"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22

Ставцев протестующе поднял руку:

— Густав Оскарович!

Но Кольберг не дал договорить Ставцеву:

— Николай Николаевич! Я ваш друг… Я знаю вас и вашу семью. Мне всегда было ласково и тепло в вашем доме. Неужели вы думаете, что я сомневаюсь в правдивости вашего рассказа? Я хочу только уточнений, чтобы все попять. Ото моя профессия, наконец!

Кольберг придвинул бутылку, разлил впеки.

— Последнее звено не так необычно! Линию фронта многие переходят. Здесь у меня нет вопросов. Вас задержали в Москве, вот откуда начинаются чудеса. Вас взяли с нелегального собрания вашей боевой группы. Это называется взять с поличным. Они знали, зачем вы в Москве, зачем вам боевая группа?

— Вопросы следователя были точны. Он был широко осведомлен о деятельности организации…

Кольберг пригубил рюмку и поморщился.

— Кто–то на допросе разговорился, вот все и посыпалось… Я не об этом! Деникин развивает наступление, Юденич под Петроградом, вы вербуете офицеров для Колчака и переправляете их через линию фронта. Как может и такой обстановке расцениваться ваша деятельность? «Руководствуясь революционной законностью…» Так, что ли, звучит их формула? Расстрел! За чем же дело стало?

— Не знаю… Мне казалось, что следствие закончено, мы ждали суда.

— Почему вас сразу не перевели в тюрьму?

— Я не искушен в делах контрразведки. Я не придавал значения этой детали.

Кольберг досадливо щелкнул крышкой сигарного ящика. Закурил.

— Ах, господа офицеры, господа офицеры! Оказалось, мы с вами ни к чему не подготовлены. В делах контрразведки в наше время необходимо быть искушенным! Они закончили следствие и держат вас на Лубянке, во внутренней тюрьме…

— Не только меня! И Нагорцева, и Протасова, и Тункина. Нагорцев был осужден!

— Осужден?

— И Протасов был осужден!

Кольберг задумался. Сделал несколько затяжек, положил сигару на край серебряной пепельницы.

— Не спорю… Может быть, у них и не разработаны правила содержания заключенных. Но вот к вам в камеру вводят двух заключенных. По их делу следствие не закончено. Тункина сначала, затем Курбатова. Они проходят по одному делу, и по делу особой важности. Как же это, пока не окончено следствие, их сводят в одной камере? Это уже странный знак!

— А почему вы полагаете, Густав Оскарович, что по их делу следствие не было закончено? Оно, на мои взгляд, даже затянулось. Наверное, их могли расстрелять на месте?

Кольберг снисходительно усмехнулся.

— Выстрел — дело пустое и последнее. Им многое хотелось бы узнать в связи с этим делом. Кто в группе, велика ли группа, кто ее формировал, кто ее направлял?

— Курбатов мне сказал, что его поразила осведомленность Дзержинского. Он сказал мне, что Дзержинский знал больше, нежели он.

— Стоп! — воскликнул Кольберг. — Это деталь… Немаловажная деталь!

— Человек был на допросе у Дзержинского. Он был для нас героем, чудом. А чуда не было! Они все знали…

Кольберг закрыл глаза и провел по ним пальцами. Ставцев сочувственно вздохнул:

— Вы устали, Густав Оскарович! Отдохните, час поздний, я не хочу быть вам в тягость.

— Сейчас отдыхать? Я не так богат, чтобы в такие дни спать и отдыхать! А вот русские люди любят поспать на этом свете. Проспали, продремали… Итак, меня интересует, Николай Николаевич, первый момент, самая первая минута, самые первые слова, как только Курбатов вошел в камеру. Что он говорил?

— Курбатов ничего сначала не говорил. Я спросил, каков Дзержинский. Он ответил: «Краток». Я спросил, всех ли взяли. Курбатов ответил, что один из его группы ушел. Отбился гранатами. Потом уже, на нарах, разговорились. Он сказал, что чекистам о его группе было все известно…

— Вы говорили, что чекистам, по утверждению Курбатова, было известно больше, чем самому Курбатову.

— Так точно!

Кольберг опять задумался.

— Значит, отбился гранатами….. Интересно! Вернемся, однако, к побегу.

Ставцев перебил Кольберга:

— Но здесь–то, здесь все произошло на моих глазах. Автомобиль занесло, он врезался в фонарный столб.

— И?

— Мы бежали…

— Курбатов, Ставцев, Протасов, Нагорцев и Тункин… — Кольберг, произнося фамилии, загибал для счета пальцы. — Бежали пятеро смертников! Зачем, почему бежали?

Ставцев беспомощно уставился на Кольберга.

— Мы бежали, чтобы…

— Мотивы вашего побега мне ясны и не вызывают недоумения. Зачем нужно было руководству ВЧК, чтобы вы бежали? Ради кого из вашей пятерки устраивался этот побег? Вот в чем вопрос!

Ставцев встал, у него от возмущения задрожали щеки.

— Простите, Густав Оскарович! Ваше предположение… Это странно!

Кольберг беззвучно рассмеялся.

— Николай Николаевич! Святая душа! Сколько мы таких побегов устраивали! Дорого они заплатили бы, чтобы узнать, для кого мы устраивали такие побеги. Давний прием всех контрразведок мира. И беспощадный прием. Хорошо устроенный побег невозможно расшифровать.

Ставцев сел в кресло. Он еще не успокоился.

— Мысль о побеге родилась у Нагорцева. С первой минуты, как я его увидел, он твердил о побеге. Он подговаривал и Курбатова.

— Нагорцев? Почему вы мне не рассказывали об этом раньше?

— Вы и меня в чем–то подозреваете, Густав Оскарович?

Кольберг сокрушенно покачал головой:

— Ничего–то вы не поняли, Николай Николаевич! Вы боевой офицер, и я вас не виню, что в этой игре вы не знаете правил. Вас поразили тишина в этом городе, белая скатерть у меня на столе, обилие закусок. Вас радует призрачность порядка, призрачность старого порядка. Нижние чины вам отдают честь, сверкают погоны. Здесь на каждом шагу звучит «ваше высокоблагородие», «ваше превосходительство»… Все как в старое доброе время. Не так ли? Это вас умиляет? Мы с вами старые друзья, очень старые… С вами я могу быть откровенным до конца! И только вам я скажу! Сегодня, сейчас, на ближайшие десяток лет мы проиграли. Большевики победят в этой войне!

— Что?! — воскликнул Ставцев. — Что вы говорите! В военном деле я кое–что понимаю. Я строевой офицер! Они стиснуты со всех сторон, я проехал сквозь всю Россию… Развал, падение. Мы этим летом войдем в Москву!

— На белом коне, под малиновый трезвон всех колоколов! Патетическая соната! Для речи на офицерском собрании!

Ставцев не унимался. Он встал с кресла, пришел в возбуждение.

— В Москве голод… Страшный голод! Им нечем кормить войска. Красная Армия — это сброд анархистов. Они как пауки в банке грызутся. Одно летнее наступление — и им конец! Й ни во что не верю! Я верю в армейскую дисциплину. Здесь она есть, там нет. Я был в Москве. Прожил там месяц…

— Я тоже был в Москве и в Петрограде…

— Вы? — удивился Ставцев.

— Мне интересно было увидеть все своими глазами… И все–таки я утверждаю: мы проиграли! Ленин выиграл эту войну одним росчерком пера: в крестьянской стране он отдал крестьянам землю. Отдал безвозмездно, без выкупа, без кабальных условий. Отдал — и все тут! А крестьянин в это время оказался о винтовкою в руках. Так с какими же силами, с какими лозунгами прикажете отобрать обратно землю у крестьянина? Нужна армия в полтора десятка миллионов штыков! И еще не наверное с такой армией можно отнять землю у крестьянина. Где эта армия?