Во всем виноват Гоголь

Автор с Гоголем явно «на дружеской ноге», и его роман, на мой взгляд, в потоке современной прозы будет принят читателем, отмечен неординарностью замысла и оригинальным стилем (хотел было сказать «гоголевским» стилем, но это, разумеется, стиль Георгия Евгеньевича Дзюбы, к тому же вполне современный). «Красота классики — страшная сила!» — утверждает автор. В этом с ним можно согласиться. Он взялся за сложный материал и справился с ним, в чём я и приглашаю вас убедиться.

Александр ТИТОВ, писатель, с. Красное, Липецкая область

ВО ВСЁМ ВИНОВАТ ГОГОЛЬ

«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка…»

Н. В. Гоголь, «Мёртвые души»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I На биссектрисе красного угла

Почему эту светлицу называли красным уголком не знали даже навязанные учреждению начальником собеса ветераны труда. В дни городских празднеств их заводили в этот уголок, а потом и выводили из него с гвоздиками и именными открытками на долгую и вечную память от лица разнообразного руководства. Ветераны всегда в курсе всего: куда дрожжи завезли, где макароны дешевле, но сведений о происхождении красного слова и цвета там, где на самом деле никакого цвета не наблюдалось, не имели. Для персональных выговоров, «…переборок, распеканья, взбутетениванья и других должностных похлёбок…» [1] генеральный директор этого замечательного учреждения лишь иногда употреблял свой рабочий кабинет. Его предбанник, или приёмная, с неотразимой и мстительной секретаршей использовался только по чистым четвергам, когда здесь солировал обладатель прекрасного баса, он же начальник транспортного цеха учреждения, заслуженный соискатель мэрской поэтической премии «Сладоуст эпохи» Лучезарий Шляппа. Он зачитывал поступившие в адрес генерального директора озаряемого нами учреждения торжественные приветствия, горячие клятвы и безбрежные благодарности.

1

Рассказчик сильно совестится тем, что в повествовании о столь мелких событиях здесь и далее по тексту произвольно использованы словосочетания и фразы гениального Николая Васильевича Гоголя, которые, правда, в каждом случае честно обрамлены кавычками и выделены курсивом. Жалкое оправдание автора состоит лишь в том, что предлагаемые вам страницы мотивированы впечатлениями от прочтения литературных произведений великого Н. В. Гоголя.

В красном же уголке, как правило, определялись и оглашались результаты измерения глубин дисциплинарных патологий и промахов действующего персонала, вручались именные обходные листы конченым неудачникам, а силами самодеятельного хора трудящихся под фонограмму-минусовку для несчастливцев исполнялось «Прощание славянки». По обыкновению на совещаниях, созываемых по какому-либо поводу или совершенно безо всякой на то причины, но обязательно в обеденный перерыв, здесь же проходили внезапные и циничные административно-методические тренинги, что устраивались исключительно по личному распоряжению совсем уже озверевшего от безнаказанности генерального директора этого многогранного учреждения Петра Октябриновича Мудрецова и с его непременным личным участием. В такие часы в уголке сильнее всего ценилась густая гласность, жгучее неодобрение коллективом погрешностей теперь уже бывших коллег, а также поголовное восхищение персонала умственными вывертами и придумками их странноватого вождя.

В этом чудном учреждении того самого невероятного районного центра, что однажды ещё в ранге губернского и по причине отсутствия иных писательских сюжетов умело очернял сам великий Гоголь, а именно в дивном городке NN, так было с давнишних времён. Не мы устанавливали эти порядки, и понятно, что не нам их и отменять. Такого же мнения придерживались простые горожане, интеллигенция, чиновники, и в этом все они не сильно ошибались, потому что, что бы они ни делали, здесь никогда и ничего существенно не менялось: ни в городе, ни в его учреждениях.

Трудно поверить, но придётся: даже при столь богатых традициях и крепких порядках в собственно красном уголке никто и никогда не краснел. Бледнели здесь тоже совершенно непримечательно и абсолютно невыразительно по причине отсутствия в красном уголке натурального дневного света. Рельефно-выразительные углы, вентили и задвижки под потолком, а также феерические тени от них, а ещё от коробов, труб и других неизбежных подвальных ценностей, позволяли администрации учреждения добиваться в красном уголке высокой корпоративной сплочённости и аккуратности даже в сложнейших передвижениях отлично вымуштрованного персонала. Генеральный директор считал это превеликим достижением в своей повседневной деятельности, хотя своей личной дезинтегрирующей роли в этом неоднозначном деле от своих закадычных друзей-подружек не скрывал и даже бахвалился этим, а по отношению к персоналу с каждым днём подличал всё больше и больше, особенно насчёт штрафов и премий. Впрочем, если сказать о помещении красного уголка ещё, то такими же тенями, трубами, паутиной и приличными коробами могли бы прихвастнуть покои и этажи минусовых уровней и в других недурных офисах пристойных городских округов этого региона, к чему заострять дальнейшее внимание наших немногочисленных читателей мы намерений не имеем.

Находясь в теперь уже известном вам красном уголке и не отрывая внимательных глаз от страниц книги, Афанасий Петрович в очередной раз потянулся за сдобным подрумяненным сухариком, но его пальцы сухаря не застали. Они продолжили намеченный ими маршрут и поначалу нашли лишь никчемный и бесполезно шуршащий кулёк от сдобных сухариков, затем им повстречался аляповатый китайский термос, а потом… А вот после аляповатого китайского термоса лучше бы они потом ничего и не находили. Сейчас Афанасий Петрович коротким взглядом убедился, что пальцами действительно обнаружилась гадкая и враждебная ему и его натруженным перстам пепельница в виде отчасти обгоревшей жестяной кофейной банки. И он невнятно чертыхнулся точно в сторону табуна табуреток, лавок и давно уже вышедшего по состоянию здоровья на заслуженную пенсию крепко засиженного директорского кресла, на которых в другую минуту могли бы сидеть влюблённые во все табаки Улупаевска, Ростова и Краснодара его коллеги. Чертыхнулся он некрепко лишь по той причине, что над красным уголком учреждения, как и над всем городом, в эту минуту висел глухой осенний вечер, что удваивал впечатление о себе серым, как солдатское одеяло, потолком. Сейчас даже самые внятные его чертыханья могли быть по достоинству оценёнными лишь бездомными собаками прославленного города NN. Перед ними, как и пред остальным народонаселением города, Бронькин никогда не заигрывал. Он никогда не опускался до уровня пустой болтовни даже в самые неудачные вечера и ночи с четверга по воскресенье за весь период своей трудовой гражданской биографии. В другие дни и ночи недели у него имелись другие и тоже нешуточные дела.

Лично Афанасий Петрович ни разу не курил, а незначительные свои вредные привычки без крайней на то необходимости никогда не выпячивал. В его душе, постоянно ищущей в булке жизни изюм или курагу, глубоко скрывались только мелкие и слегка вредные наклонности и влечения, а также давным-давно укоренившееся предрасположение и даже какая-то страсть к их материальному олицетворению. Впрочем, о таких мелях и глубинах в его душе не знали даже те сотрудники, что консолидированно ему презирали табачный дым или, по крайней мере, признавали лишь новомодные кальяны. Афанасий Петрович строго содержал свои недочёты и вредности в секрете даже от самого себя. Арабески своих тайных влечений, пристрастий и предрасположенностей он терпеливо и бережно укрывал в глубине своей бранной души и беспрестанно мудрствовал о путях их преобразования в громогласную славу с приятной рыночной ценой. Словом, путей и троп, усыпанных рублями и долларами, в теории он нащупал уже немало, но удобных случаев для запуска этих проектов на недосягаемые высоты под руку что-то не попадалось.

— Итак, сухари кончились, — глубоко задумался Афанасий Петрович, не отрывая спины от батареи отопления. — Но гоголевский Иван Фёдорович Шпонька и без них когда-то отменно управлял взводом и был образцовым подпоручиком, так как сам «…ротный командир всегда ставил его в пример».За пятнадцать лет службы в полку Шпонька выработал привычку позволять себе рюмку водки перед обедом и ужином. А в то время, когда его сослуживцы колесили «… по мелким помещикам, он, сидя на своей квартире, упражнялся в занятиях, сродных одной кроткой и доброй душе: то чистил пуговицы, то читал гадательную книгу, то ставил мышеловки по углам своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир, лежал на постели».

— Любопытно, — и даже несколько громче, чем чертыхнулся до того, произнёс себе Афанасий Петрович слово «любопытно» ещё раз и сам себе крякнул. — Шпонькин полк, хоть и дислоцировался по деревням, но ни в чём «…не уступал иным и кавалерийским»полкам?.. Здесь, — с удовлетворением обнаружил он, — офицеры хоть и выпивали крепко, зато хорошо умели танцевать мазурку и «…таскать жидов за пейсики не хуже гусаров». «Чтобы ещё более показать читателям образованность П*** пехотного полка…»,Гоголь сообщал читателям даже о двух весьма авторитетных офицерах, которые могли совершенно свободно проиграть в карты «…мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать».

— Эх, жила ж тогда окопов да траншей элита! — почти стихами продекламировал здравницу пехоте движимый чувством белоснежной зависти Афанасий Петрович. Затем он потянулся, встряхнул ранней сединою, не глядя вскочил в любимые туфли и тщательно промерил ступнёй к ступне красный уголок точно по биссектрисе наискосок, а потом даже показал стенам и потолку необычайные аллюры и углы руками, примерно напоминающие корпоративную производственную гимнастику.

Со стен красного уголка за его действиями внимательно наблюдали портреты выдающихся местных начальников, отдельных настоящих, будущих и бывших руководителей государства и даже кой-каких глав соседних держав и перспективных кандидатов в губернаторы краёв и областей из ранее мудро расширенного, а теперь уже умело укороченного кремлёвского резерва. Внимательному созерцателю в эту минуту могло бы даже показаться, что прыть Афанасия Петровича особенно сильно восхитила того главу, чья душа уже давным-давно унеслась, а судя по его конечной должности, и перенеслась в мир райских блаженств иль прелестей оффшорного рая. Однако созерцателей, как сторонних, так и местных, в эту минуту здесь не наблюдалось по причине надвигающейся ночи, а лично Афанасию Петровичу на этот счёт не показалось ничего. А потому, покончив с физкультурой, он принялся зорче изучать портрет усопшего.

— А ведь могли бы его снять, — пораскинул умом Афанасий Петрович, — да перевелись все наши буйные и отчаянные в другие учреждения города… Он долго стоял, смотрел и размышлял, пока его не осенило, что надутый господин в багете — земляк бывшего тестя нынешнего градоначальника. — Тем более — тесть бывший, а земляк хоть и крупный, но помер, можно было всё равно его снять с гвоздя. В торжественной обстановке, например, на совещании и хотя бы посмертно, — повторно пораскинул умом вокруг портрета Афанасий Петрович и окончательно потерял интерес ко всем настенным доказательствам вялотекущей по городским улицам эпохи.