"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22

— В совершенстве знают свое дело только первогодки, — сказал Полонский, будто угадав его мысли. — На втором году начинаешь думать, что еще следует кое-чему поучиться, и только к концу службы понимаешь, что ты толком ничего и не усвоил.

Сторожевик быстро шел по тихой воде бухты, и все отдалялся пирс с кораблями, прижавшимися тесно друг к другу.

— Позывные! — коротко приказал командир.

На гафеле, чуть ниже пограничного военно-морского флага, вскинулись два небольших опознавательных флажка. И словно повинуясь этому сигналу, берега расступились, распахнули ослепительно-синюю морскую даль. Корабль скользнул по какому-то сложному зигзагу, и тотчас берега сомкнулись за кормой, спрятав узкий проход в бухту. Флажки сразу же упали в руки Полонского. Никто, ни один непосвященный глаз, не должен был видеть этого сигнала, этого заветного «слова», раздвигающего скалы.

— Как в сказке, — сказал Гаичка, гордясь тем, что ему доверено знать тайну.

— Что?

На верхней ступеньке трапа стоял помощник командира корабля старший лейтенант Росляков, молодой, красивый, стройный, с маленькими щегольскими усиками.

— Что за сказка? — повторил он.

— «Сезам, откройся!» — помните? Скажешь — и скалы расступаются, открывают дорогу к сокровищам.

— А что — красиво, — сказал командир.

Старший лейтенант выразительно поморщился.

— Красота — дым. Главное — точность.

— Куда уж точнее! Действительно, «Сезам, откройся!». Читал сказку-то?

— Не увлекаюсь.

— Зря. От сказки до любви — один шаг.

— У кого как.

— Ну-ну! — сказал командир, похлопав своего помощника по рукаву.

И разговор погас. Как огонь свечи от порыва ветра. Гаичка покосился на Полонского и по серьезной пристальности его взгляда понял, что тот отлично ориентируется в недомолвках командиров. И ему стало грустно оттого, что он еще не умеет быть таким вот знающе-безучастным, что ему входить да входить в эту жизнь.

Корабль шел стремительно, отбрасывая белопенные валы. За кормой уходила вдаль широкая, как шоссе, взбаламученная и выровненная дорога. Подрумяненные волны, катившиеся от восхода, пританцовывая, замирали перед этой дорогой, словно она и в самом деле была твердью.

Вдали от берега ветер посвежел и волны стали торопливее: будто овцы в бесконечном стаде, бежали одна за другой, потряхивая лохматыми спинами. Вымпел, висевший тряпицей, вытянулся, стал упругим и гибким. Временами волны подкидывали сторожевик и шлепали его по днищу так, что гудел и вздрагивал весь корабль.

— Лево руля! Курс семьдесят!

— Есть, курс семьдесят! — глухо отозвался рулевой из рубки.

И сразу волны побежали словно бы мимо корабля и качка стала изнуряюще бестолковой. Совсем было утонувшая в море темная полоса берега вновь начала подниматься. Еще через полчаса корабль вошел в небольшую, открытую с моря бухточку с высоченными скалами, ощерившимися хаотическим нагромождением гигантских глыб. Здесь под берегом было тихо, с моря добегала лишь гладкая зыбь, покачивала белые скопища медуз. Прогрохотала якорь-цепь и, застопоренная, сонно заскрипела, захрапела в клюзе.

До обеда Гаичка все надеялся, что это ненадолго. Когда по палубе поплыли бачковые, держа на вытянутых руках горячие кастрюли, он еще восхищенно смотрел и удивлялся, как ловко они ныряют в отверстия люков, прижимая кастрюли к груди, как виртуозно ногами открывают и закрывают за собой дверь.

— Циркачи!

— Это что! — сказал Полонский. — Вот заштормит…

— Тогда и есть не захочется.

— Сначала. А потом только давай.

В бачках было что-то гороховое. Матросы поспорили на эту тему, одни уверяли, что это густой суп с мясом, другие — что мясо с жидкой кашей. Попросили бачкового, когда тот отправился на камбуз за компотом, выяснить этот вопрос у кока.

Бачковый вернулся хмурый, передал слова кока, что третий кубрик за глупые вопросы добавки в другой раз не получит. Это всех рассмешило: на сытый желудок такие угрозы казались забавными.

— Эх, братцы, какой сегодня вечер в клубе! — сказал Гаичка, не в силах удержать давно распиравшую его радость.

Он думал, что матросы кинутся с расспросами, но никто даже ухом не повел. Только этот зануда Полонский потянулся точно так же, как Гаичка, и ответил в тон:

— Для кого танцы в клубе, а для кого — на палубе.

— Разве до вечера не вернемся?

Вокруг засмеялись:

— Если вышли в поход, считай, на неделю, а то и на две.

Гаичка похолодел:

— Мне вечером надо быть в клубе!

Кубрик задрожал от хохота. Бачковый уронил на стол только что собранную груду мисок и, обессиленный смехом, сел на койку. Смеялись молодые матросы, несмело, еще не совсем понимая что к чему. Демонически ржал Полонский, грохоча по столу ладонями так, что подскакивали миски.

— И этот тоже! — сквозь смех сказал он. — В библиотекаршу влюбился!

— При чем тут — влюбился! — взвился Гаичка так горячо, что вызвал новый взрыв хохота. И поняв, что выдал себя с головой, добавил как можно равнодушнее: — Сегодня занятие литературного кружка, вот и все.

Смех затихал медленно. Время от времени кто-то хихикал, мотнув головой от набежавших воспоминаний, и снова по кубрику пробегала судорога очередного приступа смеха. Так гроза, отбушевав и натешившись, откатывается вдаль, всхлипывая над притихшей землей отдаленными громами.

— Гена любит Марину, а Марина любит своего родного мужа. Классический треугольник.

— Целый многоугольник получается. В нее полбригады влюблены.

— Эх ты! — сказал Полонский. — Она же замужем. И знаешь, кто у нее муж? Старший лейтенант Росляков…

Озноб прошел через все тело, сдавил дыхание. Сразу вспомнилось Гаичке, как первый раз нырял с борта. Был час купания. Разогревшийся на обманчивом солнце, он ласточкой нырнул в пологую волну и задохнулся от холода. И пошел саженками, торопясь разогреться.

Снизу, с воды, сторожевик с двумя большими белыми пятерками на борту выглядел крейсером. За кораблем светилось небо, исчерченное длинными полосами облаков, похожими на когти неведомой большой птицы. Чуть левее крутым утесом поднимался берег, и сосна на его вершине была как тонкая травинка.

Вскоре Гаичка согрелся и поплыл брассом, оглядываясь на красивый силуэт корабля.

— Курорт, а не служба! — крикнул он, поравнявшись с каким-то матросом.

Матрос оглянулся, и Гаичка увидел рыжие усы боцмана.

— Извините, товарищ мичман, не признал.

— Начальство надо и во сне признавать. — Боцман попытался погрозить пальцем, но из этого ничего не вышло. Хлопнув ладонями по воде, он поплыл, встряхивая головой и ворча в усы: — Курорт ему… Погоди, к ночи… Завтра борта мыть придется…