Воин

— Старею, — вздохнул Артабан. — И только из-за этого посоха ты решил, что я это не я?

— Нет, не только. — Мардоний немного подумал. — Ты здорово изменился, Артабан. Ты стал иначе одеваться, иначе вести себя. Ты не похож на того Артабана, которого я знал прежде. Кроме того, мне до сих пор непонятно, почему вдруг ты перешел на нашу сторону и принялся настаивать на походе против эллинов.

— Да, мы не объяснились, — согласился Артабан. — Но здесь все просто. Я понял, что вы правы.

— Я не верю твоим словам, Артабан.

Хазарапат дернул уголком губ и принялся рассматривать носок сапога, искусно скроенного из кусочков разноцветной мягкой кожи.

— Ну и что же тебе не нравится в новом Артабане? — спросил он через несколько мгновений. — Ведь благодаря ему ты стоишь сейчас на земле Эллады, своей будущей сатрапии.

— Я хочу знать, кто ты есть на самом деле.

— Зачем тебе это?

Мардоний не нашелся, что ответить. Вместо этого он потребовал:

— Тогда ответь мне: каковы твои замыслы?

— Они точь-в-точь совпадают с твоими. Я хочу захватить Элладу.

— Зачем?

— Странный вопрос. Чтобы положить ее к стопам великого царя.

— Быть может, я поверил бы тебе, — задумчиво произнес Мардоний, — но в последнее время я замечаю, что ты приобрел полную власть над Ксерксом. Неужели ты полагаешь, что я поверю в басню, будто власть в Парсе принадлежит этому толстяку. Она в твоих руках, Артабан. И ты распоряжаешься этой властью столь уверенно, как никогда. Подозреваю, что ты замыслил расправиться с царем и занять трон.

— Идиот, — негромко проворчал Артабан, после чего поинтересовался:

— А что я этим выиграю? Дарий и шестеро великих убили Смердиса, и что же? Империя на долгие годы была ввергнута в пучину раздоров. Поверь, я хочу лишь одного. Я хочу, чтобы Парса была великой. И тогда она сумеет покорить весь мир.

— А после этого ты завладеешь троном.

— Да не нужен мне этот трон! — рассердился Артабан. — Хочешь, я возведу на него тебя?

Артабан с затаенной усмешкой посмотрел на Мардония. Тот, подозревая ловушку, отрицательно покачал головой.

— Вот видишь. Тебя больше интересует воинская слава. А меня власть. Но власть реальная, а не золоченый трон. Пока я Артабан, я обладаю этой реальной властью. Если я стану царем, власть уйдет к тому, кто будет стоять за моим троном.

— Чудны речи твои, — протянул Мардоний. Он посмотрел в глаза хазарапату и потребовал:

— Верни мне мою женщину!

Артабан засмеялся.

— Так что же тебя интересует: женщина или Эллада?

— И то, и другое.

— Э-э-э… — протянул хазарапат, — так не пойдет. Или я отдаю тебе Таллию, или ты получаешь Элладу.

Мардоний прикусил нижнюю губу. Артабан с любопытством наблюдал за ним. Мардоний молчал слишком долго, и тогда хазарапат сказал:

— Если ты колеблешься, ты недостоин этой женщины. Глупец, да за ее любовь, если б она и вправду могла меня полюбить, я отдал бы все сокровища, какие только существуют на свете, я отдал бы все! Даже жизнь!

Это признание словно подстегнуло Мардония.

— Я выбираю женщину!

— Ты получишь Элладу! — отрезал Артабан.

Мардоний нервным жестом коснулся ладонью рукояти акинака.

— Если бы ты сейчас был при мече, я вызвал бы тебя на поединок. Отныне ты мой заклятый враг!

Он еще не докончил последней фразы, как Артабан сделал стремительное движение руками, и у горла Мардония оказалось стилетообразное острие, выскользнувшее из рукояти посоха.

— Если бы это отвечало моим планам, ты был бы уже мертвее самого мертвого покойника, но так как ты нужен мне, я дарю тебе жизнь. Но берегись, — острие чуть вошло в кожу под подбородком остолбеневшего вельможи, — если ты вздумаешь встать против меня, то мириад раз проклянешь тот день, когда появился на свет. Ступай прочь!

Артабан сунул стилет обратно в бамбуковые ножны и направился к городским воротам. По кадыку Мардония текла медленная струйка крови, солоноватая и горячая, словно поцелуй той, за какую Мардоний согласился отдать Элладу, а Артабан — жизнь.

Увы, Таллия не принимала такие мелкие ставки.

* * *

В тот день ничто не предвещало беды. Утро было радостно солнечным, ветерок — попутным. Сотворив молитву светлоликому Ахурамазде, Посейдону, Мелькарту, Ра и еще одиннадцати божествам, моряки подняли якоря и продолжили свой путь вдоль берегов Магнесии. Они плыли до полудня, пока ветер не начал стихать, а воздух не насытился огненным жаром, обжигающим легкие жадно разевающих рты гребцов. Тогда Ариабигн и Ахемен, посоветовавшись, приказали приставать к берегу. Со слов дозорных было известно, что где-то поблизости находятся передовые эскадры эллинов, потому навархам было велено держаться вместе, чтобы в случае опасности дружно выступить на врага.

Бухты Магнесии невелики и причудливо изрезаны, близ оконечности врезающихся в море мысов полно камней, а кое-где встречаются и рифы. По совету тирийца Маттена для стоянки выбрали бухту близ мыса Сепиада, самую большую из тех, что были поблизости. Первыми в нее вошли корабли Ариабигна. Ионийцы и карийцы причалили к берегу и сноровисто вытянули свои триеры на песок. Их примеру последовали финикияне. Прочим места на берегу не хватило и они стали на якорях, повернув носы к морю на случай внезапного нападения вражеского флота.

Духота становилась все сильнее. Воины даже не стали разжигать костры для приготовления похлебки, удовольствовавшись вином, вяленым мясом и сушеными фруктами. Опытные финикийские триерархи с тревогой поглядывали на восток, где на горизонте у самого моря клубились тучки, несомые с Геллеспонта. Давал знать о себе ветер. Легкий и игристый с утра, совершенно умерший к полудню, он вновь набирал силу, вспенивая море белоснежными волнами. Он грозно свистел меж мачт и играл жгутами канатов. Воздушные струи сочно били в борта кораблей, делая палубу шаткой.

— Идет Геллеспонтий, — сказал своему помощнику Сиеннесий. Обычно бесстрастное лицо пирата исказила тревожная гримаса, отчего оно стало еще более ужасным. Киликийскому наварху было отчего волноваться. Геллеспонтием в этих краях называли свирепый северо-восточный ветер, обычный для этого времени года. Сиеннесию было известно не понаслышке, что такое Геллеспонтий. Не дожидаясь приказа Мегабиза, в чью эскадру входили киликийские корабли, Белый Тигр приказал сниматься с якоря и выходить в море. Его примеру последовали триерархи прочих пиратских судов. Немного спустя стали вытягивать якоря ликийцы и памфилы. Сиеннесий тем временем орал на своих моряков, мертвой хваткой вцепившихся в рукоятки весел.