Военные приключения. Выпуск 5
Шрифт:
Кивнув на табурет, Верещагин пригласил:
— Садитесь, гражданин Ветров.
Когда тот, не торопясь и все так же продолжая разглядывать следователя, сел, Верещагин достал чистый протокол допроса.
— Ваше полное имя, отчество, фамилия, год и место рождения?
— Ветров, Иван Матвеевич. Тысяча девятьсот двадцать шестой год. Деревня Ченцы… — Арестованный обстоятельно рассказывал биографические данные, и только когда Верещагин спросил его, почему тот взял фамилию жены, Калмыков впервые стушевался: — В общем-то, из-за потомства своего несбывшегося фамилию поменял. Я-то ведь от роду — Жомов, ну и когда мальчонкой еще
— Ясно, — согласился с таким доводом Верещагин, дал расписаться под первой страницей протокола Калмыкову, откинулся на спинку стула, долго, очень долго разглядывал сидящего перед ним человека, наконец сказал: — Итак, вам предъявляется обвинение по статье сто восьмой, а также по статье сто второй Уголовного кодекса РСФСР. Поясняю. Сто вторая — это умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет или же смертной казнью.
На какое-то мгновение в камере стало тихо, и вдруг эту тишину разорвал смех. Громкий, раскатистый. Отсмеявшись, Калмыков тыльной стороной ладони вытер глаза и, уставившись на следователя, спросил:
— Вы что — идиот? Или меня за такого держите?
Собственно говоря, Верещагин и не ожидал иной реакции.
— За идиота я вас не принимаю, — сказал он спокойно. — За дурака тоже. Да и себя к таковым не отношу. А по сему буквально под каждым ответом, который будет занесен в протокол, попрошу расписываться. Чтобы потом, знаете, недоразумений не было. Также должен предупредить, что за дачу ложных показаний…
— Слышал об этом, — перебил следователя Калмыков.
— Вот и ладненько, — кивнул Верещагин. — Итак, первый вопрос. Вам знаком Степан Колесниченко?
Видимо, он ожидал это. Прокрутил все возможные варианты — и почти мгновенно ответил:
— Да.
— Распишитесь вот здесь, — попросил Верещагин и, когда Калмыков вернул ручку, задал следующий: — Как долго вы знаете Степана Колесниченко?
— Ну-у, где-то с середины прошлого года. Его рабочий мой на склад привел. Как раз грузчик был нужен, однако я не взял. Своих пьяниц хватает.
— Фамилия того рабочего?
— Волков, Павел Волков.
— Как часто вы встречались с Колесниченко?
— Я? — ткнул себя пальцем Калмыков. — Боже меня упаси, чтоб я с такой швалью… — Он не договорил в вроде как виновато посмотрел на следователя. — Впрочем, каюсь. Мне с Владивостока сетку японскую прислали, ну, я Волкову с полсотни метров продал. А тот и проболтался своему дружку. Так что пришел он как-то ко мне и чуть в ногах не валялся, умолял продать ему сотню метров. Взял я грех на душу — уступил ему. Хотя и догадывался, что мужик браконьерничать будет.
Верещагин записывал вопросы и ответы, давал под каждым из них расписываться Калмыкову и думал: «Ах, до чего ж хитер и прозорлив бывший завскладом. Ведь практически все предусмотрел, подставляя вместо себя Степана Колесниченко».
— В августе этого года вы приходили к нему домой?
— Было такое, — подтвердил Калмыков. На его месте глупо было бы отказываться, так как Матрена Анисимовна Концова опознала в нем того самого мужика, «шо стучался в ихнюю избу».
— С какой целью?
Калмыков хмыкнул, исподлобья
посмотрел на следователя.— Если честно, то Степан еще сетки попросил. Ну, а мне-то она ни к чему. Вот и решил продать остатки. А тут как раз по пути шел. Дай, думаю, зайду. Может, за приличную цену и сговоримся. А его и дома-то не было. Так что, гражданин следователь, с чем я пришел, с тем и ушел.
Умен… умен был Василий Борисович Калмыков.
— Значит, вы к этим патронам никакого отношения не имеете? — Верещагин выложил на стол небольшой пакетик, упакованный в плотный целлофан.
Калмыков недоуменно пожал плечами:
— Впервые вижу.
— Распишитесь вот здесь, — попросил следователь. Затем достал из стола «вальтер», положил его перед собой. — Вы когда-нибудь раньше встречали этот пистолет?
Ни один мускул не дрогнул на лице завскладом. Просто он чуть приподнялся с табуретки, мельком глянул на «вальтер», сказал спокойно:
— И это тоже впервые вижу.
— Распишитесь, пожалуйста.
Калмыков аккуратно вывел свою подпись.
Когда протокол лег на стол, Верещагин чуть сдвинул его в сторону, сказал:
— И все-таки, может быть, вы облегчите душу чистосердечным признанием? Ведь должны же вы понимать, что все эти вопросы я задаю не из праздного любопытства.
Пожав плечами, Калмыков усмехнулся:
— Насчет любопытства — не знаю. Что же касается, как вы тут изволили выразиться, чистосердечного признания, так все, что касается склада, я рассказал. А вот насчет убийства, тем более умышленного… Тут уж простите. Адресочком, как говорится, ошиблись.
Он замолчал и демонстративно отвернулся в сторону.
Не спешил и Верещагин. Он пытался понять психологию сержанта Калмыкова, превратившегося в «благодетеля» Ивана Матвеевича Ветрова, который все эти сорок лет хранил оружие, из которого когда-то был убит Иван Комов. Ведь он же понимал всю ту опасность, что таил в себе этот пистолет… И хранил. Что это было: страх за содеянное, когда оружие прибавляет уверенности, или тот самый случай, когда безнаказанность за одно преступление рождает уверенность в такой же безнаказанности и другого преступления? В этом он надеялся разобраться чуть позже, когда Калмыков заговорит, а пока, достав акты экспертизы, сказал негромко:
— Все дело в том, гражданин Ветров, что ваши отпечатки пальцев зафиксированы на внутренней стороне планки «вальтера». Видимо, вы оставили их, когда смазывали пистолет.
В какое-то мгновение Калмыков дернулся, вскинул голову, однако смог собраться и в следующую секунду только недоуменно пожал плечами.
— Также, — продолжал Верещагин, — при обыске в вашем доме был найден рулон целлофановой пленки, от которой был оторван кусок и в него завернуты патроны, подброшенные вами Колесниченко. Вот акты экспертизы.
Калмыков медленно развернулся, взял акты, долго и очень тщательно изучал их, потом выдавил тихо:
— Я не готов отвечать на этот вопрос.
— Верю, — согласился Верещагин. — Однако я помогу вам, Василий Борисович…
Впервые назвав сидящего перед ним человека его настоящим именем, Верещагин ожидал взрывной реакции, однако Калмыков то ли действительно успел напрочь забыть свое прошлое, то ли у него были железные нервы, но в первый момент он даже не отреагировал на эти слова, и только спустя минуту-другую что-то замельтешило в его глубоко запрятанных глазах, дрогнули губы.