Воды слонам!
Шрифт:
Склонившись над ним, я кладу нож на Марленину подушку и, поглазев минуту-другую, ухожу.
Когда адреналиновая волна спадает, голова вновь начинает казаться мне больше тела, и по коридору до конца вагона я уже шагаю, изрядно пошатываясь.
Нужно принять решение. Либо я снова лезу на крышу, либо прохожу через вагон Дядюшки Эла, где, возможно, до сих пор идет игра, а потом через все спальные вагоны, после чего мне все равно предстоит карабкаться на крышу, иначе до вагона для лошадей не добраться. Так что я решаю забраться наверх сразу.
Однако это уже выше моих сил. Голова гудит, я все время теряю
В голове снова гудит, глаза дергаются. Четырежды я оказываюсь на волосок от смерти, и всякий раз мне кажется, что это конец. На пятый раз я и правда чуть не отдаю богу душу: вроде и успеваю схватиться за тонкие железные поручни, но врезаюсь животом в край вагона. Я до того ошалел и устал, что вишу и думаю, насколько легче было бы просто взять и разжать руки. Должно быть, что-то похожее приходит в последние секунды в голову тонущим, когда они уже перестают бороться и послушно погружаются в пучину. Однако меня ждет не мирное погружение в пучину, а настоящая мясорубка.
Я устремляюсь вверх, помогая себе ногами, пока наконец не уцепляюсь за верх вагона. Теперь можно подтянуться – и миг спустя я уже лежу на верхней балке, хватая ртом воздух.
Паровоз гудит, и я поднимаю свою Тяжеленную голову. Наконец-то я на крыше нашего вагона. Остается только добраться до вентиляционного окошка и сползти внутрь. Рывок, еще рывок – и вот я рядом с ним. Окошко открыто. Странно, мне казалось, я его закрыл. Свесившись внутрь, я падаю на пол. Одна из лошадей ржет, сердито фыркает и бьет копытом.
Я оборачиваюсь. Дверь в вагон тоже открыта.
Вздрогнув, я разворачиваюсь лицом к двери в козлиный загончик. Она распахнута настежь.
– Уолтер! Верблюд!
Никто не отвечает, только дверь тихо бьется о стенку в такт с позвякиванием сцепок.
Поднявшись на ноги, я бросаюсь к двери. Согнувшись пополам и держась одной рукой за дверной проем, а другой упираясь в бедро, осматриваю невидящим взглядом комнатушку. Кровь отливает от головы, перед глазами вновь пляшут белые и черные звездочки.
– Уолтер! Верблюд!
Зрение постепенно возвращается, вновь начиная с периферии, и, чтобы оглядеть комнатушку, мне приходится крутить головой. Внутри темно, если не считать лучей света, пробивающихся сквозь щели в досках. Один из этих лучей высвечивает пустую раскладушку. На постели тоже никого, равно как и на попоне.
Подойдя неверной походкой к выстроенным вдоль стены сундукам, я заглядываю за них.
– Уолтер?
Но там только дрожащая и сжавшаяся в комок Дамка. Бгаза ее полны ужаса, и до меня наконец доходит.
Я оседаю на пол под тяжестью горя и вины. Швыряю в стену книжку. Луплю по дощатому полу. Грожу кулаком небесам и Господу Богу, а когда наконец, не в силах больше сдерживаться, захлебываюсь от рыданий, Дамка выползает из-за сундуков и забирается ко мне на колени. Я глажу ее, пока не затихаю.
Хочется верить, что, будь у Уолтера
нож, едва ли вышло бы иначе. И все-таки нож я у него забрал, лишив последнего шанса на спасение.Хочется верить, что они выжили. Я пытаюсь представить, как они, проклиная всех и вся, скатываются по насыпи в лес, на мягкий мох. Должно быть, как раз сейчас Уолтер направляется за подмогой. Да-да, наверняка устроил Верблюда в каком-нибудь укромном местечке и пошел за подмогой.
Ну-ну, все не так уж плохо. Я за ними вернусь. Утром заберу Марлену, и мы отправимся в ближайший городок – и прямиком в больницу. А может, в тюрьму, если власти вдруг решили, что они бродяги. А выяснить, в каком городе их искать, не составит труда. Я просто посмотрю, который ближе всего к…
Они не могли. Не посмели бы. Никто бы не посмел сбросить с поезда парализованного старика и карлика на мосту. Даже Август. Даже Дядюшка Эл.
До самого утра я только и думаю, как бы им отомстить, злорадно перебирая и взвешивая в уме самые разные способы убийства, словно камушки на морском берегу.
Из ступора меня выводит скрежет тормозов. Не дожидаясь, пока поезд остановится, я спрыгиваю на насыпь и несусь в сторону спальных вагонов. Взобравшись по железной лесенке в первый же обшарпанный вагон, в каких обычно едут рабочие, я открываю дверь до того резко, что она тут же закрывается обратно. Открыв ее снова, я вваливаюсь внутрь.
– Граф! Граф! Ты где? – голос у меня дрожит от ненависти и ярости. – Граф!
Двигаясь по проходу, я вглядываюсь в полки. Но Графа среди их оторопевших хозяев не обнаруживаю.
Стало быть, в следующий вагон.
– Эй, Граф! Ты здесь?
Остановившись, я обращаюсь к рабочему, растерянно глядящему на меня с полки.
– Да где же он, черт его дери? Здесь или нет?
– Тебе нужен Граф из охраны?
– Ну да. Он самый.
Он тычет пальцем через плечо.
– Вон там, через два вагона.
Я прохожу еще через один вагон, обходя ноги, торчащие из-под полок, и свисающие вниз руки.
С грохотом открываю дверь.
– Эй, Граф! Где ты, черт возьми? Я знаю, что ты здесь!
Обитатели вагона ошеломленно умолкают и начинают высовываться с полок, любопытствуя, кто это тут у них разорался. В дальнем конце вагона я замечаю Графа. И сразу же набрасываюсь на него с обвинениями.
– Ты, сукин сын! – ору я, хватая его за шею. – Как ты посмел? Как ты только посмел?
Граф слезает с полки и разжимает мои руки.
– Эй, потише, Якоб. Уймись. В чем дело-то?
– Да ты распрекрасно знаешь, в чем дело! – чуть не визжу я, выкручиваясь из его железной хватки, и снова на него бросаюсь, но прежде чем успеваю дотронуться, он вновь меня перехватывает и держит на расстоянии вытянутой руки.
– Как ты только посмел? – по лицу у меня струятся слезы. – Как посмел? А еще говорил, что Верблюд твой друг. А что тебе, черт возьми, сделал Уолтер?
Граф бледнеет. Застывает, не разжимая моих запястий. На лице у него написано до того неподдельное потрясение, что я даже перестаю вырываться.
Мы в ужасе смотрим друг на друга. Бегут секунды. В вагоне поднимается испуганное гудение.
Граф отпускает меня и говорит:
– Пойдем.
Мы выбираемся из поезда и отходим на добрую дюжину ярдов, после чего он поворачивается ко мне: