"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
«Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer!» [217]
У других парней были знамена со свастикой и портреты Гитлера. За ними маршировала основная масса юнцов в форме гитлерюгенд. Барабаны гремели. Шедшие по бокам процессии командиры выкрикивали первые слова лозунгов, а колонна скандировала окончание.
На тротуарах было мало прохожих. Все они останавливались и, как заведенные, вскидывали руки к портретам Гитлера.
— Вот как выдрессировали, — угрюмо сказал Дробиш. — Быстро приучили стадо к повиновению!.. «Любуюсь» такими и думаю: а что будет дальше?
217
«Народ,
Он обернулся, поглядел в глаза Кузьмичу.
— На этот вопрос вы даете ответ своей работой, — сказал Кузьмич. — Если боретесь против нацизма, значит, верите в возможность его поражения. Разве не так?
— Верю, что Германию не оставят в беде. Это и придает нам силы. — Дробиш твердо повторил: — Да, не оставят. А если так, то и мы не должны сидеть сложа руки. Ибо сказано: Бог тому помогает, кто сам себе помогает.
Он готов был рассмеяться, но перехватил взгляд Кузьмича, брошенный на часы, сгреб со стола свою шляпу.
— К десяти часам вечера управитесь? — спросил Кузьмич.
— Постараюсь. Встретимся здесь?
— Лучше в другом месте… Скажем, возле вашего замка. На южной дороге в двух километрах от него есть заброшенный домик.
— Сторожка в буковой роще?
— Да, сторожка, так будет точнее.
— Выходит, вы там бывали? — удивленно пробормотал Дробиш.
Кузьмич обнял его за плечи, повел к двери.
— От десяти до одиннадцати возле сторожки я буду возиться с автомобилем — менять свечу.
— Понял.
— Если не сможете прийти, завтра свяжитесь с Эссеном. Он отыщет меня.
Дробиш появился в начале двенадцатого, когда Кузьмич, решив, что пора возвращаться, закончил «ремонт» автомобиля — ввернул на место свечу и опустил капот двигателя.
— Неудача, — сказал Дробиш, сев в автомобиль. — И я сам во всем виноват. Вел себя как последний дурак. Понимаете, достал пачку писем из сейфа, стал просматривать. Читал, глупец, вместо того чтобы действовать камерой. Уж очень хотелось отыскать те, о которых вы упоминали…
— Письма кузины?
— И ведь нашел! Там три таких письма… Быстро просмотрел их, приготовил фотоаппарат. И — неудача. Сперва появился хозяйский сын, проторчал часа полтора в кабинете отца. А теперь к нему пожаловали гости…
— Что было в письмах?
— Они короткие. На мой взгляд, ничего особенного:
«Мы с мужем здоровы, живем хорошо; как вы поживаете, тетя, здоров ли мой кузен?..»
— Тетя, сказали вы?
— Я забыл!.. Письма адресованы женщине. Я знаю ее. Это старуха, родная тетка Теодора Тилле. Живет в Бабельсберге. Кажется, Хорст Вессельштрассе, сорок два.
— Имя, пожалуйста!
— Аннели Шеель.
— А имя этой… кузины?
— Эрика Хоссбах. Теперь адрес. — Дробиш наморщил лоб и не без труда выговорил: — СССР, Баку, Телефонная улица, тридцать два.
— Очень хорошо. Еще вопрос: упоминается ли в письмах имя вашего хозяина?
— Мне кажется, нет… Нет, не упоминается. «Кузен», и все.
— Так… Говорите, письма короткие?
— Да. Каждое — страница и то неполная: десять — пятнадцать строк.
— Понимаю… Товарищ Кони, раньше я думал, будет
достаточно, если вы сфотографируете их. Теперь вижу, что должен посмотреть сами письма.— Только эти три?
— Да. Но и конверты тоже. Это займет немного времени. Просмотрю и тотчас верну.
Дробиш понимал, что, рассказав о письмах, чем-то насторожил собеседника. По-немецки тот говорит, как немец. Впрочем, шипящие чуть смягчает и растягивает гласные, отчего речь приобретает певучесть. Похоже на говор жителей областей, пограничных с Францией… Так кто же это такой?
Он скосил глаза на Кузьмича. Подтянут, элегантен. Движения по-юношески точны, хотя по другим признакам ему не так уж далеко до старости… А что, если это русский? Гвидо ни слова не сказал о нем. Познакомил — и баста. Даже не назвал его имени…
Кузьмич терпеливо ждал ответа на свою просьбу. Время шло, а Дробиш сидел в неподвижности, будто не мог найти решения. Наконец он задвигался, что-то просвистел. Неожиданно улыбнулся, тронул соседа за плечо.
— Если желаете взглянуть на письма, то надо сейчас, не откладывая.
— Каким образом?
— Отправиться в замок. Завтра, может случиться, будет поздно: вдруг вернется хозяин? Вот что мы сделаем: машину загоним в кусты, ее там сам черт не отыщет, и — пешком, здесь ведь недалеко. Ночь, все спят. А у меня ключи от любой комнаты.
С минуту Кузьмич размышлял.
— Ну что же, — сказал он, — пешком так пешком.
Мягко заурчал мотор. Пятясь, машина въехала в кусты и скрылась в разросшемся ивняке.
Вскоре оттуда появились две тени, пересекли дорогу, стали взбираться на холм, вершину которого венчали владения Теодора Тилле.
К себе в отель Кузьмич вернулся только под утро. До этого он побывал еще в ночном баре «Команчи», известном тем, что в одном из его залов каждый посетитель мог выпустить в мишень дюжину стрел из настоящего индейского лука и при удаче получить приз. Он даже чуточку пошумел в этом заведении — отчитал кельнера, когда тот несколько замешкался с выполнением заказа. Словом, старательно зафиксировал это свое посещение.
Швейцар, встретивший его в отеле, получил на чай двадцать пфеннигов, затем столько же — на четвертом этаже, куда с трудом доставил подгулявшего постояльца: тот был сильно навеселе и все порывался жонглировать тростью с надетой на нее шляпой.
Наконец клиент был водворен в номер и дверь захлопнулась. Некоторое время швейцар прислушивался к шагам и возгласам, доносившимся из комнаты. Вскоре за дверью стихло. Это означало, что старик наконец-то угомонился. Сделав такой вывод, швейцар вернулся к себе.
В эти минуты Кузьмич лежал в постели и обдумывал все то, что свалилось на него за истекшие сутки… Наконец-то дал результат широкий поиск, который вот уже полтора года вели здесь, в Германии, советская разведка и ее добровольные помощники. Вообще-то он не сомневался, что в конце концов в поле зрения возникнет нужный объект. И все же выход группы Эссена на Теодора Тилле можно было считать большой удачей.
Тем не менее сейчас Кузьмич думал не об этом человеке, а о проживавшей в далеком Баку Эрике Хоссбах. Узнав о том, что в ее письмах имя кузена не упоминалось, да и сами письма адресовались другому лицу и уж потом передавались Теодору Тилле, Кузьмич сразу подумал о шифре или тайнописи.