"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18

Впереди всех шагала Валя. Она широко размахивала руками, мокрая блузка и юбка прилипли к телу, еще больше подчеркивая его упругость и красоту.

Чадьяров поймал себя на том, что все время смотрит на Валю, и мысленно рассмеялся собственной глупости. Он понимал, что все это скоро кончится, кончится без возврата, и потому с удивительной ясностью и полнотой ловил каждое мгновение этого настоящего.

«Не делайте лучше, — вспомнил он фразу, которую всегда повторял Испанец. — Пусть будет так, как есть, хоть раз в жизни».

И он продолжал шагать рядом с этими веселыми ребятами...

Дождь застал Александру Тимофеевну на дороге.

Экскурсия, которая началась ранним утром поездкой на Воробьевы горы, продолжилась в Музее революции. Ее гид, молоденькая девушка, обрадованная тем, что подопечная туристка свободно говорит по-русски, трещала без умолку. Демидова как сквозь вату воспринимала ее слова, не делая ни малейшей попытки что-либо понять или запомнить. Она с тоской думала о том, что ждет ее в Харбине, когда она и этот дурак-китаец вернутся обратно. Пытаясь разобраться в происшедшем, Александра Тимофеевна несколько раз на дню начинала анализировать то, что случилось, но при воспоминании, как ее предали и что было бы, выстрели она в Сайто, ее охватывал холодный ужас — дальше она думать не могла.

На выставке народного искусства у стенда с вятской игрушкой Александра Тимофеевна разговорилась с молодым человеком, оказавшимся ее бывшим земляком. Он окончил Московский университет, к тому же знал Вятку и дымковские игрушки.

Владимир Алексеевич Гуляев был человеком обаятельным и образованным. Он любезно предложил Александре Тимофеевне новую программу.

Все у него выходило чрезвычайно легко и просто. Сначала он повел обеих дам в кафе, потом очень ловко спровадил переводчицу, убедив ее, что туристку доставит в отель лично. Перепуганная девушка опомнилась около интуристской машины с коробкой конфет в руках, когда Александра Тимофеевна и ее новый спутник уносились вдаль на таксомоторе.

То ли выпитое в кафе вино, то ли зрелище весенней Москвы, может быть, и близость молодого, обаятельного спутника, явно хотевшего понравиться, а скорее все вместе так подействовало на Александру Тимофеевну, что ей стало весело и легко, не хотелось думать ни о Харбине, ни о Фане. В конце концов, она ни в чем не чувствовала себя виноватой. Следить в Москве за этим китайцем она не была обязана, то, что он жив, — всего лишь недоразумение, и вообще, семь бед — один ответ.

Они ехали в загородный ресторан. Тут-то их и застал ливень. Машина безнадежно увязла среди размытой дождем дороги, шофер отправился искать лошадей, чтобы вытащить машину, а Володя Гуляев разложил на сиденье салфетку со случайно прихваченной им в дорогу едой.

Дождь кончился. Стояла тишина...

«Эх, напиться бы сейчас!» — подумала Демидова, глядя на поднимавшийся над лугом пар.

Совершенно случайно у Гуляева в бездонном его портфеле оказалась бутылка коньяку и два стаканчика. Шофер не приходил. Через все небо перекинулась радуга, пел жаворонок...

Конечно же, ни в какой другой день Чадьярову и в голову бы не пришла идея позвонить Деду из какого-то студенческого общежития. Но такой уж был день: самое невероятное оказывалось простым и доступным. Главное — Чадьяров это понял — ничему сегодня не удивляться.

Он стоял в коридоре общежития в стоптанных тапочках, шароварах, вязаной кофте и, прикрыв рукой мембрану, говорил по телефону. Кругом суетились с тарелками, кастрюлями — готовились к свадьбе. Металлисты принесли в подарок патефон и сразу же завели его.

Дед коротко спросил, как проехать к общежитию, и, чтобы объяснить ему, Чадьяров схватил за руку пробегавшего мимо паренька: подскажи, дружище...

Дед приехал скоро. Они с Чадьяровым уединились в пустой дальней комнате. Дед долго молча курил у окна, стряхивал пепел прямо на пол, глядел на улицу. Чадьяров виновато, как школьник, теребил тесемки кофты, вздыхал.

— Сколько из-за тебя людей на ноги поднято, ты хоть подумал? Операцию под угрозу поставил. Я, старый человек, ни минуты отдыха не имел по твоей милости.

Чадьяров смотрел на Деда, на резкие складки у рта, припухлости под глазами и думал о том, как нелегок для Якова Яновича каждый день, думал, что если для него, Чадьярова, хоть редко, но бывают часы отдыха, то у Деда их не было и не будет никогда...

А Яков Янович все говорил резкие, справедливые слова. Чадьяров стоял посреди комнаты и, видимо, так был жалок в кофте своей, с поникшей головой, что Дед замолчал.

— Ну что же! — сказал он наконец и загасил окурок о край подоконника. — Ты сам-то, надеюсь, понимаешь, что поступил хуже мальчишки? Понимаешь? — Он повернулся к Чадьярову, и лицо его было строгим, но глаза теплились добротой. У Чадьярова отлегло от сердца.

— Понимаю, — хрипло сказал он, глядя в пол. — Не удержался, Яков Янович. День сегодня такой...

Дед подошел к Чадьярову, потрогал тесемки его кофты:

— Эх, ты... — и улыбнулся. — Ну да ладно... Пусть этот день будет тебе подарком. Беру грех на себя — заслужил. Отдыхай. В семь за тобой придет машина: ты мне будешь нужен.

Потом они стояли обнявшись, Дед и Чадьяров. Стояли долго, молча. Чадьяров ощущал под руками сухие плечи старика.

...Вот так же долго и молча обнимал он отца, когда в последний раз видел его, на полчаса попав домой. Это было после долгой разлуки. Отец не мог простить единственному сыну связи с большевиками, не мог простить тюрем и каторги, которые позорили род Чадьяровых. Он не мог представить себе родного сына борющимся на стороне бедняков, которых презирал и боялся. Но он любил Касымхана, оттого страдал, мучился, проклиная его вслух, а ночами молился за сына, чтобы тот уберегся от болезней, остался жив и образумился.

Они виделись пятнадцать лет назад, когда Чадьяров после побега из тюрьмы сумел попасть домой. У него было всего полчаса — его ждали товарищи, нужно было ехать дальше. Обида, которая жгла его, когда отец выгнал из дому, давно прошла. Он понимал, что переделать старика невозможно, и единственное, чего хотел, чтобы тот понял, — иначе поступить Касымхан не мог.

Чадьяров пробирался домой, стараясь быть незамеченным. Некоторое время сидел, притаившись за дувалом, словно боялся показаться отцу. После тюрьмы он сильно похудел... Когда наконец решился войти, он увидел мать, которая шла куда-то с корзиной. Тогда он подумал, что это к лучшему: она очень болезненно переживала разлад отца с сыном. Касымхан еще не звал, как отец встретит его, и поэтому решил, что матери при этом лучше не присутствовать.

Старик встретил сына молча. Ни слова не говоря, он сжал ладонями его исхудавшее лицо и долго смотрел в глаза. Тогда Чадьярову показалось, что отец прощается с ним. Касымхан стоял против него, вдыхал родные, знакомые с детства запахи дома, а потом вдруг заплакал, обнял старого отца, прижал его легкое тело к себе. Так они стояли долго молча... Когда Касымхан уходил, матери еще не было. А отец стоял у дувала, застывшим взглядом смотря вслед сыну. Через пять дней он умер.

Потом мать рассказывала Касымхану, что отец давно болел, но говорил, что не может умереть, не помирившись с сыном...