Воин Опаловой Луны

Не то чтобы им обоим не везло с женщинами. Не раз они отправлялись в странствие по обширному лабиринту городских улиц в поисках совершеннейшей из всех шлюх. Конечно же, их поиски так и не увенчались успехом, поскольку иначе тогда их забавам пришел бы конец. Коссори был невероятно жаден до женщин. Не обязательно изза плотских утех – сочувствие, казалось, для него куда важнее. И не раз уже Мойши видел своего друга в тяжелом, иногда безнадежно угнетенном состоянии, даже среди веселой ночки в мягких объятиях женщин Шаангсея.

Этим вечером Коссори сидел в середине площади Джихи, в тени памятника Кири из белорозового кварца, памятника последней императрице Шаангсея. Скульптура представляла собой женщину, превращающуюся в КейИро Де, божественного покровителя города, чтобы, как говорили легенды, хранить Шаангсей от всех напастей. Это был морской змей с женской головой. Как потом говорили очевидцы – те, кто называл себя очевидцами, – они своими глазами это видели, именно так погибла Кири в последний день Кайфена. И кто мог возражать им? Так думал Мойши, глядя с теплотой на каменное подобие лица Кири. В своих с ДайСаном приключениях он был очевидцем многого куда более странного и страшного.

Через суетливую толпу людей, спешащих на ужин домой или в прокопченные харчевни города в преддверии загульной ночи, он пробился к Коссори.

Коссори играл на флейте. Он сам ее сделал, отказавшись от традиционного бамбука и эбенового дерева ради меди. Металл придавал нотам тоскливый заунывный оттенок, и в этом его флейта была неподражаема.

Мойши стоял у дальнего конца площади и слушал. Он изучал лицо Коссори, снова отмечая его угловатые черты – высокие скулы, широкий нос с точеными крыльями и светлосерые непокорные глаза. Вне всякого сомнения, это было сильное лицо, незаурядное. И все же в нем светилась глубоко затаенная печаль, эхом сквозившая в музыке.

Мелодия окончилась, и Мойши подошел к музыканту. Коссори поднял взгляд, увидел Мойши и улыбнулся:

– Привет!

– Привет, Коссори. Красивый напев. Новый?

– Только утром закончил. – Он протянул руку. – Посиди в тени легенды. Денек выдался жаркий.

Мойши глянул наверх и сказал:

– Мне кажется, что Кайфен был так давно…

– Мгм… Да, человеческий разум великолепно устроен для того, чтобы забывать боль и страдания. Хвала богам, они тускнеют быстрее, чем воспоминания об удовольствиях, которые, сдается, никогда не остывают. – Он сунул медную флейту в вытертый замшевый чехольчик, затем в жесткий кожаный футляр. – Мы легко забыли об этом времени, Мойши, уверяю тебя.

Он пожал плечами. – Мир куда лучше, когда в дело не вмешивается колдовство.

– Есть не только черное колдовство, но и белое, – сказал Мойши, думая о ДайСане.

– Нет, дружите. Насколько я понимаю, все колдовство – дурное цузуру.

Мойши знал, что это словечко на шаангсейском диалекте имеет несколько значений. Он был уверен, что сейчас его друг имеет в виду «магическое заклятие». Но он был удивлен и так об этом и сказал.

– Все эти люди, – он махнул в сторону людной площади, обведя рукой всех спешащих по делам людей, – знают только, что ты прекрасный музыкант, Коссори. Даже регент, думаю, ничего не подозревает. Но я знаю, чем ты владеешь, и не думаю, что твой страх лишь маска.

Коссори вздохнул.

– Больше никому в мире я бы в этом не признался. Мойши, но я и вправду боюсь колдовства. Оно меня пугает потому, что я не понимаю его правил. Я чувствую себя бессильным перед ним, даже вот с этим. – Он сжал кулаки и поднес к своим глазам. – Даже коппо ничто против магии.

Мойши рассмеялся и хлопнул приятеля по спине.

– Ну, задумчивый мой друг, хватит о печальном. После очищения Кайфена и Дольмена наш мир возродился. И в этом новом мире нет места колдовству. – Они встали. – Думаю, что, если мы малость потрудимся в дохо, оба мы будем чувствовать себя куда лучше.

Покинув широкую площадь, они погрузились в водоворот узеньких забитых народом улиц, в конце концов повернув налево, на улицу Медного Зеркала. Они вышли не там, где надо, – вдоль трех довольно больших кварталов тянулись лавочки с товаром, возле которых толклось столько народу, что они сразу же почувствовали себя рыбами, плывущими против мощного течения. В воздухе стоял тяжелый запах пряностей – корицы, майорана, тимьяна, черного перца и крепкою мускатного ореха. Повсюду были развешаны пестрые коврики и оловянные лампы, отлитые в виде непристойных фаллических символов. Свежие овощи и сушеные фрукты, сладости и экзотические конфеты с ликером, свежая рыба на колотом льду, ленивые лангусты в стеклянных сосудах с морской водой. Крики торговцев висели в воздухе, как вопли странных лесных птиц, пронзительные и отрывистые. Покупатели пытались сбить пену, торговцы трагически взвывали, рвали свои волосы, показывали товар, стараясь выжать из покупателя серебряные таэли, и перемигивались за его спиной. В проволочных клетках сидели ящерицы с блестящими глазамибусинками, их сухие сморщенные бока сладковато припахивали глиной. Маленькие красные и коричневые обезьянки верещали и раскачивались на деревянных качелях, беззаботно удирали, показывая красные ягодицы прохожим. Желтые всклокоченные собаки лежали на земле, высунув языки, рядом с ларьками или бегали вприпрыжку по узеньким проходам между ними. Орали на спинах своих мамаш дети, побагровев личиком и стиснув кулачки, или мирно спали, склонив головку матери на плечо.

Наконец Мойши и Коссори пробились сквозь толпу и выбрались с другой стороны ларьков. Здесь торговцы поставили мангалы, в которых на решетках над раскаленными добела угольями шипели куски мяса и овощей, а в воздухе висел остро пахнущий бурый дым.

Коссори первым стал подниматься по старой скрипучей деревянной лестнице с отполированными от постоянного хождения ступенями. Они прошли первый пролет, и тут им пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить мужчину с невероятно широкой грудью и объемистым животом. На нем была только набедренная повязка, и он весь лоснился от пота. Они шапочно знали его – это был один из борцов, что частенько посещал этот дохо. Тот кивнул им и пошел в мыльню.

Они открыли свои сундуки и переоделись в простые хлопковые белые одеяния, закрывавшие их только до середины бедра. Но вместо того чтобы пройти прямо в дохо, поднялись по лестнице на крышу. Они частенько бывали здесь, подолгу сидя на открытом воздухе под лавандовым вечерним небом, подернутым дымкой, и следя за черными силуэтами чаек над дальней гаванью.

С трех сторон крыша была окружена карликовыми деревьями, шишковатыми и кривыми, специально так выращенными. Они образовали плотный плетень, закрывавший крышу дохо от настырных взглядов с соседних крыш. С четвертой стороны был резко спускающийся вниз сад камней, который орошался искусственно подаваемой туда водой, ручейком сбегавшей по камням с самой высокой точки. Изза постоянной влажности на камнях в изобилии произрастали разнообразные мхи и лишайники – словно паутина по стыкам камней, так что все вместе они казались одним пестрым целым. Вид был прекрасный – этот уголок был предназначен для созерцания и раздумий, и, сколько Коссори помнил, тут всегда было так – а уж Коссори проводил здесь большую часть своей жизни. Крыша была сделана из широких деревянных досок, скрепленных гвоздями из крепкого дерева. Ее уже не раз покрывали свежим лаком, отчего дерево стаю яркожелтым. Крыша была совершенно гладкой, с чудесными водостоками по всем четырем углам, так что с дождевой водой сложностей не было.

Поверх пушистых верхушек карликовых деревьев можно было увидеть вычурные крыши Шаангсея, простиравшиеся насколько хватало глаз. Казалось, город на югозападе уходит прямо в море, поскольку низкая дамба и длинная череда харттинов скрывались за домами.

Солнце уже почти утонуло в сверкающих волнах, и отраженный свет стал настолько ярок, что высокие облака засияли золотым и лиловым, а окоем налился черным, затвердевая и обретая прочность после того, как плавился в нестерпимом пламени заката.

Этим вечером они были наверху одни наедине с ветром и подкрадывающейся темнотой, медленно ползущей к закату, как молитвенное покрывало, которое неспешно натягивает на чело небес незримая рука.

Когда они начали разминку, Мойши сказал:

– Коссори, скажи, что в Эранте так тебе не по вкусу?

Коссори закончил дыхательные упражнения и лишь потом ответил:

– Мне не по вкусу то, что он собой олицетворяет.

Боюсь, мне не слишком по нраву те, кто у власти. Регент на самом деле неплохой человек. Причина в том, что он делает.