Воин мочика

«Странное место», — подумала я.

Позже той же ночью я лежала в постели и никак не могла заснуть, хотя, наверное, дремала. Из памяти еще не выветрился эпизод с Инес, равно как и с мужчиной у павильона, так что я вздрагивала от любого шороха. В какой-то момент я вдруг поняла, что в шуме ветра различаются приглушенные голоса. Я встала, тихонько подошла к двери и приотворила ее. И вправду, внизу кто-то шептался. Я скорее почувствовала, чем увидела, как высокая парадная дверь открывается, пропуская кого-то внутрь. Я двинулась к перилам рассмотреть, кто это, и в ту же секунду внизу на миг вспыхнула спичка. «Стив», — подумала я. А с ним какой-то незнакомец и третий, различить которого я не могла. Беседа была недолгой и, как мне показалось, сердитой. Незнакомец, быть может, тот самый рабочий из павильона, снова выскользнул из гасиенды. Я вернулась в кровать и закрыла дверь, пока Стив не успел подняться на второй этаж.

Еще через несколько минут мне показалось, что дверь Трейси тихо скрипнула. Я снова поднялась и выглянула наружу. Несмотря на туман, ночное небо ярко сияло, и в свете звезд я различила, как Трейси неслышно скользит по галерее с другой стороны двора. Она дошла до самого конца и, хотя я прождала еще несколько минут, не вернулась. Стив и Трейси.Я не удивилась, но все равно испытала легкий укол разочарования и досады.

10

Через несколько дней после приезда я познакомилась с сеньором Карлосом Монтеро, владельцем цеха с высокопарным названием «Фабрика райских изделий» и, на мой взгляд, самым вероятным кандидатом на роль человека, контрабандой вывозящего из Перу поделки индейцев мочика. Не слишком-то вышло удачное знакомство, и моего заранее предвзятого о нем мнения оно отнюдь не улучшило. Монтеро и вправду более чем оправдал отзывы о нем остальных женщин из экспедиции. Зато в результате у меня появился предлог для визита на фабрику, а ведь я с самого начала очень хотела туда проникнуть.

Вся беда в том, что жизнь в образе Ребекки сильно ограничивала время, остающееся у меня на решение проблем моей настоящей жизни. По утрам, часов в пять, я поднималась под пение обитавшего на задворках гасиенды петуха. К шести же успевала умыться или принять душ (в зависимости от ситуации с водой), выпить кофе, позавтракать фруктами и бутербродами с ореховым маслом на кухне, куда, позевывая, стекались и остальные участники экспедиции. А в самом начале седьмого уже ехала в город — забирала Пабло, старшего рабочего, и группку студентов Стива и Хильды. Сколько помещалось, влезали в кабину. Остальные забивались в кузов. Потом я везла их на раскопки — пыльный участок земли в нескольких сотнях ярдов от Панамериканской магистрали, высаживала их и катила к условленному столбу на шоссе, где забирала группу из восьми перуанских рабочих и, в свою очередь, переправляла к месту работ. Потом возвращалась на гасиенду. К тому времени Стив уже горел нетерпением ехать на работу, а Хильда, по всей видимости, признававшая только три вида продуктов — кофеин, никотин и алкоголь, — как раз успевала накачаться сигаретами и кофе. Теперь я везла на раскопки их.

В половине восьмого я подбирала на шоссе Инес Кардосо и везла ее на рынок в Кампина-Вьеха за продуктами. Пока она занималась покупками, я забирала всевозможные припасы, которые были нужны на гасиенде и раскопках: виски — каждый день, питьевую воду — почти каждый, фотопленку, веревки, доски, цепи, пропан для холодильника, словом — все на свете. Покончив с этим, ехала на раскопки помочь, чем смогу, попутно высадив Инес с продуктами у дома. За все время, что я провела здесь, она ни разу не упомянула случай в моей комнате — и я тоже. Едва ли она объяснилась бы, даже и спроси я ее об этом. Да и вообще трудно было всерьез принимать предостережения про леса, когда кругом росло так мало деревьев.

А в свободное от беготни с поручениями время я работала в лаборатории. Любой найденный на раскопках предмет, пусть даже, на мой взгляд, совершенно незначительную мелочь, присылали на гасиенду — как правило, в пластиковом пакетике и с ярлычком, где было точно описано место находки. Каждый такой экспонат следовало занести в компьютер, охарактеризовав по заведенному шаблону: первый уровень информации: место обнаружения, глубина слоя, размер, материал и краткое описание. Затем шел более развернутый файл, куда вносились всякие специальные сведения, в зависимости от типа материала. Здесь Ральф с Трейси пытались классифицировать находки по периоду и культуре — ну, например, «средний период культуры мочика». Для них это был кропотливый труд, для меня — совершенно механическая работа: я просто получала информацию и заносила в соответствующее место таблицы.

Каждый день, а иногда и по нескольку раз в день я забирала с раскопок сумочки с найденным материалом и отвозила Трейси с Ральфом, которые весь день работали в лаборатории.

Если выдавалась свободная минута, я работала на раскопках — квадрате со стороной около двенадцати футов с веревочной разметкой внутри. Порой мне доверяли под надзором Стива или Хильды расчистить какой-нибудь кусок поверхности, но чаще я либо помогала вести учет находок, по большей части глиняных черепков, либо таскала землю из ямы к ситу. Сито представляло собой большую квадратную раму со сторонами по два с половиной фута, затянутую проволочной решеткой и водруженную на четыре ножки, так что вся конструкция была высотой примерно по пояс. Землю вываливали на решето сверху и начинали тихонько покачивать, так что грязь сыпалась сквозь ячейки, а даже самые крохотные предметы оставались в сетке. Их вынимали, переписывали и рассортировывали по пакетикам. Как я поняла, ничего не уносили с раскопок, не отметив координат находки на карте участка и не описав, а зачастую еще и сфотографировав.

В жаркий день мне полагалось развезти всех обратно по домам между двумя и половиной третьего, в прохладный — работали чуть дольше, впрочем, не намного. В послеполуденные часы ветер, даривший хоть какое-то облегчение от зноя, усиливался и гулял по раскопкам, поднимая тучи пыли, которая забивалась в глаза, волосы, уши и под одежду. Что еще хуже, случалось, она засыпала чуть ли не все плоды дневных усилий.

В пять часов я возвращалась на шоссе забрать Инес и отвезти в гасиенду, где она заканчивала готовить ужин. А в промежутках по мере необходимости развозила людей и припасы между городом, раскопками и гасиендой.

Помимо всего прочего я каждый день выкраивала минутку завернуть в коммуну и проведать двух своих подопечных, как вскоре я начала называть про себя Ягуара с Пачамамой. Меня саму удивляла такая сентиментальная привязанность к этой парочке. Не знаю уж, как им удалось вкрасться в мое сердце, однако ж удалось.

Им выделили крошечную хижину, и Пачамама при помощи остальных членов коммуны быстро навела там относительный уют. Ребята отыскали где-то старые ковры и приколотили их к стенам для зашиты от пыли и песка. Кто-то одолжил им маленький деревянный столик и пару табуретов. Спали Ягуар с Пачамамой все еще в спальных мешках, но хотя бы смастерили себе что-то типа низеньких деревянных лежанок. Ягуар немедленно принялся изучать испанский язык, хотя сама по себе жизнь в коммуне едва ли требовала знания испанского — общество там собралось практически из одних американцев. Каждый раз, как я заезжала, Ягуар пытался разговаривать со мной по-испански. Пока получалось у него это весьма примитивно, однако, на мой взгляд, схватывал он все на лету.

Главой коммуны являлся некий американец, в припадке гордыни взявший себе имя Манко Капак, в честь легендарного вождя инков, сына Луны и Солнца. Когда я спросила, почему он решил так назваться, он ответил: «Ништяк, сойдет» — судя по всему, выражение это было девизом коммуны. Оно, да еще «плыть по течению».

Манко Капак был невысок, примерно с меня ростом, но все, чего не добирал статью, брал общим величием манер. До того, как приехать сюда и сделаться местным воплощением Великого Инки, он был актером, что и сказывалось. Двигался он плавно и грациозно, как будто когда-то учился танцевать, а его звучный и выразительный голос обладал свойством мгновенно привлекать к себе всеобщее внимание. Над четко очерченными скулами сидели острые проницательные глаза совершенно необыкновенного синего оттенка. Длинные седые волосы он заплетал в косу, свисавшую по спине. Я бы дала ему пятьдесят с небольшим. Еще один член коммуны, мужчина средних лет с необъяснимым именем Мунрей — кажется, принятие нового имени входило в ритуал отрешения от прежней жизни, — сообщил мне, что Манко Капак стоял на пороге блестящей карьеры в Голливуде, однако пресытился излишествами и приехал в Перу, дабы вернуться к истокам. Я прекрасно понимала, как можно пресытиться Голливудом, однако при всей своей величавости лицо Манко Капака не будило во мне ровным счетом никаких ассоциаций, так что, насколько далеко ему оставалось до пресловутого «порога», — это еще вопрос. Скорее всего, обычный несостоявшийся актер.

Коммуна состояла из кучки жилых хибарок и строения побольше, где находились кухня со столовой и где обитал сам Манко Капак. Всего там проживало около двадцати человек обоих полов, самого разного возраста и цвета кожи, и каждому отводилась какая-то работа. Пачамаму приставили к кухне, а Ягуар, парнишка старательный, но отнюдь не семи пядей во лбу, занимался всевозможной черной работой: добывал дрова или расчищал новые участки земли под то, что Мунрей называл земледелием. Я бы, честно говоря, это больше чем садоводством не назвала, да и то садоводством весьма малопродуктивным. Почва тут была песчаная, а коммуна еще и ютилась у опушки рощицы алгаробы, иначе называемой еще рожковым деревом, — растения с очень красивыми раскидистыми ветвями, но жутчайшими шипами, какие только мне приходилось видеть. Эти шипы ровным слоем усеивали землю вокруг, раздирая тонкие подошвы членов коммуны в клочья. И над всем витал неописуемый, характерный аромат шестидесятых — вплоть до легкого душка марихуаны.