"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Сухопарова передернуло, когда он представил себе ужас людей, попавших под огнеметы. Подполковник, разумеется, знал про такое ужасное оружие, но впервые ему довелось слышать рассказ о его применении. Брусилов продолжал.
— Неприятель пожег много наших солдат. Неудивительно, что ожесточенные этим «серые герои», ворвавшись в деревню, начали безжалостно избивать германцев… В одном месте солдатики дорвались до баллона с горючей жидкостью, тут же направили ее на беспорядочно отступавшую толпу германцев… Начальник дивизии не остановил своих солдат, хотя видел все и должен был это сделать. Так поступать не по-христиански и не по-русски. Германцы ведь были почти что пленные, хотя и не все еще бросили оружие…
—
— Неправильно! — решительно возразил Брусилов. — В солдате должна быть не только ярость, но и душа. А что касается дисциплины, то она есть продукт деятельности начальствующих лиц!
Машины легко взбирались по извилистой дороге на холм, вершину которого венчала маленькая церквушка о трех многоярусных главах, крытых кружевом лемеха. Неподалеку от церквушки был разбит бивак маршевой роты. Солдаты сидели вокруг костров, толпились у походной кухни, кое-кто, притомившись, спал прямо на земле, подстелив шинель.
Главнокомандующий перекрестился на купола храма, приказал остановить у ближайшей группы солдат. Из рощицы за церковью уже скакал верхом офицер, своевременно предупрежденный дозорным о появлении начальства на машинах. Брусилов вышел из авто и критическим взглядом осмотрел солдат. Некоторые были в рваных сапогах, двое и вовсе в лаптях. На головах, несмотря на июньскую жару, почти у всех красовались барашковые папахи.
Всадник, нелепо трясшийся в седле, спешился, вытянулся в стойке «смирно». От возбуждения лицо офицера покрылось багровыми пятнами. Он таращил глаза на главнокомандующего и со страхом ожидал разноса.
Светлые глаза Брусилова стали стальными и колючими.
— Господин штабс-капитан! — резко начал генерал. — Известно ли вам любимое выражение вашего главнокомандующего генерала Лечицкого: «Солдат без подошв — не солдат»?!
— Ваше высокопревосходительство! Я знаю-с, но мне так передали маршевую команду… — забормотал офицер, оправдываясь.
— Почему же вы в таком безобразном виде приняли ее под свое начало? — продолжал холодно и зло. Брусилов. — Известно, что нижних чинов отправляют из тыла на фронт вполне снаряженными, одетыми и обутыми… И если некоторые искусники среди них проматывают казенное имущество в пути, приходят на этап в рваных сапогах и растерзанной военной форме, то это значит, что они торговцы казенным имуществом! Таких надо наказывать! Приказываю по прибытии в часть нарядить следствие и тех, кто будет уличен в распродаже своей военной формы — наказать пятьюдесятью розгами! Чтобы и другим неповадно было!
— Непременно выпорем! — пообещал штабс-капитан и злобно оглянулся на нестройно сгрудившихся солдат.
— Второе… — продолжал генерал. — Почему у вас нижние чины еще одеты в папахи, хотя минула середина июня?! Фуражек в нашем интендантстве в избытке, об изъятии папах было многократно приказано! Что они будут зимой носить? — гневно показал пальцем на солдат Брусилов.
Я требую обратить внимание на внешний вид частей! — обратился главнокомандующий к Махрову и другим офицерам свиты. — Несмотря на тяжесть боевой обстановки, а тем более в тылу — солдат должен походить на солдата, быть опрятным, одетым по форме… Командирам частей необходимо проявлять большую требовательность…
Сухопаров с удивлением смотрел на своего кумира.
Придерживавшегося демократических взглядов генштабиста покоробило, с какой легкостью назначил главнокомандующий порку виновным солдатам. Конечно, распродажа воинского имущества в тылу — серьезное нарушение дисциплины, но подполковнику, как и многим русским офицерам среднего возраста, претило, что с началом войны в армии все чаще и чаще стала применяться порка солдат. К середине
пятнадцатого года она стала широко распространенным наказанием. Царь, приняв верховное главнокомандование, не только не упразднил это унижение для взрослых, бородатых мужиков, одетых в серые шинели, но даже узаконил телесные наказания.«Э-эх!.. И это великий полководец, который способен немедленно отрешить от должности офицера, по халатности своей не накормившего горячей пищей солдат в перерыве между боями, — с горечью думал о Брусилове Сухопаров, — генерал, который вникает в мельчайшие детали быта нижних чинов и всемерно облегчает им тяжелый ратный труд, — проявляет столь беспощадную суровость к провинившимся».
Брусилов кончил распекать штабс-капитана и подошел к небольшой шеренге солдат, подправленной уже в ровный строй бравым унтер-офицером. Бросив взгляд с хитринкой на выпяченную колесом грудь унтера, украшенную двумя георгиевскими медалями, главнокомандующий с добрыми и лучащимися глазами, словно и не он отдавал минуту назад строгий приказ, обратился к солдатам.
— Вы скоро вольетесь в строй тех, кто ежедневным и настойчивым движением вперед, ежедневной боевой работой прославил звание русских чудо-богатырей! Ваши товарищи, — он показал на георгиевского кавалера, — не зная усталости, последовательно сбивали противника с его сильно укрепленных позиций! — говорил маленький, сухонький генерал, стоя перед рослыми солдатами. И странное дело, вдохновение и отеческое обращение к людям словно окрыляло его, делало выше ростом и внушительнее фигурой. Его патетические слова, идущие от сердца старого воина, звучали гордо и звонко. Они находили отзвук в душе каждого, кто слушал его. — Я счастлив, — продолжал Брусилов, — что на мою долю выпала честь и счастье стоять во главе несравненных молодцов, на которых с восторгом смотрит вся Россия!.. Не посрамите знамени вашего полка! Добудьте ему новую славу!..
— Ура!.. — рявкнул первым унтер-офицер, и шеренга дружно подхватила:
— Ура-а!
— Вольно! — скомандовал главнокомандующий, повернулся и пошел к авто, мельком глянув на часы. Время приближалось к полудню. Следовало спешить, чтобы засветло прибыть в штаб 5-го Сибирского корпуса.
Петроград, июнь 1916 года
Соколов проснулся рано утром и не мог больше заснуть. До Петрограда оставалось еще часа три пути. Келломяки, Куоккала, Оллила и, наконец, первое русское название станции — Белоостров. В вагон вошли таможенники — начиналась коренная территория Российской империи. Здесь чиновник в форме был воплощением государственной власти, а любой исправник и жандарм — высшим начальством.
У пассажиров — Соколова и его спутника — не оказалось ни игральных карт, ни спичек бенгальских, ни оружия духового, действующего без пороха, ни тростей, палок, чубуков с кинжалами, шпагами и другим скрытым оружием. Все это было запрещено к ввозу в империю. Таможенный офицер отдал честь попутчикам и мирно удалился.
Левашово, Парголово, Шувалово, Озерки — а сердце бьется все громче, громче. Удельная, Ланская — сердце готово совсем выпрыгнуть из груди…
Из Гельсингфорса Алексей дал Насте телеграмму и теперь загадал — если жена встретит на перроне, то будет все хорошо.
Финляндский вокзал! Задолго до него Алексей опустил стекло в купе и высунулся, рискуя получить в глаз крошку угля или пепла от паровоза. Вот и перрон…
Внутреннее напряжение Соколова передалось глазам, и они сразу сфокусировали из всей большой толпы одну стройную, знакомую, родную фигурку в праздничном платье, с пестрым зонтиком. Все ближе, ближе!..
Вагон еще не успел остановиться, а Алексей спрыгнул с площадки как мальчишка. Настя стояла прямо против него… По ее счастливому лицу текли слезы.