Воин Храма

Леннар невольно запустил руку себе между бедер — и тут же отдернул ее.

— Иже еси… — забормотал он.

Докончив молитву в пятнадцатый раз, как того требовал устав, он встал и стал облачаться. Следовало успеть умыться, прежде чем он показался бы за общим столом.

Надев длинную рубашку, привычными движениями затянув ремни, Леннар накинул сверху тунику, на плечи — плащ, и стал спускаться вниз.

У той самой двери, которой касалась рука Кадана вчера, Леннар замер. Коснулся ее и погладил — сам не зная зачем.

— Любопытство не порок… — повторил он самому себе и толкнул дверь.

Зрелище, в самом деле сошедшее на землю из старинных легенд, явилось ему. Солнце вставало за замком с другой стороны, и над морем царил полумрак. Серые тени туч проносились над водой, и клочья их отражались в волнах.

У самого парапета высилась стройная фигурка юноши или девушки — с такого расстояния было не разобрать. Волосы его и одежды колыхал ветер. Он стоял, простирая руки к океану, и пел. Голос, довольно низкий, похожий на звуки волынки и от того пронзительный, разливался над морем, сливаясь с шорохом волн и перекрывая его.

Океан служил ему инструментом, хором и органом, а юноша — теперь Леннар узнал его — солировал для него.

В том восхищении, которое накрыло Леннара с головой, не было и тени грязи или похоти, овладевших им вчера. Он будто присутствовал на тайной мессе, вершившейся во славу древних богов.

Леннару нестерпимо захотелось приблизиться, коснуться этого видения и проверить, настоящее ли оно.

— Иже еси… — забормотал он и, поспешно закрыв дверь, стал спускаться на нижний этаж.

Кадан топнул ногой. Боковым зрением он отлично видел, как приоткрывается дверь, как появляется в проеме едва заметная тень — и как крестоносец снова исчезает во мраке, послушав его пару минут или около того.

Кадан не спал всю ночь. Образ крестоносца, его лицо, ограненное маленькой черной бородой, аккуратно подстриженной — не в пример бородам всех тех, кто обычно появлялся при отцовском дворе, его белое одеяние, даже после долгого пути поражающее своей чистотой… Его глаза, серо-голубые, как небо перед грозой… Все это преследовало его. Кадан понятия не имел, что эти видения могли бы означать. Они пугали его — потому что стоило Кадану сомкнуть глаза, как он ощущал руки Леннара на своем теле, стискивающие, ласкающие, обнимающие его. Он чувствовал губы норманна* на своих губах.

Никогда еще Кадан не видел таких снов. Большую часть из прожитых им двадцати двух лет Кадан провел в чертогах отца.

Кадан изучал грамматику, риторику, математику и музыку, богословие и зачитывался книгой по истории королей бриттов. Вторую половину дня он обучался стрельбе из лука, азам обращения с клинком и копьем.

До тринадцати лет он практически никогда не покидал родного замка. И хотя по приказу тана за ним внимательно следили и заботились о нем, Кадан все же не рос взаперти. Он временами отправлялся в гости к соседям в Дорнокс или Сорсоу, или в монастырь Ферн на большой праздник. Иногда Кадан покидал Уик и по приказу отца — так, к примеру, в четырнадцать лет он присутствовал на свадьбе своей сестры.

Пока братья учились управлять кланом или отстаивали честь древнего шотландского рода на святой войне, он выбрал — с одобрения отца — свою стезю.

Кадан был бардом. Он хранил сказания древних времен, которые здесь, на самом западном краю земли, ценились больше золота и мечей.

Он любил старинные песни с той же силой, что и его отец, но причины были разными. Если тан Локхарт всеми силами хотел сохранить прошлое, что теперь, во времена английских завоеваний, увековечивало его и его людей, то Кадану всю его жизнь казалось, что в этих песнях, в одной из сотен, что ему еще предстояло выучить, была запрятана история о нем самом.

Его зачаровывали звуки волынки, и, слушая их, Кадан погружался в другое время и другие миры, миры сказок и легенд. Они казались ему ярче и ближе, чем тот мир, который окружал его — хотя Кадан, пожалуй, любил и его.

Братья, как и отец, поняли, что Кадан немного не такой, уже давно — едва мальчику исполнилось семь, и он впервые запел. Никто и никогда с того дня не пытался обучать его мужским ремеслам или войне, так что в свои двадцать два Кадан лишь немного умел держать меч, зато стрелял из лука весьма хорошо. И пел. Пел так, что послушать его собирались все, кто обитал в замке, и приходили некоторые из тех, кто не жил здесь. А ежели кто-то из чужих пытался оклеветать его или вызвать на бой, среди братьев всегда находился тот, кто вступился бы за него.

Кадан привык, что от мира вокруг он защищен каменной стеной замка, и плечи братьев стали подпорками для него. И потому Кадан не боялся ничего. Он был открыт для новых звуков и новых чудес.

Леннар неожиданно для Кадана стал именно таким.

Стоило взгляду юноши упасть на крепкую фигуру рыцаря, как Кадан понял, что должен узнать его. И как бы ни был рыцарь молчалив, Кадан не сомневался — однажды это произойдет.

Сны напугали его, но не настолько, чтобы отступить. Еще вечером Кадан знал, что на рассвете Леннар придет — посмотреть на то, чем Кадан его соблазнил. Придет и увидит то, чем Кадан привяжет его еще сильней.

Кадан топнул ногой. Птичка вырывалась из сетей. Но Кадан уже решил для себя, что ему нужна именно эта дичь.

* Кадан использует архаичное к тому времени название потомков викингов, в свое время завоевавших северные земли Франции и давших им название Нормандия.

ГЛАВА 3

Дни, впрочем, шли за днями, но дело Кадана не двигалось с места.

Тамплиер при дворе отца вел себя так, как и любой из редких заезжих рыцарей — помогал на конюшнях, участвовал в разъездах и забавах тана.

Так — и все же не так.

Там, где другие воины хохотали и отпускали непристойные шутки, Леннар оставался неизменно сдержан и молчалив.

Внешний вид Леннара, как и любого из братьев, на войне или в миру, всегда был безупречен. Никогда нельзя было увидеть его в латаной или пропыленной одежде — разве что он в ту секунду сходил после долгой скачки с коня.

Как узнал Кадан немногим позднее, его и в других областях жизни отличали любовь к порядку и опрятность.

Ткань его одеяния была лишена каких-либо украшений, но отличалась добротностью. Плащ был подбит простой овчиной и служил ему, очевидно, не столько для украшения, сколько для защиты от холода, сырости или палящего солнца. Одежда его предполагала не столько изысканность, сколько удобство.

И когда Кадан задал ему соответствующий вопрос, Леннар без тени стеснения ответил:

— Чтобы каждый мог быстро раздеться перед сном и быстро одеться, если вдруг нападет враг.

— Это очень ценный навык… и не только при встрече с врагом, — согласился Кадан.

И все же одежда его была элегантна — и была бы, должно быть, еще элегантней, доведись Кадану увидеть его не в одиночестве, а в строю таких же рыцарей в развевающихся на ветру белых плащах.

Все оружие его, кожаное снаряжение и конская сбруя были выполнены отменно, хоть и лишены украшений. И хотя Кадану доводилось видеть немало богатых вельмож при дворе отца, Леннар особенно выделялся среди пышных красок их одежд строгостью и гармоничностью своего одеяния. Грудь его туники украшал алый крест на белом фоне, и такими же крестами были украшены все вещи, которые он привез с собой: плащ, попона для лошади и плед.