Воины Карла XII

Левенгаупт надвинул шляпу глубоко на лоб и взялся за свой меч, но потом снова обернулся к Кройцу и шепнул:

— Возможно, люди, подобные мне с моими тревогами о солдатах, и люди, подобные Гилленроку с его чертежными принадлежностями, с его редутами, которые забраны палисадом, никогда не понимали короля по-настоящему. Ты со своим мечом лишь слепо повиновался ему. Пусть же все мы сегодня вместе с ним осуществим его миссию, ибо я чувствую, что тот, кто доживет до вечера, еще будет завидовать братьям своим, которые к тому времени уже окажутся в царствии небесном.

Рыцари вскочили в седла. Левенгаупт направился к своим пехотинцам, и на рассвете все они увидели перед собой поджидающее их поле битвы. Оно было уже черное. Уже обгорелое. Пепелище, которое без единого цветка, без единой соломинки терялось за деревьями в голых степях. И такое оно было плоское, что провезти по нему пушку не стоило бы никакого труда.

Перед самым большим русским редутом возник всадник в красном и разрядил пистолет. Это побудило врага ударить во все барабаны за шанцами, на которых возникли бесчисленные группы солдат со штандартами, с трубами и пушками, им тотчас отвечала шведская музыка — то все шведские полки разом ударили в барабаны.

Отважный Аксель Спарре и Карл Густав Роос ринулись со своими батальонами во главе войск на штурм полевых укреплений. Фыркали лошади, скрипела упряжь, громыхали карабины, посвистывали сабли, пепел и пыль падали на рощи, и под их слоем угасала зелень листвы.

Король отправил Кройца на левый фланг, вслед за одолевающим врага Спарре, а позади захваченных укреплений вражеская конница была обращена в бегство и отогнана к болотистым лугам перед Ворсклой. С другой стороны наступал Левенгаупт со своей пехотой, он взял два редута и перестроил войско, чтобы с южной стороны пойти в штыковую атаку на вражеский лагерь. Там была такая паника, что женщины уже начали запрягать обозных лошадей, но сама царица, рослая дама лет примерно двадцати, с пышной грудью, белым лбом и нарумяненными щеками по-прежнему со спокойствием почти высокомерным оставалась подле раненых среди бутылок с водой и корпии.

Тем временем все генералы собрались вокруг носилок шведского короля, которые были перенесены поближе к остготскому пехотному полку и возле болотца опущены на землю. Здесь им было приказано остановиться, и все дружно принялись снимать шляпы, отвешивать глубокие поклоны, поздравлять его величество и желать ему скорейшего выздоровления. Пока камердинер Хультман процеживал воду и собирал ее в серебряный кубок, король промолвил:

— Генерал-майор Роос попал в окружение, после чего фельдмаршал счел необходимым придержать остальную часть войска, а Лагеркрона и Спарре были отправлены назад, чтобы вызволить Рооса. Надеюсь, он скоро будет с нами.

Иными словами, армия несколько замешкалась, но тут явился Спарре, весь забрызганный кровью, и доложил, что не мог продвинуться вперед из-за превосходящих сил противника. Части уже весьма длительное время только и делают, что перемещаются вперед и назад, причем офицеры даже представить себе не могут, куда их вести, а за это бессмысленно потерянное время русские заново собрались с духом. Так, например, внезапно начал движение Левенгаупт, причем он двинулся к лесной опушке, где уже засели эскадроны Кройца, и выстроил свое войско в шеренгу против врага. Никто не мог бы сказать, кто отдал ему такой приказ; фельдмаршал вне себя от злости галопом подскакал к носилкам короля, несомых рядом с королевской гвардией.

— Это не Вы ли, Ваше Величество, приказали Левенгаупту развернуть своих пехотинцев в шеренгу против врага?

Непочтительный тон привел короля в замешательство, и словно в свете внезапно вспыхнувшего потайного фонаря он увидел, до чего утомленно и холодно смотрят на него даже его ближайшие сподвижники, находящиеся подле носилок.

— Нет, — ответил он, но так при этом покраснел, что все сразу поняли: король сказал неправду.

И тут разъяренный донельзя фельдмаршал утратил последние остатки сдержанного достоинства и беззаветной преданности. Он не желал более скрывать от короля гнев и отчаяние, которые уже много месяцев и дней испытывали они все. Король, славный своей любовью к правде, в мгновение ока был низведен до уровня раненого солдата, он вел себя самым постыдным образом и подыскивал самые нелепые отговорки. Фельдмаршал утратил остатки самообладания. Для него настал момент истины. Он уже не в силах был распоряжаться собственными поступками. Он стремился карать, мстить и унижать. Он не желал делать вид, будто поверил в королевскую ложь. Он не потрудился даже употребить обычную формулу обращения.

— Вот-вот, — закричал он, оставаясь в седле, — наш господин всегда так поступает. Молю Бога, чтобы король передал командование мне!

С этими словами он повернулся к королю спиной.

Король неподвижно сидел на носилках. На глазах у всего войска он был подвергнут поношению, его нелюбовь к скандалам сыграла с ним недобрую шутку, подтолкнула на необдуманную, жалкую глупость. Его люди, его собственные люди услышали, как он лжет словно последний обозник, подвергнутый допросу. Он не мог отречься от сказанных слов, не усугубив свой позор. Унижение, которое он накликал на себя как человек, оказалось невыносимее, чем была бы для него потеря короны. Он хотел подняться, вскочить на коня и увлечь за собой солдат, увлечь своих людей, тех, кто до сих пор верил, что он — избранник Божий. Но боли в ноге и непомерная слабость приковали его к ложу. Щеки, правда, пылали, но это был жар лихорадки, и впервые меч задрожал у него в руке, которую он лишь с трудом мог приподнять над носилками.

— Носилки перед фронтом! — вскричал он. — Носилки перед фронтом!

— Кавалерия еще не подоспела! — пылко возразил Гилленрок. — Можно ли начинать битву прямо сейчас?

— Пока они маршируют, — в смятении отвечал король, — вражеская пехота покинула свои оборонительные рубежи и перешла в наступление.

Тут Гилленрок поручил короля Божьему попечению, а сам вскочил на коня перед гвардией, которая тем временем вышла на позиции и уже дала первые залпы.

Приметой для своих избрали пучок соломы на шляпе, и сквозь грохот барабанов, труб, гобоев зазвучал боевой клич: «С нами Бог! С нами Бог!» В возникшей толчее и дальше, на поле боя, встречались неожиданно старые боевые друзья, а то и вовсе близкие родственники, которые еще недавно веселились за общим столом на какой-нибудь свадьбе или крестинах, а теперь выкрикивали друг другу последнее приветствие. Там, где было попросторней, перед батальонами маршировали капитаны, лейтенанты и прапорщики. Все они были бледны как смерть, но шагали под музыку, словно спешили на парад либо на широкий двор замка мимо «Трех корон», солдаты же прикрывали руками пустые патронташи.

Под сплошным огнем с редутов чеканили шаг лейб-гвардейцы с мушкетами на плече, но, вплотную подойдя к врагу, они в гневе встряхивали предательски звякающие ружья и прибегали к штыку. Пепел и пыль делали все вокруг одинаково серым, так что вскоре никто уже не мог бы отличить зеленые мундиры врагов от синих, и порой один швед заносил приклад над головой другого. Перед драгунами Круса свалился с лошади корнет Квекфельт с пулей в животе и знаменем в руке. Ротмистра Риддерборга, который не ранее чем сегодня утром видел, как упал его седовласый отец, несший королевские носилки, теперь без памяти вытащили с поля боя. Перед полком Нюланда рухнул полковник Торстенсон, а лейтенант Гюлленбёгель получил сквозное ранение: пуля пробила обе щеки, так что сквозь них можно было смотреть. В кустарнике позади сконских драгунов качнулся капитан Хорн, чью правую ногу размозжил снаряд, а его верный слуга Даниель Лидбом удерживал его от падения и вытирал пот с его лба. Убитым кавалерист Пер Виндропп так и остался сидеть на лошади, сжимая в руках обрывки полкового знамени, а лейтенант Паули, полагавший, будто тот всего лишь ранен, протягивал ему фляжку с водой. Перед Кальмарским полком упал полковник Ранк, пораженный в сердце, у майора Лейонхьельма снаряд оторвал ногу, а над телом обер-лейтенанта Сильверспарреса с мужеством отчаяния дрался сломанным мечом за обладание полковым знаменем прапорщик Дьюркло, пока и сам он не повалился, умирая, на землю. Вокруг него словно почетный караул уже лежала половина младших офицеров и половина солдат. Полк Йончёпинга, бывший первым на редутах, вынес из огня своего раненого полковника, а после того, как обер-лейтенанты Натт и Дан и майор Оксе рухнули, обливаясь кровью, командование принял на себя капитан Мёрнер. Возле него лежал в пепле прапорщик Тигерскьёлд, закрыв лицо руками, опершись, на локти и обливая землю кровью сразу из пяти ран. От силы четверть полка еще могла держать в руках оружие. Тут прискакал фельдмаршал и с неуместной горячностью окликнул Мёрнера:

— Куда, черт подери, подевались офицеры полка?

— Они все полегли, одни ранены, другие убиты.

— Тогда почему, черт подери, вы не лежите рядом с ними?

— Потому что молитвы моей старушки-матери распростерли надо мной Божий покров. Вот почему я жив, вот почему я имею честь командовать этим полком, который исполнял и будет исполнять свой долг, как то надлежит честным воинам. Держитесь, ребята, держитесь!

Полковник Врангель уже лежал среди мертвых, изуродованный до неузнаваемости, а слуги тщетно пытались подхватить его под мышки и приподнять. Полковник Ульвспарре, который возглавлял полк вестготов, рухнул, прижав руки к сердцу, а майор его полка, неустрашимый Свен Лагерберг, упал навзничь, пораженный вражеской пулей. И вся армия врага прошла по его телу. Он слышал лошадей и грохот обозных колес, его топтали, его попирали, его вываляли в грязи и пепле среди коченеющих трупов и стонущих раненых, пока некий, тоже раненый, драгун не взвалил его милосердно на круп своей лошади и не доставил в обоз.