Воин из-за круга

– Брен! – позвал трактирщик, сбрасывая медяки со стойки в глиняную миску.

Подавальщиц и вышибал Йол у себя в заведении не держал; прислугой в «Райском уголке» работала многочисленная семья Иола – только так все заработанные деньги могли остаться в руках Толстяка. Здоровенный Брен, старший сын Иола, услышав зов отца, тут же отошел от стола, за которым группа солдат городской стражи азартно метала кости.

– Отец?

– Ты знаешь, куда Шалла подевалась?

– Не, – Брен почесал бороду. – Верно, опять пошла энтого слушать, поэт который.

– Чума на мою голову! – Йол в ярости хлопнул своей огромной пятерней по стойке, так что медяки подпрыгнули. – Сучка! Я ей покажу «поэт»! Ноги оторву! Полный дом народу, а она где-то шляется.

– А что, отец, молодчик-то энтот вроде как при деньгах, богатый, – с ухмылкой сказал Брен, – видать, из знатных. Глядишь и обломится чего нашей дуре. Барахлишко-золотишко ей прикупит, домик какой-никакой…

– Молчать! – Физиономия Йола приобрела свекольный оттенок. – А ну найди ее, дрянь эту! И побыстрее, гости ждут. Я что, сам буду вино разносить по столам?

Брен, продолжая криво ухмыляться, отошел от стойки. Трактирщик проводил его взглядом; убедившись, что сын не вернулся к столу с игроками, вновь занялся выручкой. А потом у него вдруг появилось чувство, что кто-то стоит рядом с ним.

Он поднял глаза. По ту сторону стойки стоял рослый старик в кожаном кафтане. Йол заметил, что шум в корчме затих и глаза посетителей направлены на нового гостя. Уж слишком заметен был старик. Высокий, на голову выше Йола, очень необычного вида; волосы белоснежные, до середины груди, а борода угольно-черная. А уж взгляд у старика был и вовсе особенный. Йол никогда не видел вблизи графов или принцев, но мог бы поклясться, что такой властный взгляд может быть только у человека, всю жизнь повелевавшего другими.

– Что-нибудь выпить? – спросил Йол, придав своей угрюмой физиономии самое приветливое выражение.

– Нет, благодарю, – старик, однако, показал трактирщику серебряную монету. – Комната свободная есть?

– Комната? – Йол не без усилия отвел взгляд от монеты в руке старика. – Комнаты есть, господин. Сколько угодно комнат. Для такого господина даже на выбор. Есть комната с видом на сад, а есть с видом на императорский дворец.

– Отсюда до императорского дворца далеко, – ответил старик. – Мне нужна просто комната и за честную плату.

– Конечно, конечно, господин! – Йол угодливо закивал. – В моей гостинице все по-честному, господин. Четыре гроша в день за кров, господин. За еду и вино плата отдельная, но цены у меня невелики, клянусь Единым. Вам любой подтвердит, что я честный человек.

– Ну-ну! – Старик едва заметно усмехнулся в бороду. – Говоря по совести, я мог бы найти гостиницу получше и корчмаря почестнее. Но мне просто нужно у тебя сегодня остановиться. Поэтому возьми эту монету и покажи мне комнату.

– Стен! – завопил Толстяк. – Поди сюда, сынок!

Младший сын появился даже быстрее, чем ожидал сам Иол. Старик выслушал предложение следовать за мальчиком наверх, ничего не сказал, только кивнул. Он поднимался по лестнице, а глаза посетителей смотрели ему в спину.

Комната была скверная – в другой гостинице за эти же деньги старик смог бы снять целые хоромы. Но странному гостю были не нужны удобства и комфорт. Когда мальчик ушел, старик сел на хлипкий табурет у окна комнаты, обращенного на улицу, и сидел неподвижно до самой ночи, безучастный ко всему, будто фигура, вырезанная из камня.

На башне храма Единого ударили в колокол, отметив наступление полночи. Но парочка, уютно устроившаяся на куче сена под кровлей амбара, не обратила на сигнальный колокол никакого внимания. Они были слишком поглощены друг другом.

– А ты верно видел то, о чем рассказывал сегодня вечером? – спрашивал женский голос.

– Конечно, милая. То, чего я повидал, хватило бы на десяток поэтов.

– Ты такой отважный!

– А ты такая аппетитная! Вот так бы и лежал рядом с тобой и поглаживал твои восхитительные формы.

– Лжешь ты все, – девушка хихикнула. – Ты бы сбежал от меня. Такие баре, вроде тебя, только и ждут момента, чтобы завалить какую-нибудь простушку, а потом ее кинуть, бедняжку.

– Я не сбегу. Ты покорила мое сердце, милая.

– Небось, всем девушкам талдычишь одно и то же.

– Каюсь, было дело. Но тебя, сахарная, я полюбил всей душой. Давай же, позволь мне снять к вордланам этот проклятый корсет!

– Постой, постой, ишь какой нетерпеливый! Ты лучше скажи, поведешь меня к жрецу Единого или нет?

– Я поведу тебя куда угодно, если ты позволишь мне снять с тебя эти мерзкие тряпки и насладиться наконец истинной и ослепительной красотой.

– Врешь. Убежишь, как только получишь свое.

– Убегу? Нет уж, цветочек мой, я останусь рядом с тобой и буду каждую ночь совершать путешествие, которое мне никогда не наскучит.

– Это какое путешествие?

– А вот какое; поначалу я буду каждый вечер проходить между этими белоснежными холмиками – вот так. А между делом поднимусь на каждый из этих холмиков и славно по ним погуляю.

– О, это мне нравится! Я даже готова распустить вот этот шнурочек, чтобы твои пальцы нашли дорогу.

– Ты моя милая! Дай-ка я тебя поцелую… Сладость твоих губок искупает ту недоверчивость, которой ты меня так больно жалишь, моя пчелка. Ну, а потом наш путник проползет по славной гладенькой равнинке, такой шелковистой и теплой. А какое счастье для него будет провалиться в твой пупочек… то есть в чудесную ямку, которая меня так возбуждает!

– А дальше?

– А дальше, – и рука молодого человека спустилась еще ниже, – влюбленный путник углубится в густой лес, такой дивный, что сердце замирает и начинает колотиться все чаще, потому что путник, проходя через чудесный лес, окажется у входа в Царство исполнения желаний – вот здесь! И, кажется, путника, тут уже ждут.

– И это все?

– О нет! Путник не в силах достичь счастья и доставить его любимой – это суждено другому пилигриму. Как ему будут рады, когда он начнет входить в Царство счастья!

– Уж не этот ли пилигрим собрался порадовать меня?

– Он самый! Как истинный местьер, он всегда встает при виде дамы, и потому его воспитанность заслуживает награды… Духи ночи, как давно я не испытывал таких восхитительных ласк!

– И боюсь, парень, уже никогда не испытаешь, – отчетливо и громко сказал мужской голос, – потому что сегодня твой благовоспитанный отросток украсит собой собачью похлебку.