не уйти.

– А почему не могла?

– Потому что страх был сильнее голоса совести.

– Огооо, – тяну я. – Правда? А вот 17 говорит, что ты настолько ку-ку, что уже ничего не боишься.

– Ну что за непутёвый ребенок! – смешно возмущается 5. – А ты-то, 17, чего лыбишься? Поменьше бы трепался – умнее бы выглядел.

– Умнее уже некуда, – отзывается 17.

– И всё-таки, 744, – снова набрасываюсь я с расспросами, утирая нос рукавом. – Что произошло? Я, по правде говоря, ничегошеньки не понял.

– Произошло то, что не могло не произойти, ибо каждому суждено узреть сущность свою, – очень и очень серьезная, совсем не улыбчивая, она смотрит на меня прямо как на настоящего взрослого (бррр, до чего неприятное ощущение!). – Три дня минуло с тех пор, как пал под пулями старый Город. Двадцать четыре часа – как ноги наши ступили на заброшенную землю промышленной зоны, по-кладбищенски пустынную и тихую. Там, под серым небом, среди уродливых зданий с провалившимися крышами, между ржавыми гаражами, в зарослях сухого кустарника, властвующего на безжизненных территориях, мы встретили ее. Встретили – и оставили одну, опасаясь ее преследователей.

– 303? – уточняю на всякий случай я.

– 303, – кивает 744.

Ну и ну! Теперь мне всё ясно. Точнее: ясно всё, кроме одного.

– 744, ты говоришь «мы», – с непонятной опаской произношу я. – Получается, что ты была не одна?

– Не одна.

– А с кем?

– С ним.

– Что это за – с ним? И где он?

У 744 глаза очень темные. А сейчас – ещё темнее. Темнее самой черной ночи. Или мне это чудится? Она опускает голову, будто подбородок стал весить целую тонну, и еле слышно выговаривает:

– Умер.

5

Вот оно что. Вот оно как.

Сколько приятелей, сколько случайных знакомых я похоронил – а сердце всё одно камнями придавливает. Нужно было сразу скумекать, что с ним стряслось – чай не младенец, – но в такие вещи верится с большой неохотой.

– Жаль, – охаю я. – Хорошим он был человеком.

– Ты его знал? – изумляется 17.

– Видались пару-тройку раз.

– Да что за – он?! – шепотом вопит 20, смахивая падающую на глаза чёлку. – Кто-нибудь объяснит?!

Поделиться с друзьями: