Во всем виноват Гоголь

— Батюшка, который у вас час нынче, если у нас уже все давно дома? — лукаво поинтересовался у него Бронькин, посылая косой взгляд в сторону Чичикова и ссаживая для Гармошкина высокий стакан с подноса от воткнувшейся ему под руку официантки неземной стройности и красоты. — Рекомендую вам, друг. Медовый липовый коктейль по моему личному рецепту! Здесь сорок пять оборотов. Здесь всё, кроме пчёл!

— Ты это… не богохульствуй передо мной, капитан, хоть ты и мэр, — сгрёб себе бокал с медовухой Гармошкин. — Сегодня сам знаешь, Афоня, день такой, что на шейпинге моя дива по графику. Тренер у неё поменялся, ну и задержался… Так что теперь? Не согрешишь, так и не покаешься…

— Ужас как разлюбил ты меня, святоподобный и неудержимый друг ты мой и командир Аверкий Семёнович. Опечален твоим поступком вызывающим. Для меня же это святой вечер. Это всё равно как День танкиста, а не просто погулять вышел. «Право, свинтус ты за это, скотовод этакой!»Я ж без тебя, как песня без баяна. А ты со мной так, душа моя. Больше так не делай и точка.

— Печаль, то грех, капитан. Исправлюсь, не сердись. А ужас твой, Афоня, в сравнении с негодованием моей матушки Виолы ничто. Тебе, пока холостяк, не понять этого, да и мне грех на такой грех, как моя матушка, жаловаться.

— Ну, ну, ну… Со мной уж лучше не грешить, Семёнович, вот тут уж лучше запятую поставь, пожалуйста… Ты ж знаешь, чем это для всех может кончиться, — размашисто поцеловался и чокнулся Бронькин с Гармошкиным. — Не забывай, что после моей инаугурации за тобой теперь тоже полянка с заводными цыганами и концертом про танкистов до самого утра причитается. Не вздумай зажать! Да чтоб по-нашему «…вспрыснуть покупочку…» твою благопристойную, отец мой, по-офицерски! Кропить удачу до зари будем, как надо! С цыганами в луга и в пашни мы пойдём в полный рост, с гитарой, с медведем на цепи пойдём! Ты думаешь, что это кривой позёр Чичиков тебе этот клуб подкинул? Ничего такого и близкого! Пижон наш Мстюкина Евстрата придушил прокурорскими архивами и клубников его на счётчике остановил намертво, тоже из-за этого Тубрика Юаня хренова. Ресторанчик я тебе присмотрел! Чего ж нам чужое добро чужакам оставлять! Цени, брат…

Бронькин снова тревожно оглянулся вокруг и наконец-то засёк семафорящего ему сбоку скупыми жестами и глухим мычанием Гаврилу Селифаноффа, а Гармошкину оказалось и этого хватило, чтобы неудержимо накинуться на колбасу и соленья… Гармошкину, и правда, сейчас было так радостно на душе, что его даже критические колкости Афанасия ничуть не зацепили. Захотелось ему вдруг и прям-таки сразу же ещё раз самому себе запеленговать удачу, то есть почти что уже перешедшее в его долгосрочное употребление на правах экспроприации помещение для души и тела в виде радующих его сейчас полумрачных стен ресторана «Бешеные ерши». Аверкий Семёнович украдкой оглянулся, подцепил себе со стола одну из чадящих свечек и бережно, будто бы переполненный стакан, поднял её чуть выше пупа. Затем он тайком и неакцентированно перекрестился сам себе пару раз левой рукой, вроде как продолжая скрупулёзно исследовать виртуозов районных искусств на сцене и дожёвывая солёный огурец. Хватанул со стола пожалованный Афоней высокий стакан с желтоватой жидкостью, опрокинул его в себя и заткнул рот другим огурцом, тоже солёным.

— Ух ты, аж глаза на лоб полезли, — крякнул давно уже не святой отец. — Политура, чистая политура! Эх, хорошо-то как. Министр городского правительства по делам всех разрешённых вер мира, — победоносно оглядел зал и широко ухмыльнулся самому себе Аверкий Семёнович Гармошкин. — Ай да Бронькин! Ай да молодец! Моя школа…

Гремевший до того полный сумбур вместо музыки нежданно стих, и благолепие звенящего безмолвия заполнило жаждущие души активистов и клерков. Похоже, что команда бросаться к столам, блюдам и табличкам по залу уже просвистела. [11]

11

Здесь край листа рукописи оторван.

………………………………………………………………

— Позвольте, шеф, доложить свой рапорт сейчас при безумно приятных мне людях, — почтительно пригнулся Селифанофф к уху Бронькина.

— Как сказал один забавный человечек, хоть и не мой избиратель, но даже Гоголю известный товарищ Поприщин Аксентий, «…не нужно никаких знаков подданничества!»Ты скажи, Гаврила, при людях этих так, чтоб уважаемый и безумно приятный один только мэр тебя слышал, — недовольно склонил голову набок Бронькин. — Глаголь скорее, из-за тебя ж вся еда и протокол стынут!

— Так я ж докладаю вам. Ну чтобы понятней был весь смысл этого. Через тех, что вы знаете, японку ту я толкнул им со всей приправой. Она себе для него купила и уже загрузилась… Два куска мыла под сиденьями и полтора кила гвоздей тридцатки там. Едут под утро вместе. Ваша Лиза всё разведала точно и клянётся.

— Мне пусть клянётся, а не тебе. Чего полтора кила?! Чего, спрашиваю?

— Два куска свежего мыла там присобачены, и всё на совесть сделано. А полтора кила гвоздей тридцатки для гарантии качества тоже капитально упаковано и со всей душой приклеено.

— Будь они неладны, твои новости. Тебе ж говорили, ростепеля, саморезы сороковку вложить, и не меньше двух кэгэ?.. А?.. А может быть, Гаврила, чёрт с ним, с этим стилягой… У него ж… отец у него француз уже на ладан дышит?

— Не, гвозди хорошие, свежие. Гвозди оцинкованные, — продолжил крутить свою пластинку Гаврила. — Гвозди привычней саморезов и дешевле, и на душе покойнее будет… А если «чёрт с ним» нужно, то уже поздно. Проплачено. Вы ж тогда были и сами, когда так строго об этом сказала Эвелина Спиридоновна. Эвелина Спиридоновна взад денег не возьмёт, она и на Деню… Дениса Викторовича уже для предупрежденья и острастки выделила пачку, чтоб тот со своими ЧОПами и приставами больше под ногами у неё не путался.

— Ну так и… — Бронькин, видно, готовился ещё что-то произнести на этот счёт, но передумал и замолчал, затем передумал молчать да и махнул рукой: — «Что ты, болван, тик долго копался.? Видно, вчерашний хмель у тебя не весь ещё выветрило».

— Не-е. Насчёт вчерашнего, так этого почти не было. Я же обещал, что до выборов будет практически сухо. Меньше стопки уже осталось. Тьфу, меньше сотки, меньше сотни часов уже терпеть осталось до конца той клятой, тьфу, той клятвы… ну. До конца начала выборов ваших…

— Ну ладно… Ты смотри у меня, [12] Гаврила, если что, я ж тебе не прощу и уже не остановлюсь, — пригрел его без всякой цензуры сверху Бронькин.

— Да ладно тебе, Петрович. Сам же слышал, как эта мымра просила, чтоб всё горело, как прошлогодняя солома. Там не на что и смотреть будет, царствие им небесное и прочие радости… Сгорят, как гроза в начале мая, — запустил ещё более убедительное и умное сравнение повеселевший Селифанофф, чью профессиональную честь тут не на шутку потоптали, бросил на столы завистливый взгляд и тяжело вздохнул…

12

Здесь в рукописи ластиком стёрто три слова.

В едином с официантами и музыкантами порыве кухня, эстрада и зал в один осипший голос прохрипели Афанасию Бронькину своё троекратное «Ура!» и ухватились за стаканы и вилки… Большинство свечек на столах уже закончило свою угарную жизнь и оплывшими окурками обозревало окрестности. Размытые полутьмой тени, напоминающие людей, беспорядочно качались из стороны в сторону и ползали по стенам, по физиономиям и лицам, по столам и посуде, накидываясь друг на друга и на предметы, чем-то напоминая собой ритуальные пляски туземцев у костра. Между бесформенными фигурами краснолицего гарнизонного командира и бледнолицего Лысого Пимена сидел румяный Чичиков Павел Иванович. Сидел лично, но безо всяких косматых теней и завихрений, и с заинтересованностью изучал блюдо с какими-то копчёными бантиками и кружочками заморских овощей, а то и фруктов. Чем занималась в эту минуту его тень и где теперь плясала? Неведомо. Может быть, она где-то трудилась, насылая морок на всех честных людей города NN? Действительно, как раз таких-то людей в зале этом и не гуляло. И если бы сторонний наблюдатель или человек, не принадлежащий к предвыборным наукам, хотя бы случайно объявился бы в этом месте, то он с ужасом удивления оцепенел бы уж точно. На стенах, шторах и мебели заведения мелькали и качались из стороны в сторону лишь тени от официанток, музыкантов и прочих граждан славного города NN из числа прислуги, но теней широко известных должностных лиц всех властей и рангов здесь совершенно не существовало. Будто бы все они как люди уже не существовали.