Воды слонам!

Я медлю с ответом. А когда начинаю говорить, голос у меня дрожит.

– Некуда.

Он еще некоторое время на меня смотрит, а потом кивает.

– Жаль. Очень жаль.

Толпа рассеивается, утекает от шапито к автостоянке и дальше, к окраине города. Откуда-то из-за шатра к небу взлетает воздушный шарик, и тотчас же раздается детский рев. То туг, то там слышится смех, шум заводящихся двигателей, громкие, перевозбужденные голоса.

– И как ей только удалось так изогнуться?

– Я думал, что помру, когда у клоуна свалились подтяжки.

– Где же Джимми? Хэнк, Джимми с тобой?

Вдруг Верблюд поднимается на ноги.

– Хо! Вот и он. Наш старый козел.

– Кто?

– Дядюшка Эл! Пойдем-ка! Нужно устроить тебя на работу.

Он хромает прочь куда быстрее, чем я ожидал. Я встаю и следую за ним.

А вот и Дядюшка Эл. Ошибиться невозможно – на нем просто-таки написано, что он тут главный. Все при нем: и алый плащ, и белые бриджи, и цилиндр, и даже набриолиненные завитые усики. Он пересекает площадь словно главнокомандующий, выпятив внушительных размеров живот и громогласно отдавая приказы направо и налево. Вот он пережидает, пока пронесут клетку со львом, вот минует бригаду, пытающуюся поднять свернутый шатер. Не останавливаясь, влепляет одному из рабочих оплеуху. Тот охает и оборачивается, потирая ухо, но Дядюшка Эл со своей свитой уже далеко.

– Я вот еще что подумал, – бросает мне через плечо Верблюд. – О чем бы ни зашла речь, не упоминай при нем Ринглингов.

– Почему?

– Не упоминай – и все тут.

Верблюд хромает к Дядюшке Элу и встает у него на пути.

– Ну надо же, вот и вы, – говорит он притворно хнычущим голосом. – Можно вас на пару слов, сэр?

– Не сейчас, дружище. Не сейчас, – гудит Дядюшка Эл, удаляясь вразвалочку словно фашист из роликов, которые показывают в кино перед началом фильма. Верблюд ковыляет вслед за ним, заглядывая в лицо с одной стороны, а потом перебегает на другую, как заискивающий щенок.

– Сэр, да я коротко. Хотел только спросить, не нужен ли вам куда человек.

– Никак мы решили заняться карьерой?

Верблюд аж захлебывается:

– Ну что вы, сэр! Речь не обо мне. Мне и на своем месте неплохо. О да, сэр. Я и так рад-радешенек, – хихикает он, словно юродивый.

Расстояние между ними увеличивается. Верблюд спотыкается и останавливается.

– Сэр! – зовет он, а Дядюшка Эл меж тем удаляется. – Послушайте, сэр!

Но Дядюшка Эл исчезает и теряется среди людей, лошадей и фургонов.

– Вот дьявол! Ей же ей, вот дьявол! – произносит он, срывая с головы шляпу и швыряя на землю.

– Не беспокойтесь, Верблюд, – говорю я. – Спасибо, что попытались.

– Как это – не беспокойтесь! – кричит он.

– Верблюд, я…

– Прекрати! И слышать не хочу. Ты хороший мальчик, и разве же я могу стоять и смотреть, как тебя спишут со счетов только лишь потому, что у этого толстого старого индюка нет времени? Нет уж, увольте. Так что будь добр, уважь старика и не мешай мне покуда.

Стаза у него загораются.

Я наклоняюсь, поднимаю его шляпу и счищаю грязь, после чего протягиваю ему обратно.

Помедлив, он соглашается ее взять.

– Ну, ладно, – угрюмо говорит он. – Разберемся.

Верблюд подводит меня к фургону и велит подождать снаружи. Я прислоняюсь к одному из огромных колес со спицами и коротаю время, то выковыривая занозы из-под ногтей, то покусывая травинку. В какой-то миг я роняю голову на плечо и чуть не засыпаю.

Верблюд появляется через час. Он пошатывается, в одной руке у него фляга, а в другой – самокрутка. Веки у него подрагивают, точно приспущенные флаги.

– Это Граф, – бормочет он, указывая рукой куда-то себе за спину. – Он о тебе позаботится.

Из фургона выходит лысый человек. Он огромного роста, шея у него толще головы, а пальцы и волосатые руки украшены размытыми зелеными татуировками. Он протягивает мне руку.

– Ну, здравствуй!

– Здравствуйте! – озадаченно отвечаю я, скосившись в сторону Верблюда, но тот уже зигзагами движется по хрусткой траве в сторону Передового отряда. И поет. Причем кошмарно.

Граф складывает ладони рупором и подносит ко рту.

– Эй, Верблюд, перестань! Поспеши лучше на поезд, пока он не ушел без тебя.

Верблюд падает на колени.

– Ох ты боже! – говорит Граф. – Обожди минутку, я сейчас.

Он спешит к старику и легко поднимает его с земли, словно ребенка. Верблюд, хихикая и вздыхая, виснет всем телом на ручищах Графа.

Граф доносит Верблюда до вагона, переговаривается с кем-то внутри и возвращается.

– Когда-нибудь эта гадость убьет старика, – бормочет он, проходя мимо меня. – Если у него не сгниют кишки, он скатится под этот чертов поезд. Сам я к такому даже не притрагиваюсь, – бросает он мне через плечо.

Я словно прирос к тому месту, где он меня оставил.

Он удивляется:

– Ты вообще идешь, или что?

Когда поезд отправляется, я сижу, согнувшись в три погибели, под полкой в спальном вагоне, тесно прижавшись еще к одному рабочему. Он законный владелец этого закутка, но его удалось уговорить потесниться на часок-другой за только что заработанный мною доллар. Впрочем, он все равно ворчит, и я сижу, обхватив колени, чтобы занимать как можно меньше места.

В вагоне царит запах немытых тел и грязной одежды. Полки навешены по три друг над другом, и на каждой непременно кто-то есть, а иногда и двое. Даже все места под нижними полками и то заняты. Парень, пристроившийся на полу напротив меня, комкает тонкое серое одеяло, безуспешно пытаясь соорудить из него подушку.

Сквозь шум до меня доносится: «Ojcze nasz, ktorys jest w niebie, swiqc siq imiq Twoje, przyjdz krolestwo Twoje…» [3]

– О Господи! – бормочет мой сосед и высовывает голову в проход. – По-английски говори, ты, поляк чертов! – Выругавшись он возвращается под полку, качая головой. – Один из этих. Прямиком с этого их ублюдочного корабля.

«…і nie wodz nas napokuszenie ale nas zbaw odzlego. Amen» [4] .

Я устраиваюсь у стены и, закрыв глаза, шепчу: «Аминь».

3

Польск. – «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, да придет царство твое…»

4

Польск. – «…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь».

Поезд кренится. Свет мигает и гаснет. Откуда-то сверху доносится свисток. Мы начинаем перекатываться вперед, свет снова загорается. Я измотан дальше некуда, голова бьется прямо о стену вагона.

Проснувшись некоторое время спустя, я обнаруживаю прямо перед своим носом пару огромных рабочих ботинок.

– Ну что, готов?

Я трясу головой, пытаясь прийти в себя.

Где-то рядом скрипят и хрустят сухожилия. Потом я вижу колено. Потом лицо Графа.

– Ты все еще здесь? – говорит он, заглядывая под полку.