"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
— Экие они все утописты, — проворчал «мастеровой» в сторону Соколова, также признав в нем серьезного человека, которого не сбить с панталыку красивой фразой.
Словно оправдывая его слова, выступил Саша.
— Я поясню, — обратился он ко всем, — хотя у нас сегодня и не приготовлено тезисов… Мировые отношения так запутались, что правительства всех стран сочли за благо вооружиться. Войны теперь, я не соглашусь с Гришей, — кивнул он в сторону оппонента, — не только возможны, но весь мир превратился в бочку с динамитом, к которой нужно только поднести фитиль… Надо призвать все монархии и все республики, кои имеются в мире, разоружиться, перековать мечи на орала… Когда не будет военного сословия, когда не будет офицеров и солдат,
— Не так, Саша! — подтвердил твердо Василий. — Мы, большевики, утверждаем, что войны возникают не оттого, что накапливается вооружение — воевать можно и дубинами, — войны нужны капиталистам, чтобы держать в узде нас, рабочих, и вас, крестьян, — обратился он к Павлу Никитичу. — Войны нужны торгашам и фабрикантам, чтобы захватывать новые рынки, войны нужны современному государству, для того чтобы отвлекать народ от классовой борьбы и занимать его чувства национальной рознью…
«Дельно выступает большевик! — с неожиданным для себя одобрением подумал Соколов. — Пожалуй, пример трагической японской войны подтверждает его слова».
Бледный бородатый технолог улучил снова момент относительного затишья и, обращаясь к Соколову, воскликнул:
— Что же все-таки господин офицер скажет про армию? Нужна ли она народу или ее надо выбросить на свалку истории, как и государство?!
На этот раз все затихли, и Алексей Алексеевич, чувствуя в союзниках большевика и Анастасию, твердо начал:
— Сделать так, чтобы все государства немедленно разоружились, невозможно. Это самая настоящая утопия. Вы хотите, чтобы отказался от оружия и Вильгельм Второй, и микадо, и Франц-Иосиф Австрийский? Или, быть может, вы рассчитываете, что Британская империя утопит свое оружие и флоты в Индийском океане? Наивно!
Большевик с интересом уставился на Соколова, а Стаси, наоборот, потупила свой взор, но видно было, что речь полковника ей доставляет удовольствие.
— Равно и российская армия не собирается складывать своего оружия, особенно теперь, когда наши братья на Балканах ведут извечный спор с Оттоманской империей, поработителем и угнетателем всех своих соседей… Но допустим, — продолжал Соколов, — что удастся договориться со всеми правительствами и дворами о разоружении… Разве нельзя воевать простейшими предметами и даже орудиями труда, например топорами, цепами и косами? Когда военная наука еще была в зародыше…
Соколову не дал досказать мысль Гриша. Он беспардонно перебил полковника восклицанием:
— А что, разве есть и военная наука?
Татьяна шикнула на Григория, все общество поддержало ее, и белоподкладочник замолчал.
— Разумеется, — спокойно ответил Соколов и не дал прорваться в голосе своем презрению, которое овладело им против этого отпрыска богатого семейства, решившего развлечься политикой. — Военная наука не только существует и развивается многие века, но она так же точна, как и математика. У нее есть свои теоремы, аксиомы, и как в математике Ньютон или Пифагор оставили нам свои имена в талантливых формулах, так и в военной науке Александр Македонский или Юлий Цезарь обессмертили себя творчеством в двух разделах — тактике и стратегии…
— Ха-ха! — презрительно прыснул белоподкладочник. — Нет ли у вас теоремок посвежее?!
Его никто не поддержал. «Мастеровой» с явным одобрением посматривал на офицера Генштаба, не побрезговавшего обществом молодежи явно другого круга и спокойно излагавшего необычные мысли. Стаси тоже с живейшим интересом присматривалась к Соколову. От внимательного усердия понять его доводы она даже приоткрыла ротик с четкими контурами красивых полных губ.
— Извольте, господин пацифист! — продолжал Соколов, иронически произнеся слово «пацифист». — Сто лет назад Наполеон Бонапарт утвердил аксиому: для того чтобы победить, нужно в известном
месте, в известное время быть сильнее противника. Он же добавил: большие силы всегда себя оправдывают… Ежели обратиться к японской войне, то мы в ней проигрывали сражения только потому, что надеялись на храбрость русского солдата и на русское авось. У нас не хватало пулеметов, пушек. Из рук вон плохо велось интендантство. Что касается тактики, то мы вели бой батальонами, а надо было наваливаться корпусами… Другое правило оставил нам Петр Первый — начатую победу надо довершать неутомимым, непрерывным преследованием. Пускать кавалерию и дорубать врага до конца. Батюшка Петр Великий так, высказался по этому поводу: «Недорубленный лес вырастает скоро».— Ну и наука — убивать и рубить! — взвизгнул белоподкладочник.
Барышни около самовара заохали, но в разговор вмешался Василий:
— Правильная наука. Ее надо изучать для революции, для классовой борьбы…
— Оставьте свои классы в покое, — накинулся на него эсер, — только индивидуальным террором можно воздействовать на власть…
— Никакой террор не поможет реформам! Только парламентская борьба, только Государственная дума должна выражать мнение населения! Только свободным волеизъявлением следует добиваться перемен! — ринулся в бой меньшевик Саша.
Незаметно для большинства гостей у самовара вновь появилась хозяйка дома. Ее, вероятно, озаботил откровенно политический ход дискуссии, и на правах самой старшей за столом она прервала говоривших словами:
— Господа, довольно! Вы уже зашли слишком далеко. Поспорили, подрались, и довольно! Пойдемте в гостиную к роялю…
Соколов прикинул, не уйти ли ему, воспользовавшись моментом, но, когда он через плечо советницы бросил беглый взгляд в гостиную, у рояля, приготовясь петь, стояла Анастасия. Не колеблясь более, он решил остаться. Тут же ему нашлось свободное местечко неподалеку от рояля…
— Я спою вам, — Соколову казалось, что Анастасия обращается к нему одному, — романс Ивана Тургенева на музыку Абазы «Утро туманное…».
Татьяна тряхнула косой и медленно, выразительно взяла несколько аккордов. Низкий грудной голос заполнил всю гостиную.
Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые, Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые.Зачарованный звуками этого голоса, Соколов незаметно для себя оказался далеко за пределами уютного дома, где так покойно мерцали керосиновые лампы и люстры, где замерли, затихли молодые люди, тоже захваченные талантом и обаянием певицы.
Вспомнишь обильные, страстные речи, Взгляды, так жадно и нежно ловимые. Первая встреча, последняя встреча, Тихого голоса звуки любимые.И снова Соколов поразился, как эти слова накладываются на его воспоминания. О, не зря он тогда, на дороге к Флоренции, в Альпах, вспоминал «пепельную головку», озарившую его победу на конкур-иппике, и всю свою одинокую жизнь после смерти жены, и свои негласные поездки во вражеский стан, когда никто не ждал его дома.
— Какой сильный у вас талант, — сказал он Анастасии, когда романс был окончен. — Вы поете на сцене?
— Вы находите, что я уже могу? — с удивлением ответила она. — Ведь я еще только учусь в консерватории…
— Вы вполне зрелая певица… — отвечал Соколов, но тут же заметно смутился, подумав, что эпитет «зрелая» скорее подходит для хозяйки дома, чем для цветущей девушки. — Хотя, быть может, я не совсем точно… э-э-э…
Анастасия была вынуждена прийти ему на помощь.
— Вы… не хотите ли проводить меня до дому? Я буду рада! — просто сказала она.