Воды любви (сборник)

К вечеру ушла и мать, потому что на туристической базе не с кем было оставить брата. Я на прощание успокоил ее улыбкой, и снова уснул.

Проснулся в полночь, от странного безмолвного пения и полоски серебрянного света, упавшего в окно. Месяц и арфа Эола, понял я. Дверь тихонько раскрылась. Вместо практиканта или медсестры, в палату зашел грустный мужчина. Одетый в тот же самый мундир, какой был на мне на горе, с которой я упал. Только на его мундире чернела еще и дыра на груди. Мужчина сел на краешек моей кровати и улыбнулся. Приложил правую руку себе к груди. Я увидел, что дыру и в руке и понял, что он поднял ее непроизвольно – защититься, когда в него выстрелили. Мужчина попросил меня сесть. Он не говорил, но я понял просьбу. Сел.

Он взял меня за подбородок левой рукой, и сильно сжал. Пальцами правой, окровавленной, – поэтому получилось не сразу, скользили – ухватил меня за язык. Рванул.

Швырнул мой никчемный, пустой язык, в окно.

Когда я, мыча от боли и орошая кровью простыни, схватился за лицо, он вырвал язык уже себе и, – нажатием пальцев вновь заставив меня раскрыть рот, – вложил его мне в уста. Посидел немножко.

Потом встал, и вышел по дорожке в окно.

Кровь перестала течь, и я встал. Странно, но я чувствовал теперь вкус воздуха. Он был горьковатым, словно дым, который поднимается от Молдавии осенью, когда страна жжет палую листву. Еще я почувствовал привкус, почему-то, опилок. Воздух задрожал – и я понял, что теперь чувствую его, словно купальщик – воду.

Во рту появился привкус вина. Это снова заиграл на арфе древний Эол. Он играл для богов и ждал певца.

И я, наконец, запел.

…. Проснувшись, почувствовал себя прекрасно, как будто и не падал. Еще раз поразив врачей, позавтракал и попросился на выписку. Умываясь, глянул в зеркало на раздваивающийся язык, и понял, что все случившееся ночью не сон. Пришла мать. Собираясь, я почувствовал еще в груди жжение, будто из-за тлеющего угля. Решил, что это последствие травмы и когда-нибудь пройдет.

Я ошибся.

Маэстро макабрического стеба

– Дамы и господа! – сказал зазывала.

– Весь вечер на арене! – сказал он.

– Спешите видеть! – сказал он.

– Маэстро макабрического стеба! – сказал он.

– Певец балканской мультикультурности! – сказал он.

– Сверхчеловек и мачо, – сказал он.

– Невероятный и удивительный, прекрасный и обворожительный! – сказал он.

– Доктор Л-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ринк-о-о-о-о-ов! – сказал он.

– Только сегодня, проездом в Париж! – сказал зазывала.

– С остановкой в Берлине, только что из Москвы! – сказал он.

– Персональное представление для президента Медведева! – сказал он.

– Контракт на выступление перед премьер-министром Италии! – сказал он.

– Невероятные превращения доктора Лоринкова! – сказал он.

– Не пропустите! – сказал он.

Прохожие, переговариваясь, шли мимо, даже не повернув головы. Перекрикивая зазывалу, в углу лунапарка визгливо шаркала метлой ведьма из силикона, мигали огоньки каруселей, верещали на крутящихся пластмассовых лошадках дети, с шумом изрыгал ветры человек-базука… Где это мы сейчас, попробовал вспомнить зазывала. Глянул на публику попристальнее. Женщины были одеты как проститутки, мужчины несли в руках их сумочки, а дети плевали в глаза дрессированному ослу…

Молдавия, понял зазывала.

Зрители, между тем, пусть постепенно, но собирались. В шатре было жарко, дамам выдавали веера из картона. Они складывали их в сумочки. Зазывала оглядел шатер. Публики было пятнадцать человек, включая четверых плохо воспитанных детей, один из которых, расстегнувшись, стал мочиться в углу, прямо на стул. Точно Молдавия, понял зазывала. Пошел за кулисы. В углу, в куче рваной бумаги, спал помятый мужчина с глубокими карими глазами. Еще крепкий, но уже очень уставший, в когда-то ярко-желтой майке, сейчас покрытой пятнами, и в чрезвычайно узких джинсах. По ним было понятно, какое значение он придает своему хозяйству. Огромное. Как оно само в этих джинсах, подумал зазывала с отвращением, завистью и любопытством. В целом, несмотря на попытки сохранить о себе представление как о некоем подобии секс-символа, мужчина выглядел опустившимся и обрюзгшим. Зазывала покачал головой и включил свет. Мужчина, на ощупь взял бутылку и выпил, не открывая глаз.

– Где мы сейчас? – сказал мужчина.

– На выход, маэстро, – сказал зазывала.

– Молдавия, – сказал зазывала.

– А, родина, – сказал мужчина.

– Вы из Молдавии? – сказал зазывала.

– Когда-то… – сказал мужчина, после чего прервал фразу.

Зазывала не удивился. Маэстро Лоринкову было свойственно начинать фразу, а потом замолкать, словно он увидел что-то удивительное. Так оно, кстати, и было, знал зазывала. Только никто, кроме маэстро Лоринкова, этого удивительного не видел, знал зазывала. А раз так, стоит ли беспокоиться, подумал он. Вынул бутылку из рук мужчины.

– Маэстро, зрители, – сказал он.

– Сколько их там, – сказал Лоринков.

– Пятнадцать душ, – сказал зазывала.

– Срань Господня, – сказал Лоринков.

– Дела все хуже, – сказал зазывала.

– Да и страна тут бедная, – сказал он.

– Может, я не выйду, – сказал Лоринков, глядя на бутылку.

– Мы отсюда просто не уедем, – сказал зазывала.

– Денег нет даже на бензин, – сказал он.

– А вдруг там какая-то из моих одноклассниц, – сказал Лоринков.

– Вот позору-то будет, – сказал он.

– Терять нечего, – сказал зазывала.

– Надолго мы здесь? – спросил Лоринков.

– На все лето, – сказал зазывала.

– Мы же передвижной цирк, – сказал он.

– Ну хорошо, – сказал Лоринков.

– Иду, – сказал он.

Поднялся, и, пошатываясь, пошел в шатер. Зазывала, постояв, глотнул из бутылки. Опять неразбавленный спирт, подумал он. О-ла-ла, подумал он.

Пожал плечами, и пошел в зал.

* * *

– Дамы и господа! – сказал доктор Лоринков.

– Перед вами я, маэстро макабрического стеба, певец балканской мультикульту… – сказал он.

– Фокусы давай, – сказал кто-то в зале.

– Как в кино давай, – сказали в зал.

– Про воображариум и чтоб мультики, – сказали в зале,

– Ой, я с ним в школе училась, – сказали в зале.