"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
— Боже мой! — воскликнул я.
— Что такое, сэр?
— Что такое, что такое — ничего. Продолжайте поиски, ищите вату.
— Вату?
Теперь настала его очередь удивляться. Взгляд бельгийского офицера выдал его подозрение, что один из нас внезапно сошел с ума и что этим человеком был не он. Тем не менее он выполнил приказ и покорно засунул руку в соседнее отделение саквояжа. Через несколько секунд он вытащил кусок ваты величиной около восьми квадратных сантиметров. И это решило судьбу немецкого шпиона.
Я приказал бельгийскому офицеру передать дело Тиммерманса мне и переключиться на другую работу. Присев на минуту, я стал размышлять о немецкой скрупулезности,
Я знал, однако, что одно дело убедиться в виновности человека, а другое — заставить его признать себя виновным. Нужны такие доказательства, которые можно предъявить в суде. Петлю уже накинули на шею Тиммерманса, но еще не затянули.
Вернувшись в свой кабинет, я вызвал секретаршу и попросил ее напечатать перечень всех вещей Тиммерманса, не пропуская ни одной, какой бы незначительной она ни казалась. Вскоре список лежал у меня на столе. В числе вещей, принадлежавших Тиммермансу, были и три самые важные: конверт с пудрой, связка палочек из апельсинового дерева и кусок ваты.
Я послал за Тиммермансом, чтобы он подтвердил, что эти вещи принадлежат ему. Мне вспоминается происшедший со мной случай — а они довольно часты в нашей практике, — когда виновный на суде под присягой показал, что представленные вещественные доказательства ему подложили следователи. Поскольку обвинение не могло доказать обратного, судья поддержал подсудимого, и его оправдали. Это послужило мне хорошим уроком.
Тиммерманс вошел в комнату слегка покачиваясь. Я пригласил его сесть. Он смотрел мне прямо в глаза и застенчиво улыбался. Я тоже улыбнулся и протянул ему открытый портсигар. Он взял сигарету и, глубоко затянувшись, откинулся на спинку кресла.
— Ну, Тиммерманс, — обратился к нему я по-фламандски, — вам повезло. Никаких осложнений. Мы навели справки о вас и нашли, что все в порядке.
Он улыбнулся.
— Мне известно, что вы хотите поступить в свободный бельгийский торговый флот и принять участие в борьбе с нацистами, — продолжал я.
— Это верно, сэр.
На его губах снова появилась улыбка.
— Рад слышать это. Бельгийскому торговому флоту нужны такие люди, как вы, — сказал я, продолжая просматривать документы. — Ну что же, нет необходимости задерживать вас. Все в порядке, скоро вы увидитесь с земляками. Я попрошу офицера, ведающего иммиграционными делами, сразу же оформить ваши документы. Если вы управитесь с делами, то сегодня же вечером можете сесть на поезд, который идет в Бриксгам. Как вы на это смотрите?
— Это было бы прекрасно, сэр. Большое спасибо.
Он широко улыбнулся.
— Одно только... — добавил я. — Пустая формальность. Вот ваши личные вещи, — я показал на стол, где они были разложены, — и вот их перечень. Проверьте, пожалуйста, по этому списку, все ли вещи целы, и, если найдете, что все в порядке, распишитесь в их получении. Затем вы можете забрать их и ехать.
Он взял список и, быстро пробежав его глазами, сказал:
— Все в порядке, сэр.
Я достал из кармана
авторучку и протянул ее ему через весь стол. В комнате стояла мертвая тишина, слышно было только, как поскрипывало перо, когда Тиммерманс подписывал свой смертный приговор.Он встал и отодвинул стул.
— Это все, сэр? — спросил он.
— Не совсем.
Я открыл саквояж Тиммерманса и, внимательно наблюдая за ним, стал медленно доставать порошок, апельсиновые палочки и вату. Все это я положил на стопку чистой бумаги. Улыбка моментально исчезла с его губ, лицо стало мертвенно бледным, веко задергалось.
— Прежде чем уйти, вы, может быть, все-таки объясните, почему эти вещи оказались в вашем саквояже? Ведь они ваши? Вы полминуты назад подписали этот документ. Не так ли?
Он судорожно проглотил слюну и посмотрел на документ, на котором стояла его подпись, так, как будто измерял расстояние между нами, ища возможность вырвать у меня этот проклятый лист бумаги. Вдруг он успокоился, и жалкая улыбка скривила его губы.
— Конечно, сэр. На какой-то момент вы озадачили меня, но сейчас я все вспомнил. Когда я сидел в барселонской тюрьме, вам, наверно, говорили об этом, со мной в камере находился один испанский коммунист. Однажды рано утром его должны были увести куда-то. Когда в коридоре раздались шаги, он отдал мне эти вещи, сказав, что если их найдут у него, его расстреляют. Он попросил меня хранить их до его возвращения.
Пожав плечами, он продолжал:
— Но он так и не вернулся. Я положил эти вещи в саквояж и совершенно забыл о них. Честное слово.
Его находчивость восхитила меня. Оставался только один путь заставить Тиммерманса признаться. Я решил испробовать его. Как человек, умеющий оценить хорошую шутку, я начал улыбаться. Мои плечи стали вздрагивать от сдерживаемого смеха. Откинув голову, я так захохотал, что лицо у меня покраснело, а на глазах выступили слезы. Казалось никогда в жизни я так не смеялся, как над этой нехитрой шуткой.
Тиммерманс сидел неподвижно, стиснув зубы. Вены на его лбу вздулись, а суставы сжатых в кулаки пальцев побелели. Он начал дрожать, а я тем временем продолжал истерически хохотать. Наконец Тиммерманс не выдержал. Он схватился за голову, вскочил и, крича и ругаясь, стал просить меня прекратить этот сумасшедший смех.
— Я расскажу вам все, — закричал он, — но ради бога перестаньте смеяться!
Я предупредил Тиммерманса, что все сказанное им будет записано и что он не сможет отказаться от своих слов. Через два часа его признание, напечатанное на машинке и подписанное им, лежало передо мной.
Тиммерманс — жертва немецкой скрупулезности — был повешен в Вандсвортской тюрьме 7 июля 1942 года.
Глава 4
МНИМЫЕ БЕЖЕНЦЫ
Все началось в Сохо, в этом необычном районе, расположенном северо-восточнее Пикадилли Серкус [395] , который славится своими кабаками и отъявленными преступниками. Однажды поздно вечером двое полицейских, патрулировавших в этом районе, задержали трех странно выглядевших мужчин, которые просили милостыню. Как это было принято в военное время, полицейские потребовали у них документы. Таковых они не имели. Попрошайки могли говорить только по-французски, полицейские же — только по-английски. С подчеркнутой вежливостью, свойственной англичанам, находящимся на государственной службе, полицейские предложили им следовать за ними в полицейский участок на улице Кэннон Роу. Они «повиновались без каких-либо возражений».
395
Площадь в Лондоне. — Прим. ред.